— На чем? — спросил шут. Идея была не особенно новой и при дворе обсуждалась уже не раз. Собственно говоря, она уже не раз была и воплощена. Да так, что по совокупности свадеб шут был теперь даже не многоженцем, а обладателем целого гарема. Который, правда, оставлял желать много лучшего. В последний раз его обручили со старой вдовой кобылой. А до того, в частности, были дрессированная мартышка, кукла, щука, самка тутового шелкопряда и просто дырка в стене, вокруг которой нетрезвый воевода углем нарисовал силуэт столь гадкого вида, что сам заплакал.
— На бабе. — сказал государь. — Чтобы пироги пекла да юбкой шуршала. А то ить ты мужчина-то взрослый, а все тока бубенцами трясешь. А надо не тока ими. Надо, понимаешь, во имя продолжения рода и чем другим потрясти. С бабою своей парочку шутят народите — государству смешнее будет.
— Дурак величество твое! — сказал шут, имея в виду исход партии.
— Сам дурак! — привычно ответил царь, привычно же подставляя лоб. В котором уже, как оно частенько бывало, обыкновенная житейская мысль стремительно развивалась в бредовый план. Государь уже видел перед собой целые дивизии юных шутов, выстроенные шпалерами напротив дворца, а также предвкушал почетное второе место в Европе по обеспечению на душу населения клоунами. Первое, судя по рассказам ездившего туда боярина, прочно занимала Голландия. Там, по его словам, народишко столь смешон в обличье и поведении, что он, боярин, хохотаючи, получил от напряжения амебную грыжу. Впрочем, лекарь сильно сомневался в существовании такой болезни, а другие бояре сильно сомневались в правдивости рассказов коллеги. Который почему-то упорно именовал жителей Голландии негритосами и вместо заказанного долбежно-брякального станка привез мешок амулетов и заколдованный бумеранг. Среди некоторой части бояр создалось даже мнение о том, что боярин в своем путешествии из-за хромоты изрядно взял влево и побывал в совсем другом месте. Да и сам голландский посол, человек потомственно серьезный и непоправимо ответственный, рассказывал о своей стране в совсем других выражениях.
— Бабу тебе самую плодовитую в стойле выберем... Тоись, в смысле, в деревне... — говорил царь, потирая свой уже довольно арапский лоб. — Обженим тебя как следует. Избу возле дворца поставим А за кажного шутенка я тебе отцовские в ползарплаты буду платить. Согласен?
Шут задумался. Не о том, что предлагал ему царь, а о том, о чем он вовсе не знал. Статистика как наука находилась в стране в зачаточном, если мягко говорить, состоянии. Поэтому шут ни в чем не мог быть уверенным. Но, по разным наблюдениям, детей, похожих на него, бегало по стране от трети до половины. И примерно от трети до половины девок стали бабами при том или ином шутовском участии. Тайной сие знание являлось лишь для царя, его супруги и дочери, которые, как и подобает хранителям устоев, ничего такого не могли и представить.
— Может, лучше фонд моего имени создадим? Для повышения культуры отдыха населения. За кажную нематерную частушку — алтын сочинителю. — Шут постарался направить мысли царя в иную сферу, и это довольно быстро у него получилось.
— Ого! — сказал царь. И осторожно почесал то немногое, что не подвергалось щелбанному битию. — Новация знатная! И вполне, тебя поздравляю, оригинальная. Так по сему и быть.
И уже тем же вечером, объявив о нововведении принародно, государь с шутом уединились в винном погребе. Откуда изредка слышался негромкий звон медяков да изредка один из двух голосов выкрикивал испеченную только что незамысловатую песнь.
Я сидела и глядела,
Как идет у меня дело.
А как сделала дела -
Зад утерла и пошла!
Ух, ты! Ах, ты!
Аргументы-фахты!
Получите жидкий уголь
Из филейной шахты!
В этот день его величество государь вышел к обеду до такой степени принаряженный, что восхищенно ахнуло даже отражение в зеркале. На его величестве со всей аккуратностью последовательным образом были надеты золотого шитья серебристые портки с ремнем из слоновьей кожи, исключительной белизны лионская рубаха, вышитая гамбургскими петухами, а также совсем новые и оглушительно скрипучие сапоги красного сафьяна с доселе невиданными по степени закрутки носами. Вообще-то не один только царь облачился сегодня таким торжественным образом. Государыня и царевна выглядели тоже одетыми намного пышней обычного. Приглашенные бояре были также как минимум причесаны и умыты, а шут ходил в парадных туфлях и наступал всем на ноги с расстояния вытянутой руки. День сегодня был явно нерядовой, потому что все торжественно помалкивали и многозначительно поглядывали то на царевну, то на дверь праздничной залы...
... Которая была отворена ровно в полдень. Упруго и часто кланяясь, вошел голландский посол и, остановившись на полпути к трону, застыл. Шляпа его была локтем прижата к сердцу, другим же локтем посол прижимал к печени свиток с двумя печатями на шнурках.
— Здорово, Адольфыч! — сразу же нарушил этикет царь. — Давай, заводи, заводи, показывай! А то медальон-то мы уже до дыр проглядели. Так ты нам его теперь живого подай. Мы его и натурального до дыр проглядим.
Царица улыбнулась, а царевна покраснела так густо, что едва ли не задымилась.
— Не боись, дочка! — хлопнул себя по коленке царь. — Это лучше вон пускай он боится. Ты-то у нас девка умная да красивая. А его мы только на медальоне видали. Мозги там, помнится, детально не прорисованы. Да и ростом, я слыхал, он помене курицы будет. Хотя, на каблуках, пожалуй, и боле.
— Не смущай, батюшка. Видишь — и так сама не своя. — пихнула мужа царица. Она уже минут пять с усилием держала на лице улыбку, которой готовилась встретить кандидата в зятья. Тяжелая парадная корона так вдавила ей главу в плечи, что голос у царицы был немного придушенный.
— А ты покури-ка, Сеня! — в свою очередь, пихнул шута царь. — Пущай зрит иностранец, что не у их только табаки-то употребляют. И парик расправь. А то до пяток не достает.
Шут исполнил повеление с удовольствием. В итоге он тоже приобрел торжественный, в своем понимании, вид. Парик его был чем-то вроде надетой на голову огромной завитой бурки, лыжеподобные туфли начищены были не столько до блеска, сколько до труднопереносимой вони, ибо вакса была отечественная, а бубенцов висело на одних только рукавах четыреста восемь штук.
— Тум-тум-тутум! — громко крикнул, входя снова, посол. Из-за всегдашней европейской экономии оркестр им не был заказан, а церемониал требовал величественного музыкального сопровождения. Которое посол со скромным успехом изображал лично. — Пам-пам-парам! Ту-ту-ту! Фьють-фьють!
Кандидат вошел быстрыми шагами, быстрыми движениями снял шляпу, обмел ею пол, поклонился и застыл в подобающей просителю руки благородной, но скромной позе.
— И это все? — разочарованно протянул стоящий за троном шут. — А я слыхал, по ихнему приветствию пять минут скакать нужно с поднятыми фалдами и через каждый третий поклон в кастаньеты греметь. Он что, не уважает нас, что-ли?
— Тихо, Сеня. Он речь толкать будет. — негромко сказал царь и помахал гостю ручкой. — Давай, мил дружок! Не задерживай. Таких как ты у нас очередь ко двору. Ежли каждый станет время тянуть, мы и к девятому пришествию не управимся.
Государь отнюдь не был груб по своей природе. Просто очень были грубы традиции. Согласно коим, в частности, полагалось не только томить претендента в течение двух недель ожиданием, но и не кормить весь этот период. А также, вне учета личного вкуса, поить только квасом, настоянным на полыни. Обычай данный, видимо, символизировал собой те нелегкие природные и общественные условия, каковые издавна присущи этой стране. Впрочем, гость совсем не выглядел заморенным и убитым. Так как сердобольная царица уже две недели посылала в ветхую избушку, где опять же строго в согласии с каноном был поселен иностранный принц, ежедневно по большому мясному пирогу, комку масла и бадейке густого супа.
— Ихь бин... — звонким голосом начал гость. — Унд дас ист уже само по себье неплёхо:...
Согласно той же традиции, эти самые две недели затвора давались также и для того, чтобы иностранный претендент мог немного подучить туземный язык. В результате почти всегда получалась некая смесь собачьего с петушиным, за исключением тех случаев, когда кандидат бывал нем.
— Унд йетцт ихь хотеллен бринген ди поздрафляйтунг цу тфой феличита: экскьюз... феличестф!
Принц довольно изящно поклонился и, мастерски щелкнув каблуками в прыжке, приземлился на одно колено пятью метрами ближе. Бояре захлопали. Шут удивился и поискал в кармане рулетку.
— Майне дольче цариссимус! Битте нихьт подосревайт под менья, щьто ихь бин питаюсь шерше ля фам для плотский утешька. Ихь бин есть пребыфаю саконни наслетник дас гроссе император Йозефус Дриттус. Унд тфоего ... — принц ловко глянул на торчащую из обшлага бумажку. — ... охренительный дефка хотель быль мой саконный... — принц опять глянул. — ... баба! Который просиль мне его рука. Пошалюста...
Принц отступил немного назад и выпрямился, давая понять, что закончил. Голландский посол за его спиной в волнении пропотел столь обильно, что хлюпало в сапогах. В его неофициальные обязанности при дворе входили хлопоты за всех иностранцев, которые имели какую-то надобность к государю. Посол находился в стране уже с очень давних времен и даже приезжих соотечественников относил теперь к иностранцам. Впрочем, данный принц был хотя и весьма летучий, но совсем отнюдь не голландец. А его государство на карте занимало места намного меньше, чем самая маленькая из мух.
— Ответа ждут... — прошелестел едва слышно боярин, лучше других знакомый с церемониалом. Царь грозно посмотрел на него.
— Сам вижу, что не леденца хочет! Ответа... Будет ему ответ. Как появится, так и будет. Не я же на ем женюсь. Надобно еще с царевны личное мнение опросить. Может, он ей чудищем показался... Хотя, конечно, гимнастикус у его преизрядный: И в постижении нашей речи отнюдь не туп. Чухонский-то вон послёнок, что в прошлом годе князька-то своего сватал — дак я чуть со смеху не повымер, как они под балалайку "Малевалу" свою запели! На манер частушки. Дружбу этносов хотели изобразить. А у этого личико хоть конопато, да зато нос геройский. И шпага на ем довольно ловко висит. Хотя, может, это и зубочистка...
Государь не торопился спрашивать мнения царицы и дочери. Потому как выбирал себе не только зятя, но и возможного союзника в вероятных будущих войнах. А также еще более вероятного наследника собственного престола.
— Ты его спроси, мотоциклу водить умеет ли. — посоветовал сзади шут. Государь непонимающе вылупился на него.
— Прибор такой. Для безлошадных перемещений в пространстве. Сказывают, у их уже появился. Два колеса имеет и громыхало нефтяное посередине. За один час против ветру двадцать пять верст дает.
— Глупо шутишь сегодня. — насупившись, сказал царь. Его несколько задела лучшая осведомленность шута об иностранных новациях. Он насупился еще более, припомнив историю с граммофоном. Волевые и умственные качества царя были настолько подорваны неожиданным и очень громким барабанным боем, раздавшимся из странного агрегата, который шут тихонько сунул ему под койку, что царя откачивали, отпаивали и оттирали спиртом одновременно. Сам же граммофон царь научился заводить только через неделю, медленно преодолевая стадии суеверного ужаса, сердечного трепета и принципиального непонимания внутреннего устройства.
— Не поглянулся он тебе, батюшка? — вопросила уже не из-под, а практически изнутри короны смертельно усталая от соблюдения приличий царица. Царь с жалостью посмотрел на тяжкие ее муки.
— Потерпи чуток, государыня. Ибо мнения пока не составил.
Он издалека, но зорко поглядел в глаза претенденту. Не обнаружив в них нахальства, дерзости и ребячества, монарх слегка приуныл. Обнаружив же учтивость, готовность и собранность, он приуныл совсем.
— Неплох, конечно... Однако ж не нашего племени жеребец. — негромко, чтоб не слыхала сидящая поодаль царевна, произнес царь.
— А то, бывает, и не жеребец вовсе... — еще тише промолвил шут.
— Тоись? — уставился на него царь.
— А то и есь. Знающие люди говорят, поветрие у их теперь там такое, навроде чумного. Когда мужики под венец друг с дружкой идут, а бабы друг от дружки детей рожают. И гомы у их теперь не сапиенсы, а другие.