В кабинет заместителя директора крупного объединения «Мысль золотая» Синицына П. В. вошла крупная, крепкая баба с ведром клея, тряпкой и рулоном бумаги.
— Окна буду заклеивать, — объявила она.
— A-а… — понял Синицын. — Ну что же, приступайте…
— Приступаю! — сказала баба и полезла на подоконник, подоткнув юбку.
Все — ведро с клеем, тряпка, рулон бумаги — задвигалось, запестрело, приклеилось…
Вдруг баба открыла рот и запела по-итальянски, сильно и высоко:
— Эх! Эге-ге! Эх! — невольно вздохнул заместитель директора Синицын, вспомнив нечаянно и свою деревню Новый Покос, где родился и вырос:
Синицыну тоже вдруг захотелось побывать в своей деревне, и мысленно он представил себе, как заказывает по телефону билет и укладывает чемодан. В поезде он будет долго стоять в коридоре, провожая взглядом неброские одинокие осины и столбы электропередач. Чая разносить не будут, потому что тяги в титане нет.
пела баба, ловко заклеивая все щели.
Поезд остановится на дальней станции, и Синицын пройдет через здание вокзала на привокзальную площадь. Купит еле-еле поджаренных семечек, закатит брюки и тут же сядет в рейсовый автобус, который и повезет, и закрутит…
Синицын вышел к реке, на той стороне паромщик Прохоров говорил о чем-то с трактористом Манохиным и делал вид, что совершенно не замечает Синицына. Что ж, приходилось ночевать на Марьиной косе, подложив под голову чемодан.
— А герцог, тоже хорош гусь, — подумал Синицын, пытаясь устроить голову поудобней на чемодане. — Дурит бабам головы своими бусами…
Раздается скрип уключин. Синицын поднимает голову и видит за веслами лодки Елизавету Аксаковну, жену паромщика Прохора. Теперь уже рукой подать до Нового Покоса. А вот и родной дом. Правда, дом продали в шестьдесят седьмом, так что Синицын ложится теплым утренником в огороде среди бодрого гороха, крепких огурцов. Рядом недальние овсы, из коих вылетают потревоженные куропаты… Просыпается Синицын, когда солнце стоит уже высоко. Что ж, пора возвращаться домой.
Баба спрыгнула с подоконника и сказала: «Весной приду, все отклею — окна буду мыть!» — и, гремя ведром, ушла.
— Какая понятная и нужная у нее работа! — вздохнув, подумал Синицын. — А я чем тут занимаюсь? — Синицын оглядел свой кабинет, — Нет, весной тоже пойду работать куда-нибудь. Придет эта баба окна мыть — женюсь на ней и начну новую бодрую жизнь!
И Синицын запел по-итальянски громко и высоко:
О, как хорошо! Как привольно!Дышится среди полей и садовМоей чудесной Романьи!..Нигде в целом свете нетТаких румяных вишен и девушек! (Ит.)
О! Как легко и весело дышитсяМне весной посреди моей цветущей Романьи!Все наши девушки об эту пору влюбленыИ ходят с румянцем во всю щеку. (Ит.)
О, я знаю, в кого влюблены весноюВсе девушки нашей деревниС румянцем на всю щеку… (Ит.)
О, я слишком хорошо знаю!Они влюблены в нашего доброго герцога! (Ит.)
Я и сама неравнодушна к нашему герцогу!Сколько раз я отказывалась отЧудесных бус, которыеОн мне хотел подарить.Но хватит ли мне силОтказаться в очередной разПри появлении нашего доброго герцога?! (Ит.)
О, не слишком ли я откровенна?!Не слишком ли много рассказалаО нашем добром герцоге?О, нет!У моего доброго герцогаСлишком прекрасные голубые глаза.Глаза — цвета лазури.О, он, конечно же, не обманетсяВ своем выборе!
О нет! Нет! Ни на что я не променяюМою цветущую Романью весной!Нигде в целом свете нет такихРумяных вишен и девушек. (Ит.)
О! Как хорошо! Как привольно!Дышится среди полей и садовМоей цветущей Романьи… (Ит.)