Все же женщина, изящная дама былых времен, и нет грязи под цоканьем ее копытец.
Фонари нерезким светом освещают снизу ее лицо сквозь вуаль, или нет? - паутина проводов это, а не вуаль.
Какая странная, совсем недетская улыбка!
Она наклоняет голову, от смущенья ее лицо...
-- Конечно, но не говорите так громко при них...
Пьяный старик, с волосами, как пух, блестит щелочками глаз - уж не смеешься ли ты надо мной, старый хрыч?
Синюшный заспанный юноша, закатив глаза, передвигается вперед, как механическая кукла.
-- Я вижу, вашим спутникам нет дела до вас - позвольте мне быть провожатым?
Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты.
-- Эй, прочь с дороги, парень! Но так и есть, юноша за девает окаменевшего старика и боком валится в снег, продол жая равномерно елозить ногами. Сонная слюна ему на жабо.
Дорогая, пусть их! Что нам за дело до них? Пусть торчит в снегу твоя шутовская гвардия, задрав к нам вниз руки, как пугала!
Вот уже рассвет, вот он движется глубокой волной по со седним улицам, мелькая в просветах проходных дворов.
Вот он погружает город на свое темное дно, мнет и коре жит шпили - кресты и кораблики, с которых давно всплыли.
Как засверкала зеленым перламутром чешуя птиц, поющих рассветную песнь для моей возлюбленной!
Обними меня другой рукой, обверни поверхностью тела, будто плащом.
Колючий, как опасная сияющая стекловата - белый сок любви, извивающийся в нас.
Ты мой плод, чуть шевеля кольцами, искрящимся клубком дремлешь во мне...
51
. .
Господи, помилуй!
Ну хватит. Как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не видеть, уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от их непрестанного мурлыканья.
Это конец, хватит писать. (Все померли, а нет, так не долго осталось. И про что вся эта пьяная музыка?)
Я, наверное, даже не развлек тебя: но, может быть, уви жу твою добрую меланхоличную улыбку?
А не вышло, так и хрен с ним.