- Скоты, вы хотите Кубу? Получите! - Никита Сергеевич скрутил две фиги на правой руке и показал это произведение залу. Все открыли рты. - Я вам покажу Кузькину мать! Я вам устрою капитализм в мировом масштабе! Мировой революции захотели? Вы ее получите! Это я вам обещаю.
Принесли помидоры и яйца.
- Вы - шпионы вражеских разведок, сейчас я к вам обращаюсь! Накось, выкусите! - произведение неформального искусства было изображено уже на двух руках. - Карибский кризис - это наша проблема, и не суйте свои грязные, вонючие срачки, а также гриппозные нюхательники туда, где и без вас воняет.
Первый помидор, брошенный "навесиком", мягкой посадкой приземлился на лысину Хрущева, струйки пахучей жидкости разбрелись по лицу и легко, мягко, и терпко стекали на доклад главы советского правительства. Послышался робкий смех, переходящий в оглушающий ропот. Пресс-атташе республики Зимбабве не выдержал и культурно вышел. Но он был один. Его никто не поддержал.
- Стыдно! А еще, президент! Тоже мне нашел солиста группы "Самоцветы"! Придурок, ты хоть знаешь, что по этому поводу может сказать Кальтенбруннер? - крикнул Хрущев, обращаясь к Эйзенхауэру, но вдруг, на минуту задумался, пытаясь понять, почему это он опять вспомнил Кальтенбруннера. И тут сработало одно из адских устройств великого мерзопакостника: трибуна развалилась и кто-то подлой рукой Бормана незаметно для всех стянул штаны Хрущева. Полуголый, в плавках "ADIDAS", Никита Сергеевич ничего не мог понять. Доклад он крепко держал в руке, но строчки сливались между собой и читать становилось все труднее. Зал ликовал. Один из представителей народной республики Ангола высморкался. Эйзенхауэр метким ударом бросил яйцо, удар оказался удачным и его яйцо угодило прямо в левый глаз Хрущева. Но Никита Сергеевич, сделав вид, что ничего не произошло, продолжил:
- Товарищи! Вы думаете, что вам здесь концерт группы "Scorpions"? Нет, вы глубоко ошибаетесь! Шоу Бенни Хилла я вам здесь показывать не намерен! - зал рукоплескал. Второй представитель республики Ангола сделал изящную улыбку и показал первому представителю республики Южная Корея свои изящные белые зубы. - Таким поведением вы позорите прежде всего себя, а не меня. Наберитесь хотя бы такта и выслушайте до конца мой доклад.
- Какого конца? - кто-то крикнул из зала.
- Звери! - рыдал Хрущев.
Но никто его уже не слушал: яйца, помидоры, пустые банки из-под пива, бутылки, остатки сарделек и сосисок летели к трибуне. Никита Сергеевич чувствовал себя полным идиотом и гневно вспоминал Штирлица. В конце концов он решил, что пора сматываться и на прощание, сняв башмак фирмы "Salamandra", стукнул им по грязному полу и громко бросил в зал свою историческую фразу:
- Ну я вам еще покажу Кузькину мать!
Мелкий пакостник, стоявший на оконной перекладине тридцатого этажа здания ООН потирал руки. Прошедший день можно было считать удачным. Борман, раскрыв парашют, прыгнул вниз и полетел куда-то на северо-восток, где его ждал Штирлиц.
ГЛАВА 16. ВЕЛИКОЕ ПРИЗНАНИЕ ГИТЛЕРА
Холод, проникающий в полумрак Бутырской тюрьмы не был бы сильно ощутимым, если бы окно камеры Гитлера было нормальным, вместо этого на месте окна виднелась безобразная дыра, в которую проникали все атмосферные осадки, наблюдавшиеся в январе одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.
Адольф высунул свою изнуренную мордашку в эту дыру и увидел мрачные улицы чуждого ему города. Стало скучно и невыносимо, проступили еще несколько закругленных седин.
Внезапно в камеру вошел надзиратель. Злополучная баланда, которой пичкали несчастного фюрера, была поставлена на парашу.
- А твой друг, как его - Борман, уже на свободе! Один ты, придурок, сидишь тут. Ничего, скоро и твоя очередь.
"Es ist kalt!" - подумал Гитлер, а вслух сказал: - Как вы говорите? Простите, но я плохо понимать по-русски.
- Гитлер капут! - c издевкой сказал надзиратель. Послушайте, товарищ фюрер, когда вас будут расстреливать, вас спросят, каково ваше последнее желание. Так вот, скажите, чтобы мне повысили зарплату; зовут меня Петя Рукомойников. Запомнила, фашистская?
- Хорошо... - прошептал Адольф Гитлер и принялся за баланду.
- Приятного аппетита! - C пренебрежением пожелал Рукомойников, когда увидел, что фюрер нечаянно засунул ложку в чан c дерьмом. - Да, холодновато здесь у тебя и окошко, я смотрю, не по сезону сделано. Эх паря, что ж ты полез-то в эту войну?
Петька закурил "Беломорину" и посмотрел на фюрера, устало пожирающего баланду.
Делать было нечего, но настроение было хорошее и располагало к беседе.
- Да, кстати, Гитлер Адольфович, вы вон на то окно, наверное, частенько смотрите? Небось, кроме этого здесь делать больше нечего? Ублюдкина-то знаете?
- Какого еще там Ублюдкина? - жуя хрен c сыром, спросил фюрер.
- Который жил как раз против нашей тюрьмы. Вон его окно.
- А-а, общались, батенька, мы c ним, общались!
- Ну так вот, - c хохотом произнес Петька, - теперь он живет как раз против своего дома.
Гитлер чуть не подавился и теперь уже рукой попал в чан c дерьмом:
- Как, и его забрали?
- Забрали!
- За что же?
- За общение c тобой, придурок! Эх, да ладно, че это я c тобой здесь треплюсь? Того и гляди еще и меня засадят в этот сортир...
Рукомойников вышел, оставив за собой свист ветра и унылую тоску. Гитлер доел баланду и вновь посмотрел на улицу. Ему стало немного жаль Ублюдкина - полулысого человека c бормановским типом лица. "Скотина, хоть бы пива дал! Вот интересно, что бы по поводу этого Ублюдкина сказал Кальтенбруннер?" Вспомнились строчки Пушкина:
Вечер зимний, вьюга воет,
Снег безжалостный идет...
Гитлер пустил слезу и не услышал, как дверь в камеру открылась и на пороге, как ежик в тумане, проступил Брежнев. Посмотрев на фюрера, он, издеваясь, продолжил:
Непогода важно стонет,
Песни зимние поет.
Гитлер заморгал глазками и вытер слезу. Леонид Ильич подошел к нему и по-отечески похлопал его по щечке, заметив при этом:
- Мужайтесь, мой фюрер, сейчас я вас буду щиссен.
- Как? Уже?
- А вы как думали? Церемониться c вами что ли? Товарищ Рукомойников, зайдите сюда на пару минут!
Вошел Рукомойников, волоча за собой пулемет "Максим".
- К стенке, скотина! - крикнул он, прислоняя фюрера к параше.
- O, mein God! - всплакнул Адольф Гитлер и затряс коленками.
Рукомойников принялся налаживать пулемет. Когда все было готово, в камеру вошел пастор Шлаг; посмотрев на фюрера, он прошептал:
- Мужайтесь, сын мой, все кончено, Господь, надеюсь, простит вас за все грехи, что совершил ты, скотина, на этой грешной земле.
- Спасибо, отец мой! - ответил Гитлер и вытер слезу.
Рукомойников дернул затвор, Леонид Ильич поднял руку и приказал: