"Тщательно все обдумав, - продолжает читать капитан, я решил прихватить алмаз с собой и закопать в надежном месте вместе с деньгами..."
-- Так где же он сейчас? - тревожно спросила фрау Марг рет.
-- Закопан в надежном месте, фрау, - спокойно ответил капитан, отведя глаза от рукописи.
-- И вы не выкопали его из надежного места?
-- Бедняга испустил дух, не открыв нам тайны. Целый ме сяц команда судна вскапывала и перелопачивала остров, но все поиски остались тщетны. Никакого надежного места мы не обна ружили. Понадобятся усилия большой группы людей - на мой взгляд было бы целесообразно привлечь к такому делу негров. Итак, я продолжаю: "Ящик, в котором хранился алмаз, заключал в себе еще и обВемистую рукопись, представляющую собой, так сказать, биографию алмаза, начиная с его появления на рынке, что случилось во Флоренции в XVI веке..."
Звучит жуткая, тревожная итальянская лютневая музыка, и застывший в значительной позе капитан заслоняется титром: КОНЕЦ 1 СЕРИИ.)
13
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВЫСОКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ
Люди, пришедшие на смену великим
эпохи средневековья, были настолько
низки, что отказали ей в названии
культуры." .
Г.К.Честертон
Возрожденческое мирочувствование,
помещая человека в онтологическую
пустоту, тем самым обрекает его на
пассивность, и в этой пассивности
образ мира, равно как и сам чело
век, рассыпается на взаимоисклю
чающие точки - мгновения." .
П.Флоренский
На следующий день совершенно трезвый и злой Валера Ма рус, сделав коммунальную уборку, включил телевизор аккурат перед началом "Папуаса из Гондураса".
. .
На экране прекрасная Италия в конце периода Высокого Возрождения. Кубы золотых на закате крепостей виднеются на отдельных холмах. Между желтых хлебов по дороге скачут два всадника в черном.
-- Чем более жажду я покоя, тем дальше он бежит от ме ня. Вот и ныне предпринял я путь во Флоренцию в надежде от дохнуть от скотства всех скотов и хуже, чем скотов, обиваю щих порог моего повелителя, а пуще всего этой старой негра мотной скотины Буонаротти, непрестанно клянчущего у светлого моего покровителя деньги за свои корявые поделки - так что мне иной раз не перепадало и десятка скудо! Также должен был я на время скрыться из Рима из-за одного поганого ярыги, рыскающего за мной с компанией таких же, как он бандитов за то, что я очистил Рим от одного шалопая, братца вышеупо мянутого поганого ярыги.
И вот я, распеленав шпагу, с деньгами при себе, выехал ночью во Флоренцию со своим отчаянным слугой Джулиано, доб рым и очень набожным, как и я, малым, только весьма охочим до женушек и страшным забиякой - так, что случалось ему за день ухлопать двоих, а то и пятерых - и все по разным пово дам!
Имея спутником такого хорошего малого, я и не заметил, как скоротал дорогу до Флоренции за веселыми рассказами мое го слуги, лучше которого и свет не знал.
По приезде я не мешкая направился к великому герцогу Козимо, покровительствующего всем художникам, и если уж та кой проходимец, как Челлини, при его дворе катается как сыр в масле, сколь же больше почестей должно полагаться мне?
Обратившись к герцогу с этой и ей подобными речами, я весьма его к себе склонил, и он попросил немедля показать образцы моего искусства. Я, недовольный, возразил, что их у меня покуда нет, но как только он предоставит мне деньги, мастерские и место, где приложить силы, как-то, например, расписать что-нибудь, то я немедля явлю ему все свое немалое мастерство.
Пока обескураженный герцог размышлял, я не переставая хулил его прихлебателей Челлини и Бендинелли, за здорово жи вешь получающих до двухсот и более скудо жалованья, не счи тая выклянченного сверх того.
-- Удивляюсь только, - в завершенье произнес я, - поче му один из этих отирал не ухлопал до сего дня другого, или
14
"не замочил", как публика такого рода изВясняется. Вот уж, воистину получилось бы как по-писаному: один гад пожрал дру гую гадину. Ведь Бенвенуто за свою поножовщину давно заслу жил веревку на шею.
Герцог взял тогда в руку чашу работы названного Бенве нуто Челлини и сказал: "Да, у Челлини было много неприятнос тей и в Риме, и в Милане, да и во Флоренции... Но неужели твой вкус так высок, что эту чашу ты уж и не назовешь рабо той мастера?"
Снисходительно взглянув на чашу, я, кланяясь, так отве тил: "Государь мой, Бенвенуто, беспорно, мастер первостатей ный, но только в одном: деньги выклянчивать."
Дивясь моим справедливым словам, герцог Медичи отвел мне и помещение и сто скудо в задаток работы.
Я между тем уже и придумал, как прославить свое имя в этой, надо сказать, скотской Флоренции. В капелле Барди сте ны расписаны живописцем Джотто Бондоне, чему уже больше двух веков. Работа эта в свое время по причине тупости нравов славная, ныне смеха даже не достойна: фигуры как чурбаны мрачные, как скоты, тухлые цветом.
Так вот задумал я эти фрески переписать заново, неизме римо лучшим манером.
Для того, наняв натурщицу, приступил я к рисованию кар тонов; чтобы, показав их герцогу, склонить его к переписанию названной капеллы по-моему, в чем виден резон каждому скоту.
На первом картоне я стал изображать святую Терезу, и так, чтобы моя работа ни в чем не походила на работу этой скотины Джотто. Я рисовал святую Терезу с моей весьма недур ной собой натурщицы - дамы стройной, цветущей, с блестящими глазами, распущенными волосами, в полупрозрачных одеждах, едва прикрывающих младые перси.
Работа у меня пошла было медленно, так как я здоров и очень хорош собой, и природа моя все время требует своего. Понятно, что я стал принуждать натурщицу удовлетворять мою природную надобность; но, вместо того, чтобы принять это за великую для себя честь, мерзавка так стала орать и сопротив ляться, что я склонил ее к плотским утехам с великим трудом. От этого скотского сопротивления я делался взлохмачен и обессилен, и работа пошла через пень-колоду, так что герцог уж и устал справляться о картонах через своего мерзавца ма жордома.
На беду пропал мой слуга Джулиано, прежде посильно по могавший мне и в работе, и в обуздании строптивых натурщиц; наверное, славного малого исподтишка пырнул ножом какой-ни будь рогоносец-муж, потому что в честном бою мой слуга легко мог проткнуть любого увальня обывателя.
Приключилась со мной и другая беда. Как-то вечером, когда я возвращался от герцога, у которого просил денег на продолжение работы, ко мне подошел какой-то скотского вида старикашка, и спросил, не я ли тот прославленный живописец, что прибыл из Рима в эту Богом забытую Флоренцию. Приоса нясь, я подтвердил это, как вдруг засранец начал что-то бре хать и балаболить комариным голоском, из чего я понял толь ко, что он отец моей строптивой натурщицы. Я велел ему про валивать своей дорогой, но старикашка, совсем зайдясь или думая меня подлым образом разжалобить, стал брызгать слюной и плакать крокодиловым плачем. Я, посмеявшись, даже потрепал его по плечу и предложил ему пару скудо, но негодяй только пуще взВярился и стал грозить "праведным отмщеньем".
15
Я было рассмеялся, представив себе, как этот старикан своими паучьими ручками бьется со мной на шпагах, но затем сообразил, что у этого негодяя хватит злости нанять какого- нибудь бандита или подсыпать мне толченого алмаза через свою мерзавку-дочь.
Поэтому, так как улица была совершенно пуста, мне ниче го не оставалось делать, как выхватить кинжал и ударить ста рого пройдоху два-три раза. Он захрипел и свалился в канаву, а я, закутавшись в плащ, побежал домой, горько скорбя, что негодяй-старикашка вынудил все-таки меня взять грех на душу своими угрозами.
Однако, как ни трудно мне было, картон подвигался, свя тая Тереза была уже как живая, хотя моя мерзавка-натурщица вовсе не могла уже принять тот лукавый и прелестный вид, в котором я изображал святую Терезу, а напротив, голосила и обливалась слезами; ублажать свою плоть с ней было иной раз просто неприятно.
В тот день, когда я закончил картон и с облегчением выгнал мерзавку прочь, герцог в нетерпении сам заявился в мастерскую, и когда увидел этот мой законченный картон, то час развеселился донельзя. Я, чувствуя, что железо горячо, стал справедливо поносными словами говорить о прихлебателе Бенвенутосодомите, сравнивая его убогие поделки со своим картоном - а ведь на стене фреска получится в пятьдесят раз лучше!
Герцог принужден был согласиться со мной, сказав, что моя работа, действительно, выше всяких похвал, и он никогда не помышлял ни о чем подобном; затем он в моем присутствии приказал мажордому завтра же начать работы по грунтовке стен в капелле Барди.