Вечером ко мне пришли Бобка, Шурка и Женька.
Я показывал им кино. У меня был детский проекционный аппарат и интересный фильм. Я уже не помню содержание этого фильма, но помню, что он назывался "Калиф на час" и там бегали по экрану какие-то восточные люди, стреляли из ружей разбойники и какойто дядька в чалме целовал девушку в шароварах.
В фильме были две части, и лежали они в двух круглых жестяных коробках. И когда я, прокрутив первую часть, пошел за второй, которую забыл в шкафу в коридоре, я увидел в столовой папу, - он просматривал журнал "Красная панорама".
- Ты что хромаешь? - спросил он.
- Я, кажется, немного ушиб ногу, - сказал я.
- Да? - сказал отец.
Но я уже бежал к ребятам со второй частью.
Когда сеанс окончился и ребята ушли домой, отец зашел ко мне в комнату и сказал:
- А ну, разденься и покажи мне свои синяки и царапины. Я все знаю. У меня был Сухов и все рассказал.
- А кто такой Сухов? - спросил я. Я не знал никакого Сухова.
- Сухов - хозяин аптекарского магазина, куда тебя перенесли. Он мой пациент.
- А мама знает? - спросил я.
- Мама ничего не знает.
- Чего я не знаю? - спросила мама, входя в комнату.
- Пустяки, - сказал отец.
- Тем более я хочу знать. Что случилось?
- Случилось то, что Володя попал под трамвай.
Мама упала в обморок. (Мама любила это дело. Услышав что-нибудь страшное, она всегда теряла сознание.)
Папа принес валерьяновые капли и быстро привел ее в чувство.
Все было подробно рассказано, мама плакала, а папа ходил большими шагами по комнате.
- Почему ты нам сразу не сказал? - спросил он.
- Я не хотел вас волновать, - ответил я. - И Елизавета Петровна сказала, что это святая ложь...
- Может быть, ты теперь не будешь уже играть в снежки на дороге? Может быть, будешь смотреть, когда переходишь улицу, и не будешь ее перебегать сломя голову? - спросила мама.
И я обещал.
И действительно: ни я, ни ребята из моего класса никогда больше не играли на улице. И вам не советую, друзья.
ПУШКИН, ЛЕРМОНТОВ И Я
Меня вызывали в учительскую.
Я уже понимал, в чем дело. Я знал, что меня не будут хвалить. И я представлял себе, что мне там скажут. Я даже знал те слова, что я там услышу.
Так и произошло. Наша классная наставница Любовь Аркадьевна встретила меня без приветливой улыбки, закрыла дверь учительской и сказала:
- Я вызвала тебя, чтобы серьезно поговорить.
"Начинается!" - подумал я.
И началось.
- О чем ты думаешь? Почему ты так плохо учишься? Что тебе мешает?
- Мне ничего не мешает, - сказал я.
- Отчего же ты так небрежно готовишь домашние задания?
- Я их готовлю, - сказал я.
- Но плохо. Вчера ты не ответил Марии Владимировне, на прошлой неделе ты подал пустой листок Вере Павловне, а на уроке пения ты разговаривал, а когда все пели "Мы кузнецы", ты только открывал рот, Людмила Александровна была вынуждена приостановить урок и сделать тебе замечание.
- Она только и знает, что делать замечания.
- Она знает и многое другое, но ты не даешь ей возможности спокойно вести урок.
- Я не могу петь. У меня нет голоса.
- Как же ты тогда болтаешь на уроках?
- У меня голос не для пения.
- Ты музыкальный мальчик. Ты ведь учишься дома музыке, я слышала, как ты в концерте играл "Веселого крестьянина" Шумана. Зачем ты говоришь неправду?
- То на рояле. А петь я не могу.
- Ты просто не хочешь. Мария Владимировна сказала, что ты не можешь решить простейший пример на сложение и вычитание.
- На сложение могу, а на вычитание у меня не получается.
- Значит, надо подтянуться. Попроси Марию Владимировну, она тебе поможет.
- Мне уже ничто не поможет. У меня нет способностей к арифметике. Если хотите знать, Пушкин тоже не любил арифметику. А он стал великим русским поэтом.
- С чего ты взял, что Пушкин не любил арифметику?