Муся – девочка из младшего класса – пригласила нас к себе.
– Мои родители уехали на два дня в Петрозаводск, – сказала она, – и я одна дома. Можно устроить у меня вечеринку. Из моего класса будет только Вера Хлюстова, а вы можете пригласить кого хотите. У меня есть патефон и три пластинки: танго "Танголита", вальсбостон "Рамона" и шимми "Электромиос". Сложимся по два рубля. Я и Вера организуем ужин. У меня могут поместиться десять человек. Значит, вы приходите всисьмером.
Мы были в восторге. Мы – это Павка Старицкий, Бобка Рабинович, Шурка Навяжский и я. Решили пригласить Таню Чиркияу, Иру Дружинину, Нину Седерстрем и Эллу Бухштаб…
– За дам платим мы, – сказал Старицкий.
– А где мы достанем деньги? – спросил я.
– Это уже второй вопрос.
Деньги достали довольно просто. Шурка продал папину "Историю искусств", Бобка загнал четыре марки мыса Доброй Надежды, а я разбил свинью (у меня была такая копилка) и достал все ее содержимое. Таким образом мы вручили Мусе шестнадцать рублей.
Собраться решили в субботу в семь часов вечера и веселиться до десяти, а если удастся убедить наших родителей, – до одиннадцати.
Шурке и Бобке разрешили до половины одиннадцатого, а мои родители, на мое счастье, ушли на день рождения к зубному врачу Березовскому, а с тетей Феней я быстро договорился, что приду в полдвенадцатого.
Мусе было поставлено условие, чтоб было вино. Это было первое самостоятельное вино в нашей жизни, и потому вечеринка имела для нас особое значение.
Мы все пришли ровно в семь. Стол уже был накрыт: в вазе пестрел винегрет, на тарелке была аккуратно уложена селедочка. Было два сорта копченой колбасы, голландский сыр, маринованные грибы в баночке, и красная икра сверкала под желтым абажуром. А в центре стола, как в почетном карауле, стояли четыре бутылки портвейна.
Мы молниеносно ринулись к столу. Бобка кашлянул для того, чтобы привлечь внимание, и достал из кармана голубую коробку папирос "Зефир трехсотый". Это было шикарно. Мы все взяли по папиросе. И девочки тоже. Затянувшись, все одновременно закашлялись, а Иру даже начало тошнить, но Бобка сказал, что со временем это пройдет.
– Начнем, товарищи? – предложила Муся.
– Разрешите только, я произнесу тост? – сказал Павел.
– Давай! – закричали все.
– Леди и джентльмены! – провозгласил он. – Я предлагаю первый бокал выпить за хозяйку дома!
– Ура! – закричал я.
– Прошу встать, – сказал Павел.
Мы все поднялись с мест и осушили свои рюмки.
Вино оказалось довольно сладким и терпким. Внутри у нас сделалось тепло, но никакого особого впечатления это ни на кого не произвело.
Вера завела патефон. Я пригласил Мусю, Шурка Нину Седерстрем, Бобка Таню Чиркину и Павка Веру Хлюстову. Танцевали все плохо, но мы прыгали козлами под музыку, и нам было очень весело. А Иру все еще тошнило от папиросы.
Поцеловав своим партнершам руки (Павлушка сказал, что это обязательно), мы развели их по своим местам за столам, и Бобка предложил очередной тост – за здоровье наших дам!
И мы выпили по второй рюмке. По желудку разлилось тепло, почему-то начала кружиться голова, и я перевернул вазу с винегретом на платье Вере Хлюстовой.
– Ты мне испортил платье! – закричала она.
– Не имеет значения, – почему-то оказал я. Это вырвалось у меня как-то само собой, и я перевернул ей на юбку рюмку с остатком портвейна.
– Ты свинтус, – оказала Вера и заплакала.
– За Верино платье! – воскликнул я, наполнил третью рюмку и тут же перевернул ее на роскошную белую скатерть.
– Это пятно на всю жизнь, – сказала Муся. – Как я объясню родителям?
– Поставишь на пятно вазу с цветами, они ничего. не заметят, – сказала Нина, – но лучше присыпать пятно солью. Соль вытравит пятно.
Муся принесла банку с солью, вывернула гору соли на скатерть и поставила на нее вазу с астрами.
– Аи, я, к-кажется, наннапился, – сказал Шурка и перевернул хрустальную вазу. Ваза разбилась вдребевги.
Муся заплакала.
– Эт-то п-пустяки, – сказал Павка. – П-пос-суда бьется к счастью. Д-давайте споем.
Таня Чиркина попыталась встать из-за стола, но закачалась и уцепилась за кончик скатерти. На пол посыпались тарелки, рюмки, засверкали осколки.
На Бобку напал смех. А Павка затянул песню "Случайно и просто я встретился с вами, в душе зажила уже старая рана". И мы подхватили: "Но пропасть разрыва легла между нами. Мы только знакомы. Как странно".
В это время Вера вышла в соседнюю комнату и, достав из платяного шкафа вечернее платье Мусиной мамы, переоделась и появилась в комнате в длинном лиловом платье с огромным разрезом на спине.
– М-муж-чины! – кричала она. – К-кто хочет с-со мной та-анцевать шманго?
– К-какое шманго? Т-танго!
– Я и г-говорю – ш-ш-манго.
– Зачем ты надела мамино платье? Кто тебе разрешил? – заволновалась Муся.
– А ч-что ему будет? Кнкак надела, т-так и сниму, – сказала Вера. – Веселиться так веселиться.
– "Налейте, налейте бокалы полней", – запел Павка, и все пустились в дикую пляску.
В этот момент раскрылась дверь и в ней появился Мусин отец.
– Это что такое? – спросил он.
– Папочка, ты приехал? – спросила Муся. – Нет, я еще в Петрозаводске, – сказал отец. – Боже мой! Что это за кавардак? Кто это побил столько посуды?
– Эт-то, по-видимому, й-я, – сказал, пошатываясь, Щурка, – но й-я вам все от-ткуплю, – и упал на пол.
– Да вы что, перепились здесь, что ли? – воскликнул отец. – А ты, Вера, почему в платье Аделаиды Александровны?
Но Вера не могла ответить. Она уже спала на диване.
– Значит, так, – сказал отец, – все вон из квартиры.
Мы немножечко протрезвели.
– Эт-то нетактично – выгонять гостей, – сказал Павка.
– Я не вижу здесь гостей, – сказал отец, – я вас не приглашал. Я вижу здесь пьяниц и алкоголиков. Кто вам позволил пить вино?
– Мы хотели попробовать, – сказала Муся.
– А кто здесь курил?
Все молчали.
– Я не привык повторять два раза! – сказал отец. – Вон!
Мы быстро собрались и ушли. Все, кроме Веры. Она не могла встать с дивана.
Мы шли, качаясь, по улице, держа под руку своих дам. Шли очень долго, потому что никак не могли найти нужную улицу, потому что ноги заплетались и шли не в ту сторону, а голова болела, и в ней был какой-то шум, и все кружилось.
Утром, конечно, Мусин отец позвонил по телефону всем нашим родителям, и мой отец сказал мне:
– До сегодняшнего утра я не знал, что мой сын курит и пЬет. Я не предполагал, что в тринадцать лет можно быть алкоголиком. Ну что же! Будем тебя лечить. Начнем с того, что месяц ты не будешь ходить в кино, месяц не будешь отпускаться ни к кому в гости, месяц не будешь подходить к телефону, а билеты в цирк на следующее воскресенье я отдаю дочери управдома Нине Тютиной. А сейчас уходи к себе в комнату.
– А что мне делать? – спросил я. – Все уроки я уже приготовил.
– Можешь писать воспоминания об этом вечере.
И папа хлопнул дверью.
На шум пришла мама.
– Что случилось? – спросила она.
– Поздравь своего сына, – сказал папа, – вчера вечером он напился как сапожник.