— Да ими, поди-тко, и обойдемся? — вопросительно произнес казначей, — Что-то уж больно слушать-то страшно, батюшка. Аж икота нервная, прости Господи, сквозь портки рвется. Может, не надобно нам оно?
Все промолчали. Включая шута, который спал и ничего не слышал. Но стонал во сне. Кошмарил, видимо, помаленьку.
— Ну и хрен с вами! — обидевшись, сказал царь. И дулся на всех вместе взятых подданных до обеда и даже немного после.
В этот день ни в стране, ни при дворе ничего примечательного не случилось. Вчерашнее прилюдное исполнение государем псевдостихотворного лжеэпоса о якобы Гайавате столь угнетающе подействовало на умы, что вторые сутки все слышавшие его были слегка не в себе. Его величество ходил с прибитым виной лицом, вздыхал и мысленно публично просил прощенья. И , похоже, не находил такового в испуганных взглядах придворных и домашних.
Лишь один человек, а конкретно господин летописец, не только не осудил государя за аморально-кровожадное выступление, а даже был неприкрыто им восхищен. Господин летописец как персона третьестепенная за завтраком сидел в самом углу и не все хорошо расслышал. Но ему понравился принцип. Пересказывать чужое сочинение, отродясь его не читав и даже толком не слышав. И, удалившись в свою светелку, он тоже кое-что накропал. Книга произведений Гомера в учрежденной его величеством библиотеке отсутствовала, и господин летописец, поплевав на ладони, взял и написал ее. За Гомера. Легко и быстро. И поставил на полку. И понял, что его посетила Идея. Отныне так и будет. Если не достать настоящей книги — так напишем же ее сами! И он тихо порадовался за себя. И еще разок перечел на память начало.
"Эх!
Гордо смотря на причал сквозь перископ дальновидный,
Наш Одиссей-капитан басом молитвы прочел
Всем богам по одной, кроме Зевса, которому две,
Тенором крикнул рыбачкам, чтоб верность ему сохраняли,
В их числе и супруге, чьи груди не знают размера,
Альтом высоким свистнул концы обрубать
В смысле хорошем, канаты имея в виду,
И — поплыл наш "Арго", острым носом вздымая буруны,
Тяжкой кормой с рестораном на три четверти в воду просев.
Песнь затянули под плетку гребцы удалые,
Вторили им пузырями, упершися в дно, бурлаки,
Старый буксир, извергая дымы вертикально,
Винтом по воде колотил и тянул безвозмездно.
Я, слабогрудый писец, от волненья икаю в семь дыр,
Компас заветный ховая под кожные складки.
Ходит по палубе хмуро многообъемный Геракл,
Это ему весь маршрут без устали дуть в паруса.
Добрый Орфей, расстегнувши златые одежды,
Кормит дельфинов мелкою тварью с себя.
Ловкой рукой держит руль Прометей-огнекрад,
С другом своим Геростратом хитро шепчась о своем,
Тихо под шлюпкой лежит Архимед бесполезный,
Их с Пифагором никто на корабль не звал.
Тайно проникли, везут контрабандою циркуль,
Точек мешок, два рулона парабол и сферу.
Ах!
Крикнул раввин, закрестились монахи на сходнях,
Белого агнца в живот ударил стамескою жрец.
Вот наконец и поход! Тянут якорь мосластые руки.
Боком навстречу судьбе наш "Потемкин" дрейфует, треща.
Царь Одиссей в адмиральских наколках по телу
Сквозь козырек смотрит на кубрик богов,
Где главную жертву Ахилл
Из елениных глаз на сковородке готовит в надежде,
Что милостив будет если не сам Посейдон, то хотя б рыбнадзор.
Вот и гудок. Это Крон, покровитель гороха,
Задом своим через рупор рожает положенный звук.
Машет платок на брегу. И парик. Облысев, Пенелопа,
Тягостью сделалась мужу. И он уплывает.
Ух!
С шумом ударили крепкия веслы о льды!
Тронулся грозный "Варяг" наш навстречу невзгодам.
Царь Одиссей круторукий смотрит с бушприта в бинокль,