Священник, держа деньги, смотрел на студента.
Михайлов, не долго думая, взял деньги, как берут их все молодые кандидаты в аферисты, не соображая даже, выручит ли он ими хоть заемные проценты. Он быстро отмахал священнику расписку. Отец Павладий надел очки, прочел два раза расписку вслух, попросил еще написать сбоку словами, а не одними цифрами, что взято триста и девять рублей серебром, и простился с гостем. Михайлов вышел. Серый конь Панчуковского быстро домчал его в Новую Диканьку.
— Ну что? — спросил Панчуковский, с газетой и с сигарой лежа на постели. — Я вас поджидал! И он протянул ему небрежно руку.
— Дал поп, да за то и проценты взял, по три на один месяц…
Полковник громко расхохотался на весь дом.
— Ну, так я и знал! Ай да попик! Современный! Это уж, извините, он тоже не отсталый человек; и, я думаю, книгами хвастал, а?
— Хвастал, — робко сказал Михайлов.
Захохотал еще громче прежнего полковник, и от его смеха огласились все комнаты пустого холостого дома.
Поговорили еще. Маятник одиноко стукал где-то из нижних комнат.
— Итак, покорнейше вас благодарю, Владимир Алексеевич, за ручательство.
— Не стоит благодарности. Что за пустяки! Ну-с, а насчет нашей красавицы?
— Да! — сказал студент, вертя фуражку, — вы поручили узнать насчет той сироты?
— Ну, что же-с?
— Она дочь убитого беглого.
— Беглого! А! Значит, она отцу Павладию принадлежит так же, как и моему, положим, Абдулке…
Студент рассказал подробно историю убийства ее отца.
— Ее взял священник, когда отца ее зарезали, и с тех пор она у него в услужении. Он ее грамоте стал учить два года назад; читать и писать выучил и очень любит.
Панчуковский зевнул.
— Он, должно быть, задумал выгоднее выдать ее замуж, выкуп взять…
— Девочка прехорошенькая! — твердил студент с чувством, — просто прелесть! Я редко встречал такие лица и строгие и соблазнительно-увлекающие! Полная, пышная, здоровая… Знаете, этот бьющий в глаза пыл здоровья… Знаете…
— Человек, лошадь барину! — крикнул Панчуковский с постели. — Вы когда же опять у меня будете?
— Когда деньги привезу отдавать.
«Жди теперь тебя!» — подумал полковник и любезно простился с гостем.
Студент опять поскакал по стемневшей степи. Близилось утро. Было уже перед рассветом.
Между тем как студент еще выходил от священника, с ним на пороге впотьмах столкнулся какой-то человек, не то мещанин, не то рядчик из города, статный малый, с узлом в руках, который он, очевидно, нес к священнику. Когда отец Павладий проводил гостя и, не затворяя за собою двери, вошел и остановился в освещенной еще по-парадному комнате, пришедший с узлом ступил из сеней в приемную.
— А! Левенчук! откуда бог несет? Что это?
Пришедший поклонился в пояс.
— Это, батюшка, уж примите; это вам свежая рыба с тони да часть дичинки: сам стрелял.
— Спасибо, спасибо; Оксана, возьми! — крикнул священник в сени. — Я это люблю, спасибо!
Но Оксана не явилась. Левенчук помолчал и опять поклонился.
— Батюшка!
— Что тебе?
— Как же насчет того-с?
— Чего?
— Да насчет обещания вашего?
— Какого?
— А про Оксану…
Отец Павладий отошел и выставился из комнаты в окно, в которое еще громче неслось пение соловьев.
— Видишь ли, брат, — сказал он, не оглядываясь, — ты человек добрый, и я тебя узнал, да ты беглый, значит — ничто. Ну, как тебе поверить душу человеческую? Ты беспаспортный, бродяга, ведь так?
— Так…
— А я тебя покрываю?
— Покрываете…
— Ну, значит, и ты преступник, и я. Придут, потащут тебя, раба божьего, — и пропала девка.
— Батюшка! Что хотите, возьмите, а отдайте ее за меня; другой год вас прошу, молю; отдайте, не загубите моей души… Богом-господом молю!
— Ну, слушай, вот тебе мой зарок: принеси сто целковых на церковь да сто целковых на выкуп твой, — напишу к твоей госпоже; авось, дадут тебе волю… Тогда и бери Оксану-то. Что, согласен? Хочешь, сяду и напишу твоей барыне; прямо скажем все.
— Нет, батюшка! Бог весть, как еще дома посмотрят теперь на мое бегство; обвиняли же меня за машиниста нашего! Берите двести целковых на церковь, а уж на выкуп у барыни моей не требуйте, не пустит меня теперь барыня. Знаю я, что не пустит. Смилуйтесь, батюшка, обвенчайте так… Мы за Кубань, мы в Молдавию убежим…
Священник подошел к столу, погасил свечи, стал к окну и высунулся опять в него по пояс, глядя на освещенную месяцем росистую окрестность, по которой раздавались соловьиные крики. Из сеней вошла и тихо стала у косяка двери Оксана. Она плакала; плакал и Левенчук.
— Ну, — сказал священник, оглядываясь на них, — перевидал я тут немало вас, горемычных! Бог вас благословит! Венчаю!
Левенчук и Оксана поклонились ему в ноги.