— Всё нормально! — успокоил их егерь. — Ходили по шхерам. Места показывал наши… живописные… Генерал с прокурором так устали от впечатлений, что заснули…
— Места красивые, впечатлений — море, — подтвердил Лёва.
— Точно — или сети ставили, или динамитом рыбу глушили… — прошептал Семёнов мичману, стоявшему рядом с ним у борта. — Кузьмич всегда, когда врать начинает, про красоты говорит…
Мичман кивнул, соглашаясь с сержантом: подозрительно вели себя рыбаки.
Пограничный катер проревел на прощание и пошёл дальше, оставив их на берегу. Пирс немного покосился и был довольно шатким. Дорожка к строению вела кривая и поросшая крупными лопухами. Около сарая горела одинокая лампочка. Но всё равно было уютно и тихо. Дом он и есть родной дом.
Семёнов помог Сергею Олеговичу поддержать генерала, тот, хотя и самостоятельно передвигав ногами, глаз не открывал.
— Хорошо сморило, — прокряхтел Семёнов. — Отдохнули, видно, славно? У нас места — уникальные… Я вот других не понимаю, едут на Кипр, например, ещё куда, а у нас… Ты чего?
Сергей Олегович застыл, глядя куда-то вдаль. На глаза навернулись слёзы.
Семёнов проследил его взгляд: взору открывались места очень живописные. Он посмотрел на Сергея:
— Понимаю, меня тоже за душу берёт…
Так и стояли втроём, пока Лёва разгружал баркас, любуясь природой. Только у Иволгина были глаза закрыты — генерал спал.
Чтобы не разбивать компанию, за стол пришлось посадить спящего Иволгина. Рядом, на плетёный диванчик, положили прокурора. Стол накрыли на веранде, выстроенной в стиле китайской пагоды. Она находилась над самым обрывом — внизу тихо плескалась вода. Вокруг разноцветных бумажных китайских фонариков, развешенных под крутой, крытой черепицей крышей, летали мошки и мотыльки. Небо было светлое, безоблачное.
Веранду Кузьмич построил славно, с любовью… С домом она соединялась пешеходным мостиком, который витиевато вился над обрывом. Лёгкий ветерок нежно дул с воды… Было так хорошо, как только и может быть на рыбалке.
На столе — закуска в китайских чашках без ручек: лапша с овощами. Рядом — палочки для еды.
— Замечательно, — окинул взором сервировку Лёва.
— Надо генерала будить, — предложил Семёнов. — Тост нужен…
— Не надо будить, — произнёс Лёва.
— Почему? — удивился сержант. — Зачем же он тут сидит?
— Водка пропала… — вздохнул Соловейчик. — Утонула, — посмотрел на Кузьмича.
— Вся?! — ахнул Семёнов.
— Вся, — мрачно подтвердил Лёва. — Тостов сегодня не будет.
— Где? — после паузы, которой хватило милиционеру для осознания трагедии, прошептал Семёнов.
— Там, — неопределённо махнул рукой Кузьмич. — Далеко…
— Надо водолазов подключить, они достанут, — подсказал Семёнов. — Весной ящик коньяка со сходен уронили, когда день рождения начальника тыла праздновали, так они даже в этой мути, что у военного пирса, отыскали и подняли… Там глубоко?
— Глубоко, — задумчиво ответил егерь. — Очень.
— Всё равно достанут, — был уверен Семёнов. — Если узнают, что и сколько утопили — достанут!
Кузьмич и Лёва молча переглянулись.
— Что, так и будем вздыхать? — нарушил уже начавшее затягиваться молчание егерь.
Все обернулись к Семёнову. Милиционер вздохнул, придвинул к себе портфель — достал из его глубин бутылку. Кузьмич пристально посмотрел на него, Семёнов опять вздохнул — и извлёк из портфеля ещё одну бутылку. Теперь можно было жить…
— Я, конечно, не умею, как генерал, говорить тосты, поэтому… — Лёва замер со стаканом в руке. — …поэтому скажу… — Он помолчал несколько секунд. — Ну… вы поняли.
Все поняли — сдвинули бокалы…
— Да! — неожиданно проговорил Иволгин с закрытыми глазами. — Ну, за единение…
— Да, за единение с природой, — согласился Семёнов со спящим генералом. — За наше единство…
Все согласились и выпили.
Это послужило сигналом к общей беседе. Кажется, и говорить не о чем, но только душа, искушённая особенностями рыбалки, заражённая её скромным таинством, способна понять всю прелесть незамысловатой речи, которая, как наркотик, будоражит душу, заставляя пульсировать кровь в жилах, и подогревает истинных поклонников этого отдыха мчаться чёрт знает куда, мёрзнуть и мокнуть, ради странного состояния — рыбалки.
— Вот такой лох, на шесть с половиной, икры в нём было — две литровые банки…
— На червя, обычного червя взяла… Еле вытащил — удилище в дугу, думал — лопнет…
— Свечу фонарём — стоит этакое бревно, именно бревно, больше лодки, я беру весло, вот так беру — и как!..
— Три часа ничего, ни одной поклёвки, а потом, минут за десять, половина лодки отборнейшей краснопёрки…
— Вот такой ходит и ходит, а у меня даже сачка нет! Я его голыми руками за хвост, за плеск, если по-нашему, хвать! Как он забился…
— Она не любит рыбу ловить… Дома осталась. Звоню, — оказывается, на Кипр уехала… Без меня…
Можно долго описывать общий разговор, но, наверно, многим он будет неясен, это беседа профессионалов, которые понимают друг друга по одной реплике.
Хорошо было у егеря — уютно.
Вечер незаметно сменился блёклым замершим рассветом.
Иволгин проснулся в кресле. Тут же, ещё толком не раскрыв глаз, прикурил остаток сигары, зажатый в уголке рта.
Пустил струю дыма, с удивлением оглядел веранду и следы пиршества на столе. Рядом на маленьком диванчике спали Семёнов и прокурор Чердынцев. Спали валетом.
Иволгин даже склонился над ними, чтобы удостовериться, что это именно они. Заглянул в комнаты — в полумраке часы пробили четыре раза.
Генерал спустился по лестнице, осмотрел дом снаружи — чуть в стороне располагалась обещанная беседка для наблюдения за луной. Это был изяшный навес в восточном стиле, перед которым тянулся тёмный лакированный настил из досок. Там сидел Кузьмич. В небе висела огромная полная луна.
Иволгин осторожно подошёл и устроился рядом. Егерь даже не шелохнулся — смотрел вверх, на луну, которая ярко светила с небес. Блестели лаковые доски настила. Рядом были валуны, украшенные тщательно подобранными сортами мха. Чуть дальше — маленькие пруды…