- С его машиной ничего, как стояла в гараже, так и стоит. Дядя Федя редко теперь на ней выезжает... Больше налегает на пиво, ну, что вам сказать, попивает на склоне лет. Хотя и не такой уж старый человек. С машиной вот какая история... Только вы ешьте, закусывайте. Ну, за знакомство! - Аня подняла рюмку, сияя счастливой улыбкой. Сидеть и пить водку в компании с частным детективом представлялось ей делом необыкновенным и чуть ли не сказочным.
Выпили, и Аня долго морщилась и отдувалась, грудь ее, выросши, выпроставшись, тяжело вздымалась, посыпаемая сверху ставшей бесхозной среди чрезмерности телодвижений пудрой. Никита вдумчиво налегал на селедку. Аня полезла целоваться, быстро оставляя следы помады на его шее и по-детски пухлых щеках, но Никита отстранил ее, сказав как человек, надежно укрытый за выслугой лет:
- Прежде дело. А то любовь у вас, я вижу, захватывающая и может отнять непомерно много драгоценного времени.
- Крепкая зараза эта водка! - выдохнула Аня в лицо сыщику. - И как ее дядя пьет? Да... Машину, мой друг... простите, а как вас зовут?
Сыщик назвался, и она продолжила, уже голосом приятно захмелевшего человека:
- Машину угнали у американца, который приходил к дяде...
- Это знакомый американец? - перебил Никита.
- О юный следопыт, что вы, что вы! Американец? Знакомый? Дядя видел его первый раз, так он мне сказал, и я ему верю. Он, американец этот, оставил машину возле нашего дома, и ее угнали, пока он общался здесь...
- Зачем же он приходил к вашему дяде?
- Чего не знаю, того не знаю. Может, потому, что машину у него здесь угнали. Может, по какой другой причине. Дядя, он, знаете, не распространяется о всяких секретах, такая у него выучка...
- И имени этого американца не знаете?
- Нет, отчего же... Дядя говорил. Но я забыла. Так что не знаю. Да вы накладывайте, не стесняйтесь, накладывайте и наливайте. Будьте как дома, Пинкертон!
- А, Пинкертоном зовут американца? - загорелся догадкой Никита.
Аня сказала со смехом:
- Томасом Вулфом.
Никита откинулся от стола и жестами показал, что нагрузился уже сверх меры. Но от хлебосольства Ани не так-то просто было спастись. Не успел Никита выразить мысль, что, вообще-то, много путаницы и не поймешь, что чему предшествовало, угон ли некой машины или же появление в этих стенах Томаса Вулфа, как пришлось махнуть еще рюмочку, ибо развеселившаяся, как будто даже некоторым образом расшалившаяся девчонка на том настояла. И сама она тоже приняла, после же, крякнув от удовольствия, потребовала песни, хорового пения подзагулявших. Сверкнули очи. Уже пела девушка искушающими глазками; хлопнула в ладоши, протрясла плечиками быстрый мотив, выскочила, молниеносно топоча ножками, на середину комнаты. Наслушавшись знатной брехни, небезызвестный охотник на стене почесывал затылок, выпученными на приятелей глазами исповедуя характерную человеческую муку колебания между верой и безверием. Никита танцевал, шел вприсядку и чувствовал, что дело запутывается. С этой вертлявой бестией поневоле забудешь, что является, строго говоря, целью расследования. К тому же американец. Машина. Откуда только все это берется? Медленным, насыщенным всякими лишними движениями, но в конечном счете неуклонным подтаскиванием партнерши к звенящему, дребезжащему и прочими звуками халтурящему от их пляски столу москвич возвращал забывшуюся обитательницу глубинки в колею активного делопроизводства.
- Но если дядя Федя не причастен к угону американской машины, что же ему скрываться? - допытывался он с ущербным пристрастием профессионально не утоленного мужчины.
- А этот америкашка довел его до предела терпения! - возмутилась, как бы задним числом, хозяйка. - Каждый Божий день как заведенный таскался сюда и требовал: возвращай, мол, отыскивай скорее, позарез нужна машина. Я Томас Вулф, а у меня машину сперли? - вот его слова. Представьте себе, каково это постоянно слышать.
- Хорошая машина? - как бы на чем-то стал строить свою следовательскую гипотезу Никита и потому спрашивал задумчиво, подкрепляя слова таинственно-проницательным взглядом кудесника сыска.
Девушка пряталась за высшей силой:
- А Бог ее знает, я не видела. Могу только предполагать, что существенная, раз он так колотится; но это одно предположение, не больше. А началось с того, что они пошли в милицию заявить про угон, и там мент, участковый, видя, что заморский гость как будто не в себе от горя и все заметнее скидывается словно бы малым дитятей, ни с того ни с сего говорит дяде: найдешь, да? тачка этого джентльмена, видать, не обыденная вещь, следовательно, искать надо, а кому же искать, если не тебе, я, дядя Федя, в твои способности верю. И этот плей-бой американский тоже поверил, вообразил даже, что не милиция, а дядя Федя ведет розыск угнанных машин. Ходит и канючит: скорей, скорей, машина нужна...
Никита удивился:
- Ну как же это участковый так вдруг?
- А он дурачок у нас. И дело-то не его, там по угонам специальные чины сидят, а он взял да влез со своей шуткой. Это шутка, незатейливый юмор человека, который всегда на карнавале, даже если при исполнении, - я так понимаю, но как америкашке докажешь? Ну, дядя Федя и решил пока пожить у приятеля, чтоб этот заморский господин не мучил его своей детской слезой. А то проходу не дает. Ему уже пора с наших пейзажей съехать, а он дает отбой: не поеду, мне мистер Федор честное слово русского человека дал...
- Да, невеселая история. Я скажу даже так: прескверная история. Анекдот. Международный скандал, - теоретизировал сыщик. - Но если совесть чиста, - заметил он нравоучительно, - так стоит ли огород городить, скрываться?
Аня залилась искренним смехом.
- Ай, Штирлиц, есть у тебя склонность к недопониманию! Да он от меня скрывается, а этот настырный американец - только предлог. Ширма! Старик хочет попить водочки на воле и без того, чтобы я ему за это каждый вечер промывала мозги. Я ведь строгая, а у него, как он запьет, начинается благодушие. Вот и выходит несоответствие настроений, понимаешь?
Никита решил, что ничем так не потрафит Ане, как если постарается попасть ей в тон. Стал тоже без нужды смеяться, недопонимание, как неотъемлемую часть своего существа, отчетливо обозначил косностью и ороговением по краешкам глаз, в целом смеющихся. Птица на его месте тут била бы крыльями, он же с недюжиной силой хлопал себя ладонями по коленкам. Зашелся, как лягушка в ночном болоте, и уже ничего смешного не было, а сыщицкий его рот все смеялся криво и громко.
- Сумасшедший дом у вас здесь! Карнавал! - выкрикивал он.
- Ты рад? - последовал тихий и осторожный вопрос.
- И не спрашивайте! Я рад. Душевно рад, милая. Ну а как бы мне повидаться со стариком?
- Я тебе помогу, - проникновенно шепнула девушка. Она стала как бы совсем маленькой и подчинилась старшему.
3.
Хотя информатору показалось, что Лампочкин воспринял его сообщение без всякого интереса, а может быть, и не поверил ему, в действительности Александр Петрович не на шутку забеспокоился. Речь шла, возможно, о безопасности страны, о будущем отечества, почему бы и нет. Терпеливо взвешивая все за и против, - было это его профессиональной привычкой, Лампочкин все заметнее склонялся к тревожной и взыскующей вере в добытую информацию, сколь ни выглядела она невероятной.
Сновали, правда, еще сомнения, неизбежные там, где блещет аналитический ум, забрасывали червячка: отчего же это информатор, о существовании которого он успел почти позабыть, позвонил именно ему? Лампочкин давался диву. Но кто постигнет логику информаторов? А с другой стороны, вполне оправданным и целесообразным выглядело, что этот человек, глубоко законспирированный, забытый, как бы умерший и похороненный давно, внезапно напомнил о себе: речь шла о спасении Родины. В такие минуты мало кто думает о себе. И информатор думал не о том, что его внезапный рывок и выброс из забвения может кому-то показаться неуместным или даже смешным, а о необходимости посеять тревогу в сердцах бдящих на страже отечественного покоя и порядка.
- Организация, Бог ты мой, Организация с большой буквы, - бубнил Лампочкин прелестным летним деньком. - Возможны ли такие масштабы лжи, фальсификации, чудовищного лицедейства, ненависти к правде и праву избрателей на свободное волеизъявление, неуважения вообще к людям как таковым?
Издали заходили тучи, чтобы покрыть небо над отечеством, а он был отменно вымыт, выбрит, выхолен, был удивительно хорош в своем расцвете сил и талантов. Не знал он, чему радоваться, чему огорчаться. Радоваться удачному выходу на след, не огорчаясь попусту лютостью дьявольского желания некоторых втереть очки народному большинству? огорчаться ли из-за нечеловеческой злобы неких отщепенцев, не радуясь солнышку, которое улыбнулось следователю да сунуло ему в руки звено в цепи, в большой цепи преступлений, чтоб вывел он на чистую воду злоумышляющих? Информация, что и говорить, скупой была. В Нижнем, затверживал Лампочкин, готовясь предстать с докладом перед начальством, существует Организация, - дал эту информацию к размышлению агент Р., по странному стечению обстоятельств давно считавшийся отошедшим от дел или даже покойным. Организация готовит своего Президента страны. Вопрос к агенту: а ты не сбрендил часом? Агент Р. клянется и божится, что говорит чистую правду, что информация его отличается воздержанием от домыслов и большой степенью содержательности. Следующий вопрос: как это происходит, то бишь подготовка Президента? А вот так. Трудно поверить, - рапортует своевременно воскресший из небытия агент, - но Организацией предумотрено и устроено все, чтобы создать полную иллюзию проведения честных, демократических выборов, совершенно противоположных тем, которые и впрямь собираемся всенародно провести мы и которые, по обнародовании итогов голосования, якобы подведенных в Организации с особой тщательностью и максимальным приближением к истине, должны быть попросту вычеркнуты из народной памяти как небывалые. Этим сказано все, но в порядке комментариев, которых в наше сложное и противоречивое время требует, к глубокому сожалению небогатых умом людей, то или иное воплощение всякой значительной идеи, следует все же добавить, что сотрудниками Организации, словно какими-то обезумевшими чаровниками, воссоздан собственный центральный избирательный комитет, куда поступают липовые документы сначала на кандидата, а потом уже и на Президента, будто бы избранного в каких-то не то чтобы совсем вымышленных, но в свете сказанного бесспорно перевранных, превращенных в нечто смехотворное и практически невозможных округах. Гигантский этот блеф, еще не сказавший свое последнее слово, которое, как можно судить и сейчас, будет роковым для судеб нашей страны, но уже запущенный на полные обороты, заслуживает многотомных увлекательных описаний и более того - пространного философского осмысления, но мы, за неимением достоверной информации о таинственном ордене изобретателей Президента, вынужденны ограничиваться звучащими несколько риторически вопросами: неужели? возможно ли? И не в последнюю очередь возникает вопрос: кто он, этот будущий Президент, и почему он должен взять власть над нами не путем свободной реализации ценой огромных страданий и потерь добытого нашим народа избирательного права, а по праву насильника и обманщика, которое в подобном случае едва ли посмел бы присвоить себе даже и сам лукавый?
О себе же скажу в кратком заключении, - как бы подводит итог своей жизни агент Р., - что я уроженец Нижегородской губернии, вырос на священных для всякого русского берегах Волги и не иначе как на них, благословенных, умру. В моей родной губернии нет ничего дутого и смешного, она не глядится в кривое зеркало. А между тем злокозненными дело представлено таким образом, что-де именно глядится. Судите сами. Округ. Нижегородский избирательный округ. Что может быть достовернее, куда еще больше реализма, чем все эти баллотировочные урны и напряженные лица наблюдателей от партий всех мастей? Чей изощренный ум придумает сказать, что это липа? Аккуратно и добросовестно собираются подписи в поддержку того или иного кандидата, поливаются грязью недостойные быть избранными и на вершину заслуженной славы возносятся мудрейшие, затем, глядишь, с упоением изучаются знающими свое дело мастерами бюллетени, испещренные судьбоносными закорючками избирателей. Но покуда существует Организация, все это, увы, фикция. Небыль. Мол, никто не собирал ни подписей, ни бюллетеней. Потому что у Организации свой Нижегородский избирательный округ, и там-то и происходит все то, что мы, в простоте душевной, принимаем за действительность свободного волеизъявления. А делов-то - много ли? Некто бросает на бумагу росчерк пера - и готово: мнимая, изображенная в воображении, кривозеркальная Нижегородская губерния избрала того, о ком вчера еще и слышать ничего не слышала!
Мы сидим сложа руки, мы беспечно играем в вольную и благоразумную жизнь, - кричит, неудержимо срывается под занавес на душераздирающий вопль информатор, - а где-то, и не где-нибудь, а именно в недрах Организации фабрикуется, растет как на дрожжах и ждет всенародного избрания таинственная и, может быть, не лишенная сверхъестественных черт фигура Президента!
Лампочкин в кабинете, аккурат под его ранг, пожалуй, обустроенный в разветвленных недрах прокуратуры, хватался за голову. Тебе говорят: вот твой новый Президент, ты сам за него проголосовал; а ты об этом человеке в первый раз слышишь. Неправда! подтасовка! фальсификация! впору посмеяться над самозванцем! Ан нет, вот документы, вот подписи, вот печати, все оформлено как полагается. Не поспоришь. А если спорить, то с кем? Идеально задокументирована и оформлена воля народа. Охотник, небезызвестный, на стенах снискавший знаменитость, уже не чешет затылок в простодушном изумлении, а разводит руками, барахтаясь в брехне с однозначным стремлением не погрязнуть в ней, но и никуда из нее не выбраться. Кабинет у Лампочкина хороший. Как и всякий человек, ставящий службу превыше всего, ибо только она дарует ему священное право чувствовать себя человеком, головой отвечающим за благополучие Родины, Лампочкин часто путает кабинет с собственной своей квартирой, с семьей, с женой, которой у него, может быть, и нет, с пушистым котенком, нежным хозяином которого он где-нибудь да является, с грязными носками, впопыхах сунутыми в карман пальто, с перчатками, надетыми по-рассеянности не на те руки, с водкой и похмельем, с льдистым рисунком на окне дачи, со сменой времен года за окном, с тем, что за окном уже вовсю теплит и искрит лето. Распростирается следователь на удобном диване, вытягивает длинные ноги, закладывает руки под голову, устремляет в потолок задумчивый взгляд, своим выражением граничащий с неоскорбительной прострацией отдыха. Лампочкин еще не понимал, и даже не знал, поймет ли когда-нибудь, всей технологии авантюры, поведанной агентом, но чувствовал, что столкнулся, вошел как бы в интимное соприкосновение с умом высшей пробы, похоже, умом коллективным, прекрасно организованным и дисциплинированным, универсальным. Вот уж воистину нигде так, как в этом уме, не уместна мысль: кто не с нами, тот против нас. А как же иначе, при такой-то организованности! А Лампочкин своим по-человечьи слабым, ограниченым и как будто обыденным умом не в состоянии был даже, сообразуясь с этакой величавой мистерией, толком прикинуть, с кем он, по чью сторону баррикад. Такой случай выдался. В самом деле. Окажись он не в прокуратуре, а в Организации, разве ж посмел бы не подчиниться, протестовать, думать что-то противное ее уставу, разве посмел бы хоть на шажок нарушить царящий в ней порядок? Но он постоянно оказывается в прокуратуре, а не в Организации, и законность, на страже которой он несокрушимо стоит, заставляет его в естественном порядке всей душой ненавидеть бесчеловечную выдумку изощренного ума. Заключалось нечто шаткое и сомнительное в такой его позиции, закрадывались мысли о нравственной стороне дела (какого, впрочем, дела, собственно говоря?), а о нравственности и ее проблемах, об этике и этических вопросах Лампочкин умел думать лишь обрывочно, вскользь, с быстротой молнии проскакивая мимо чего-то важного, основополагающего. Был в его мыслях обрывок добра и был обрывок зла, и к жизни они не имели заметного отношения. В прокуратуре у них все так думали, с головой уйдя в решение практических вопросов. Спасение, возвращение к устойчивости и размеренному образу жизни видятся единственно в рассуждении, что никакой Организации на самом деле нет. Любая уборщица прокуратуры рассудит так. Если всенародно избранному Президенту неоткуда взяться, пока его действительно не изберет народ, то откуда же взяться организации, объявляющей такого мифического президента избранным? Но следовательское нутро чуяло: после выборов поздно будет оспаривать и сопротивляться, мандат у... этого (страшно вымолвить)... будет справный - комар носа не подточит.
Надев носки вместо перчаток и перчатки вместо рук, на ходу погладив пушистую кошачью шерстку, Лампочкин поспешил в кабинет Примерова, своего непосредственного начальника. Там всегда идеальный порядок. Начальник спит, скромно подложив под щеку кулачок. Ни подушек тебе, ни перинок взбитых, ни простынек крахмальных. Грубо сколоченный стол, и на нем добрая порция вина в деревянной чаше. Примеров, он записной спартанец. Он уже дослужился до заместителя прокурора, этот Сеня Примеров, теперь вот выслушал подчиненного Лампочкина и долго молчал. В какой-то момент Лампочкину показалось, что чиновный Сеня с непосредственностью большого начальника пошлет его куда подальше. Дружба дружбой, а про разные высосанные из пальца заговоры ты мне не гони, лапшу на уши не вешай, скажет старый, прожженный и прокуренный большим житейским опытом и убеленный благородными сединами офицер. И демонстративно уклонится от обсуждения важного для будущего отечества вопроса, поднятого Лампочкиным на должную высоту. Примеров так и хотел поступить, но взял себя в руки. Все эти седины откинул за ненадобностью в дружеской беседе и кичиться бывалостью своей не стал. Между ним и Лампочкиным давно прекратили существование какие-либо секреты, и сказал Примеров:
- Я знаю об этом.
Ошарашенный поплыл Лампочкин в изумлении.
- Только ли потому, что знаешь наперед все, что я скажу? - бормотал он словно в забытьи.
- Не только, хотя и поэтому тоже... Но есть приказ пока ничего не предпринимать.
- И там действительно готовят Президента... - начал было пораженный Лампочкин.
Примеров нетерпеливо перебил:
- Очень может быть. Только ситуация в настоящий момент такова, что нет и, судя по всему, быть не может у нас с тобой оснований, с одной стороны, входить во все это как в отнюдь не пустяк, а с другой, проявлять естественную в подобных случаях озабоченность.
- Все это, выходит, еще только слухи?