- Ты в этом уверен, Алексис?
- Не очень.
- Проблемы?
- Одна.
- Осторожно! Перед тобой журналист. Бандит пера. Теперь говори.
У француза были синие глаза, орлиный нос, усы и впалые щёки. Кожаная куртка, распахнутый шарф, расстёгнутая у ворота рубашка.
- Свобода, - доверился русский. - Хочу её выбрать.
Засмеявшись, француз под взглядом бродяги с советским паспортом посерьёзнел - но не глазами.
- Диссидент?
- Нет. Писатель.
- Известный?
- Мало.
- А я вообще неизвестный. Бон! Попытаюсь тебя продать...- Француз сложил свои бумаги. - Может быть, заодно на работу возьмут. Жди меня здесь. Кстати, зовут Люсьен...
Выйдя на дождик, этот Люсьен рванул через улицу к зданию, которое было национальным Агентством новостей.
Под взглядом официанта Алексей опустил голову. Пепельница была полна окурков. Сигареты свои француз забыл. Обладатель советского паспорта, он курил их одна за другой и мысленно видел, как с визгом на тротуар сворачивает посольская машина, из которой выскакивают каменнолицые сверхмужики в плащах и шляпах...
Пан или пропал?
Париж иль Потьма?
2.
За дверью стояла Бернадетт Мацкевич.
Свежий номер "Либерасьон" вывернут наружу (материалом о театре жестокости Арто) и прижат ремешком сумки к чёрной коже. Под курткой с погончиками, шипами, молниями и свисающей пряжкой белоснежная майка впихана в джинсы, поверх которых сапоги. Такой она пришла.
Без сына.
И на высоких каблуках.
Алексей сделал шаг назад.
Бернадетт отдула свежевымытую прядь. Скулы её алели. Прекрасно зная, где сейчас Констанс, она спросила:
- Ты один?
Ответило ей эхо запустения. Тени жалюзи исполосовали её на пороге закуренной комнаты, где энергично смятые листы отбрасывались на пол. На столе гудела Ай-Би-Эм, за корпус которой он для упора взялся.
- Что ты делаешь?
- Бранлирую?.
Оглянувшись, Бернадетт села на тахту и, расставив ноги, вынула из сумки "Никон" с навинченным объективом. Сначала она была в группускуле "Рево", потом в феминизме, который потребовал от неё невозможного, а теперь решила начать карьеру фоторепортёра.
- Продолжай...
- Хочешь снимать меня?
- Тебе помешает?
- Нет, но... Почему вдруг я?
- Потому что, - сказала Бернадетт, - я верю.
- А Люсьен?
- Давай, - нахмурилась она. - Не обращай внимания...
В перспективе финала Алексей был не в лучшей форме. После того, как с криком: "Это мой последний шанс!" Констанс увезла девочку к матери и улетела в Лондон, он выключал машинку только, когда в дверь начинали ломиться соседи. Джинсы протёрлись, фланелевая роба для джогинга впитала марафонский пот, щетина перешла в бороду. Но Бернадетт хотела его именно таким - кружа, выгибаясь, опускаясь на колено и садясь на корточки с упором в стену. Он перестал реагировать на фотовыстрелы и втянулся вглубь страницы. Опомнился он только, когда услышал звук "зиппера". За спиной у него Бернадетт снимала джинсы вместе с трусами и сапогами, а причинное место было выбрито и припудренно.
- Les morpillons2, - пояснила она без улыбки. - Люсьен подхватил у малолетки.
В куртке и майке она поднялась - высокая и босиком.
Он с лязгом поднял жалюзи и распахнул окно.
Бетонные дома предместья расстилались до горизонта, за который он мечтал вырваться с помощью этого романа. Там, за горизонтом, был Париж. Он вдыхал полной грудью, слыша, как по пути из ванной она волочит свою куртку, которую, увидев его, уронила на пол:
- Что это значит?
Он взял её за сильные плечи:
- Ecoute...*
Отбросив его руки, она сорвала с бёдер полотенце и стала одеваться, обламывая ногти и опустив голову. Вбила ноги в сапоги и вышла, тут же вернувшись за "Никоном".
- Всё равно! - Сверкнув глазами, она подняла камеру за ремешок. - Ты у меня внутри.
- Бернадетт...
- Надеюсь, плёнка не пропадёт впустую.
И ушла.