Патер смотрел на него уже с неподдельной тревогой. Он молча оценивал душевные силы своего собеседника. Как опытный сердцевед, он видел, насколько земное око позволяет видеть, что сил этих явно недостаточно.
– Ну что же, – сказал он, – давайте спасем этот мир, герцог. Но возможно это лишь через маркизу: власть ее над королем безгранична; не он, а она – истинный правитель страны. Подождите-ка одну минуту.
Он поспешно набросал на листе бумаги несколько строк и протянул записку герцогу. Видя, что тот медлит, не решаясь взять ее, он с улыбкой прибавил:
– С этим письмом не связана никакая интрига, хоть вы, вероятно, судя по вашим представлениям о нас, иезуитах, и опасаетесь этого. Просто я счастлив заверить маркизу, что она, вопреки ее собственному мнению, окажет Церкви услугу, поддержав вашу просьбу перед королем. Вы меня понимаете – Церкви будущего.
По крышам Парижа уже скользили косые лучи послеполуденного солнца, когда герцог расстался с патером. Он пребывал в самом прекрасном настроении, какое только можно себе вообразить. Только острое нежелание принимать помощь своей бывшей возлюбленной все еще не давало ему покоя. Может быть, стоило вначале попытать счастья со своими друзьями-философами? Ведь говорили же, что они имеют серьезное влияние на духовенство. И почему бы этим господам не воспользоваться случаем, чтобы наконец проложить своим теориям о человечности дорогу к победе? Он решил заглянуть в одну уютную кофейню, где их можно было встретить в это время.
Ему повезло. При его появлении со своего места поднялся, чтобы приветствовать пришедшего, не кто иной, как сам господин Вольтер.
– Как мило, что вы пришли, дорогой герцог: я сгораю от нетерпения! О вас рассказывают невероятнейшие вещи. Ваш капеллан утверждает, будто бы вы в Эг-Морте сыграли роль этакого протестантского героя-подвижника. Я ожидал, что вы явитесь не иначе как с Библией в руках… – Его уродливое лицо растянулось в гримасу веселья.
Герцог покраснел.
– А я ожидал, что общество, обращенное вами в религию разума, не станет верить подобным байкам! – раздраженно ответил он.
Господин Вольтер рассмеялся своим лилипутским смехом.
– Поздравляю вас с вашим оптимизмом, – произнес он ядовито. – Сам я, увы, пришел к убеждению, что разум – хотя и прекрасное, но весьма редкое явление. Я только удивляюсь, отчего этот факт не бросился вам в глаза именно в Эг-Морте. Ведь судьба ваших несчастных узников являет собой яркое доказательство отсутствия какого бы то ни было разума у наших высокопоставленных современников.
– И прежде всего – какой бы то ни было человечности, – ответил герцог. – А вы, почтеннейший, если мне не изменяет память, взывали к нам и от ее имени. Могу ли я сейчас апеллировать к вашей человечности?
– Господь с вами, герцог! Вы же не станете просить меня о заступничестве в связи с тем, что вы совершили в Эг-Морте! – Лицо знаменитого философа исказила сердитая гримаса. – Я нынче в немилости при дворе. Они дерзнули устроить публичное сожжение моей книги палачом! Дерзнули сжечь – мою книгу!..
Герцог встал. Он вдруг со всей ясностью понял, что эти люди не могли, да и не стали бы даже пытаться спасти его, ведь он уже больше не принадлежал к ним! Он впервые почувствовал разочарование в этом великом человеке, сидящем напротив, чья вера в разум поколебалась лишь оттого, что он сам впал в немилость, – какое тщеславие! Неужели это тот самый друг, который когда-то здесь же, в этой ароматной кофейне, давал волю своему могучему духу? И что значит этот дух в сравнении I тем, что он увидел в Эг-Морте? Что значит одна сожженная книга в сравнении с жертвой целой человеческой жизни?
Теперь ему не оставалось ничего другого, как принять помощь маркизы. И он уже второй раз за этот день отправился в Версаль. К тому же, видит Бог, времени у него уже почти не оставалось, в этом его убедил г-н Вольтер, проявив поразительную осведомленность о его злоключениях в Эг-Морте.
Вечерние сумерки медленно опускались на землю, когда его экипаж остановился у ворот замка. Было странно тихо и призрачно для столь раннего часа. Герцогу сообщили, что встреча за игорным столом, по обыкновению собиравшим в этот час придворное общество, была отменена и маркиза уже удалилась в свою опочивальню. Он, несмотря на это, велел слуге доложить о себе.
Когда он вошел, камеристки раздевали госпожу. У него вдруг появилось фатальное чувство, что маркими ожидает короля, и ему стало не по себе. В то же время он ощутил остро волнующее колдовство ее комнаты, интимные предметы которой напомнили ему о тех вечерах, когда его самого ждала любимая женщина. Камеристка перекинула через золоченую спинку стула ночную сорочку госпожи, потом взбила подушки и наконец, повинуясь знаку маркизы, почтительно и бесшумно скрылась. Как хорошо был знаком ему этот знак, и с каким трепетом нетерпения ожидал он его когда-то сам! Сегодня этот жест пронзил его жгучей болью, которая на мгновение даже заглушила страх, пригнавший его сюда.
Тем временем маркиза внимательно читала письмо, которое ему вручил патер, и черты ее заметно прояснялись. Очевидно, патер нашел нужные слова.
– Хорошо, дорогой герцог, я организую аудиенцию.
Вы с патером останетесь довольны, – произнесла она с многообещающей улыбкой. Она была уверена, что приблизилась к своей цели.
Как ни странно, но герцогу ее слова не принесли облегчения.
– Ренет, – промолвил он неуверенно. – Порой мне бывает стыдно за ваше покровительство… Вы меня понимаете?
– Нет, не понимаю! – резко ответила она, и эта резкость убедила герцога в том, что она отгадала его мысли.
При этом лицо ее, с которого камеристка удалила румяна и пудру, побледнело, и на нем отчетливо проступили следы увядания; они исполнили его щемящей нежности к ней. Он вдруг почувствовал соблазн отбросить от себя все блага и почести, добытые ею. Разве земная любовь не есть сокровище, которым нельзя было жертвовать ради внешнего успеха? Тень поездки в Эг-Морт коснулась уже и этой стороны его жизни! Наступило неловкое молчание.
Между тем маленькие часы на камине по-детски звонко пробили очередной час. Маркиза настороженно прислушалась – снаружи послышались шаги, дверь отворилась, и в спальню вошел король. Он, как и маркиза, был в неглиже, сквозь вольные складки которого обозначились очертания его хорошо сложенного тела. На его все еще прекрасном лице лежала едва заметная печать томления, чуть дряблые черты выдавали чрезмерную любовь к наслаждениям. При виде герцога король удивленно остановился: он явно не привык встречать здесь в эту пору других гостей. Может быть, маркиза намеренно не предотвратила эту встречу, согласившись принять своего бывшего почитателя? Может быть, она просто уступила желанию исполнить просьбу патера и решилась использовать единственную возможность? Во всяком случае это была опасная игра. Несколько секунд все стояли как парализованные. Наконец маркиза бросилась к королю, схватила его руку и нежно прижала ее к своему сердцу.
– Сир!.. – вымолвила она слегка дрожащим голосом. – Не гневайтесь на присутствие герцога Бово. Он пришел, повинуясь своему отчаянию, чтобы просить вас о милости. Умоляю вас: сжальтесь над ним и выслушайте его!..
На лице короля отразилось чувство мучительной неловкости.
– Как я могу отказать в вашей просьбе!.. – нерешительно произнес он. – Итак, говорите, герцог. Чего вы желаете? – Голос его был слегка скован.
Вожделенная аудиенция наступила, но герцог не в состоянии был ею воспользоваться. То ли от внезапности встречи, то ли оттого, что она имела иной характер, чем он ожидал. Он чувствовал, как неудержимо растет его нежелание принимать помощь маркизы. Теперь у него уже не было сомнений в том, что король знает о его прежних отношениях с Ренет; ему даже пришло в голову, что, быть может, это и есть ключ к тайне всех его успехов, причина его головокружительного взлета: этот взлет был, так сказать, компенсацией за утрату любимой женщины! Перед глазами его опять возникла мрачная тень Эг-Морта.
Тем временем король ждал ответа. Маркиза уже дрожала всем телом.
– Сир! – пролепетала она. – Позвольте мне изложить просьбу герцога. Речь идет об одной неосторожности, которую, быть может, простит ваше великодушие. Герцог был в Эг-Морте и освободил тамошних узников-гугенотов. И теперь он обращается к вашему доброму, щедрому сердцу с покорнейшей просьбой подтвердить своей волей его приказ.
При этих словах она вскинула вверх свои красивые руки, так что легкие рукава скользнули вниз, обнажив их обворожительную прелесть. И герцогу вновь пришло на ум сравнение с вытянувшейся во весь рост блестящей змеей, которая танцует в лунном свете свой соблазнительный танец.
Король при словах маркизы поднял смело очерченные, но, пожалуй, чересчур густые брови, так что они нависли над его челом, как грозовое облако.
– Знаю, знаю, – произнес он небрежно. – Капеллан герцога исполнил свой долг и доложил архиепископу о случившемся в Эг-Морте. Вам придется предстать перед судом, герцог, ибо поступок ваш во всех смыслах противозаконен. Я очень сожалею, что не могу дать вам другого совета, кроме как немедленно покинуть Францию. Я позабочусь о том, чтобы вы беспрепятственно могли пересечь границу. Тем временем освобожденные вами узники вновь будут задержаны, и дело скоро забудется. Через несколько месяцев вы снова сможете вернуться в Париж. Благодарите не меня, а маркизу.
Последние слова короля герцог болезненно ощутил как выражение тайного триумфа, который тот испытывал по отношению к нему. Он по-прежнему не произнес ни звука. Может быть, до него не дошел смысл слов короля – слов, которые внезапно избавили его от всех забот, вернули его безопасность, освободили от гнетущего страха перед заточением в тюрьму? Он должен уйти от суда, отсидевшись за границей, вернуться в недалеком будущем обратно, и все станет как прежде: он будет частым гостем при дворе, успех и блеск по-прежнему будут его верными спутниками, он будет принимать участие в приемах большого света, сидеть по вечерам за игорным столом, танцевать торжественные гавоты и наслаждаться всеми преимуществами своего высокого положения – одним словом, этот блестящий спектакль его жизни начнется сначала, ему нужно лишь протянуть руку и взять все это!
Но он не мог протянуть руку: он совершенно отчетливо услышал тихий, слабый голос, прошептавший прямо ему в ухо незабываемое «resistez». Он знал, что в мире нет силы, способной заставить его отмахнуться от этого слова: оно будет преследовать его до конца жизни, всякий раз являясь, чтобы запретить ему отречься от истинного или высшего блага!
И вдруг произошло нечто удивительное: ужас перед грозящим заточением в мгновение ока превратился в ужас перед помилованием, которое предложил ему король. Он с изумлением понял, что уже перешагнул границу, отделяющую его от всего его прежнего мира, и мир этот окончательно скрылся из виду, как скрывается из виду поглощенный морской пучиной корабль с поднятыми парусами. Произошел необратимый разрыв со всем его прошлым, разрыв, против которого он отчаянно боролся и который ему все же пришлось благословить, ибо он никогда, никогда не смог бы предать освобожденных им узников, ведь их свобода стала и его собственной свободой.
Тем временем лицо короля, так и не дождавшегося ответа, приняло выражение сердитой озабоченности; казалось, король вот-вот снимет маску доброжелательности.
– Почему же вы не благодарите маркизу? – резко спросил он, не выдержав затянувшейся паузы. – Вы что, не согласны?.. – Последние слова прозвучали вызывающе, почти враждебно.
– Да, я не согласен, сир, – услышал герцог свой собственный голос. Его голос, словно сделавшись самостоятельным, сам складывал слова в предложения без каких бы то ни было усилий говорящего, как будто их диктовала глубочайшая внутренняя необходимость. – Я не согласен, ибо не могу признать справедливым, что дарованная мне милость не распространяется и на узников.
Король и на этот раз совладал с собой.
– Что значит по отношению ко мне «не могу признать справедливым»? Вы не хуже меня знаете о том, что Нантский эдикт отменен [10].
– Но не отменен закон человечности и сострадания, – вновь услышал герцог свой голос как бы со стороны.
Высоко поднятые брови короля сошлись на переносице, образовав почти вертикальную линию – предвестницу грозы.
– Не забывайте, герцог, что вы говорите с королем Франции, христианнейшим из королей, святой долг которого – охранять веру своей страны, – возвысил голос король. – Кто поручится мне за то, что ваши освобожденные узники не станут еще одной угрозой для этой веры?
– Я, сир, я готов поручиться за это, – ответил герцог, или, вернее, тот самый, непоколебимо самостоятельный голос, в котором он каждый раз узнавал свой собственный.
Однако и в голосе короля теперь слышна была непроизвольная властность:
– Как вы себе представляете это поручительство? – Вы что же, готовы отправиться в тюремную башню Эг-Морта вместо своих узников?
В третий раз за сегодняшний день призрак башни Эг-Морта угрожающе вырос перед внутренним взором герцога. Неужели достигнутая им свобода и в самом деле обернется для него узничеством? Наступило тягостное молчание, затем герцог тихо, но очень отчетливо произнес: