В школе нам давали по одной вареной свекле или морковке, по крохотному кусочку масла или по ложке подсолнечного и по огрызку постного сахара. Брат и сестра Юра и Таня Чиркины не ели его, копили и однажды в день рождения Юры подали к столу вазу постного сахара - зеленые, розовые и бледно-голубые квадратики, произведшие на гостей потрясающее впечатление. Это был настоящий бал в комнате, освещенной самодельной коптилкой.
Гости сидели в перчатках и рукавицах, поджав под себя ноги, чтобы они не так мерзли...
И вот в один из этих дней в нашу школьную столовую привезли хлеб. Это было большое событие. Не так часто можно было увидеть - ладные черные кирпичики с подгорелой коркой. Время было бесхлебное, тяжелое, и запах свежего хлеба щекотал нервы и вызывал слюну.
Хлеб надо было точно и аккуратно нарезать по 25 граммов на человека. И на весь класс. На наш и на параллельный.
Дежурной по этому делу была назначена Ира Кричинская - рослая, сильная девочка с мальчишеской стрижкой, с большими карими глазами, говорившая легким баском и дававшая нам, мальчишкам, такие подзатыльники, что даже Штейдинг опасался встреч с нею. Она во всем была очень точной и хорошо рисовала.
Когда у нас устраивались благотворительные концерты, ей всегда поручали рисовать художественные программки, и она это делала отлично. Ее папа был известный архитектор, это он строил в Ленинграде знаменитую мечеть, чем мы очень гордились: отец нашей Иры!
И вот этой Ире был поручен весь наличный хлеб нашего класса.
Конечно, она чувствовала большую ответственность. Но одной ей было не управиться. Руки затекали от этой работы, и она попросила, чтобы ей прислали кого-нибудь в помощь. Выделили Вадима Попова. Вадик прибежал в столовую, увидел хлебные кирпичики. Столько хлеба он в последнее время видел только в журнале кинохроники и растерялся.
- Давай попробуем, - сказал он.
- Ни в коем случае! - возмутилась Ира. - Нам доверили этот хлеб, и мы должны распределить его с точностью до одного грамма между всеми.
- А если кто болен?
- Тем более он должен получить свою порцию.
- А если я хочу есть? Мне нужен для здоровья хоть крошечный кусочек.
- Я тебе отдам кусочек своего кусочка.
- Когда?
- Когда будем раздавать хлеб.
- А когда мы начнем раздавать?
- Когда нарежем и когда нам разрешат производить раздачу. Хватит болтать языком, давай режь.
И Попов начал резать.
- Нарезай аккуратнее.
Вадик был честный парень. Жизнь у него была нелегкая, он почти не видел свою маму, которая все время была на работе, дома у него было неуютно, холодно и питание было скудное даже по тому времени.
Он резал хлеб, подбирал осыпавшиеся еле заметные, липкие крошки и слизывал их языком с пальцев.
- Сколько мы должны нарезать порций?
- Шестьдесят две.
- Ершова больна и живет за городом, ее нет в Ленинграде. Можно кому-то отдать ее порцию. Я бы взял...
- Мы ее отдадим в столовую. Пусть делают с ней, что считают нужным...
- Знаешь что, Ирка? Ты как собака на сене - ни себе, ни другим. Неужели тебе жалко кусочек хлебца для товарища?
- Знаешь что, Вадим? Или режь, или я тебе дам по шее.
- Я сам тебе наверну.
- Во-первых, не имеешь права бить женщину, а во-вторых, не родился еще тот мальчишка, который бы поднял на меня руку. Режь, а я пойду за весами.
- А зачем еще весы?
- Чтобы проверить вес.
И Кричинская вышла из столовой.
Все, что было дальше, известно только Попову, и о его переживаниях я знаю только по его собственному признанию.
Вадька долго смотрел на отрезанные ломтики и думал:
- Собственно, что случится, если я отломлю крохотный кусочек и съем? Я поправлю свое здоровье, утолю свой голод, и никто об этом не узнает. Если Ирка станет проверять на весах, она не заметит пропажу одного-двух граммов. Следовательно, никто не будет знать. Кроме меня. А меня не будет мучить совесть.
А если будет? Совесть - очень странное и необъяснимое явление. Она проявляется вдруг неожиданно и тогда, когда ее совсем не ждешь. И уж тогда она начинает действовать. Я это знаю точно. У меня так же было, когда я упер у Шпрингенфельда его новый пенал. Два дня я радовался, а потом понял, что я не могу носить его в класс и он мне совсем не нужен. И когда я его раскрывал дома, я совсем не получал удовольствия.
Я смотрел на себя дома в зеркало и видел в зеркале вора. И мне не очень нравилось его глупое лицо. И я пришел в класс за полчаса до уроков и положил пенал в парту Шпрингенфельда.
Шпринг увидел его в парте и завопил на весь класс:
"Пенал мой нашелся!"
И я тогда сказал: "Надо лучше смотреть, куда что кладешь, а не нахально подозревать своих товарищей!"
Шпринг сказал: "Извините", и я был очень доволен, а может быть, даже почти счастлив. Нет! Я скажу так:
вопреки утверждениям некоторых ребят, совесть - это не пережиток прошлого, а факт настоящего, и от него даже, наверно, зависит будущее. Не буду ее испытывать, обойдусь без лишнего кусочка. А если все-таки отломить маленькую корочку? Уж наверняка никто не узнает... А совесть? А ну ее!..
И тут вернулась Кричинская с весами, и мы стали проверять нашу резьбу, докладывать кусочки и отрезать лишнее.
И когда 62 куска лежали в точном порядке на столе, Ирина сказала: "Я пойду доложу Любовь Аркадьевне, что хлеб готов, а ты сторожи здесь. И не вздумай его трогать".
И она ушла, а Вадик остался скучать один в столовой.
Когда Ирка вернулась, она сказала:
- Я беру свой кусок, и ты возьми свой, и вот тебе еще половина моего, тебе нужно поправляться.
- Спасибо, Ира, - сказал Вадим и вынул из своего кармана корочку. - Я утащил кусочек, но я его отдаю честно обратно. И не надо мне твоего куска, и ничего вообще мне не надо, и только, я тебя прошу, никому об этом не рассказывай, потому что - в общем, ты понимаешь почему...