И я запел:
- "Вы меня спросили, что такое под-лежа-щее?
Я отвечаю вам!"
- Ты что, с ума сошел? - спросила Мария Германовна.
- "Нет, нет, - запел я. - Я просто отвечаю на вопрос".
- Что с ним такое? - спросила Мария Германовна, обращаясь к классу.
И встал из-за парты Шура Навяжский и тоненьким голосочком пропел:
- "Он вчера в опере был - вот в чем дело".
И все мальчишки хором поддержали его: "Да, да, да, да!"
- Ну так вот что, - сказала Мария Германовна, - здесь у нас школа, а не опера. Прошу всех певцов выйти из класса.
И восемь человек покинули класс.
Следующие уроки у нас проходили, как драматические спектакли: мы отвечали на вопросы, и никто не пел.
ОТЕЦ МОЕГО ДРУГА
Папы и мамы были в школе не редкими гостями.
Они бывали у нас на родительских собраниях, на школьных вечерах, концертах, на заседаниях родительского комитета, а нередко переминались с ноги на ногу в учительской, куда были вызваны по вопросу о поведении своего сына или дочери.
Одни стояли перед педагогом, как будто это они провинились, моргали испуганными глазами или смущенно сморкались, прикрывая платком глаза. Другие__ Удивленно взирали на педагога и разводили руками:
Не знаю. Мой Леня дома вежливый, скромный мальчик. Не представляю себе, чтобы он пытался взорвать учительницу. Тут явно какая-то ошибка.
Бывало и что мамы плакали.
Мы, конечно, знали всех родителей. Но они нас не очень волновали.
Волновал нас один папа. Это был отец Бобки__профессор Рабинович. Известнейший врач одной из лучших ленинградских клиник.
У него были, наверно, самые добрые глаза, которые я когда-либо видел. Они просто лучились ласковостью. Он носил аккуратную, уютную бородку, заразительно смеялся и всегда разговаривал с нами, малышами, серьезно и на равных, ничем не выдавая своего превосходства.
Звали его мягко - Константин Николаевич, и он очень нравился нашим школьным коллекционерам тем еще, что собирал марки и спичечные этикетки.
Как-то он встретил меня на Большом проспекте недалеко от школы. У меня было плохое настроение: Любовь Аркадьевна сказала, чтобы я пригласил свою маму прийти к ней по поводу моего поведения. И я шел, думая, как мне сказать об этом дома, какие найти оправдания...
- Что нос повесил, Володя? - спросил, остановив меня, Константин Николаевич. - Что-нибудь случилось?
- Да, нет... ничего... - сказал я. - Маму вызывают тут...
- Хорошо, что не папу, - серьезно сказал профессор. - А зачем вызывают?
- Все затем же.
- Ясно. Что же ты натворил такое?
- Разговаривал на уроке и подложил пробку от пугача под стул Екатерине Петровне.
- И она взорвалась?
- Кто? Екатерина Петровна? Нет. Пробка выстрелила. Екатерина Петровна вскрикнула, а меня выгнали из класса.
- Ну, и как ты это расцениваешь?
- Средне. Но все были довольны и очень смеялись.
- Значит, ты выступил с успехом?
- Вроде.
- А Боба смеялся?
Это был каверзный вопрос. Ведь Боба - это сын Константина Николаевича. И Бобка, конечно, первый смеялся. Бобка умел замечательно смеяться. Но я не сказал. Я не хотел предавать Бобку и сказал - я не заметил.
- Странно, - сказал Константин Николаевич. - Как это, все смеялись, а Бобка молчал? Не похоже.
- Боба вообще серьезный человек, - заявил я.
- Позвольте вам не поверить, - сказал Константин Николаевич. - И вот что я тебе скажу: Екатерина Петровна пожилая женщина, возможно, больная, у нее мог быть сердечный припадок Зачем тебе надо ее пугать?
- Мне не надо было, но так как-то уже вышло...
Я хотел испробовать пробку...
- Именно на Екатерине Петровне? Ах, Володя, Володя! Неужели ты доставляешь себе удовольствие тем, что причиняешь неприятности другим? Можно ведь играть со своими сверстниками, но играть в подобные "игры" со старыми людьми, с людьми, которые годятся тебе в матери, а может, и в бабушки, - это уже совсем не дело. Я тебе советую вернуться в школу и попросить извинения у Екатерины Петровны за свое хулиганство.
- И тогда мне не надо будет передавать маме приглашение? - обрадовался я.
- Обязательно надо. Ведь ее пригласили...
- Зачем же тогда извиняться?
- Потому что ты порядочный человек и, сознавая свою вину, не можешь уйти в кусты. Нужно говорить правду и никогда не следует скрывать свою провинность. И расскажешь все честно маме. Я хорошо знаю Анну Александровну и уверен, если ты будешь искренен, она тебя простит.
Я слушал Константина Николаевича, и у меня исправлялось настроение. Он смотрел на меня ласково, с участием. Наверно, он так смотрел на своих пациентов, когда давал им наркоз во время операции.
Больные обожали своего профессора, каждый хотел поймать его улыбку, услышать его ободряющие слова.