— Ну, как? — шепотом спросил Туманов выходящего из парадной Боковицкого.
— А зачем шептать? — также шепотом спросил компьютерщик. — Шептать надо было, пока я устанавливал аппаратуру, а теперь уже можно говорить громко.
Туманов смущенно откашлялся и уже нормальным, обычным голосом признался:
— Никак не могу привыкнуть к подобным необходимостям. Видимо, крепко меня выдрессировали в угро.
— Научили никогда не нарушать закон? — с нескрываемым сомнением переспросил Боковицкий.
— Никогда не рисковать без нужды, — сказал Андрей. — Странно, но факт: чаще всего засыпаются именно на мелочах. Видимо, делам «посерьезней» уделяют больше внимания, тщательно разрабатывая, да и действуя осторожней… Дело сделали, теперь можно возвращаться. Автобусы уже не ходят. Я подвезу тебя. Куца ехать?
— На Декабристов.
— Красивый район, — ностальгически улыбнулся Андрей. — До армии я очень любил гулять по нему. Там, в самом уголке стоит красивейший замок с парком и фонтаном во дворе. Запущен — жутко, но как красив! Отреставрировать бы его, вернуть к жизни сад, запустить фонтан, починить решетки и ворота — и это будет один из красивейших дворцов Петербурга… Когда-нибудь я его куплю, — улыбнулся он. — Так нагадала мне одна старая цыганка. Она предсказала мне все это в счастливейшее время моей жизни — я был безумно влюблен в самую прекрасную девушку на свете…
— Как это — любить? — неожиданно спросил Боковицкий.
— Это не выразить словами, — искренне признался Андрей. — Про это столько написано, столько спето и высечено в камне, а до конца выразить все равно невозможно. Такое чувство, что мир становится душистым, нежным и вечным. Ты как-то по-другому все видишь, чувствуешь, воспринимаешь. Ты готов совершить все самое невозможное, и для тебя нет преград… Когда ты влюблен, ты можешь творить чудеса…
— Значит, любовь — это нечто вроде наркотика? — мягко улыбнулся Боковицкий. — Допинг? А потом оказывается, что ты переоценил свои силы?
— Потом оказывается, что ты недооценил окружающих и их поступки, — вздохнул Андрей. — Ты-то можешь все, но беда в том, что у большинства этого чувства уже нет… или еще не пришло. И ты сталкиваешься с расчетливостью, консервативностью и насмешками… Но все равно — это прекрасно! Кто любил — пусть недолго, пусть несчастно, но любил, — тот на всю жизнь счастливый человек. Память об этом чувстве окутывает вуалью всю дальнейшую жизнь…
— Иногда мне очень хочется быть нужным кому- нибудь, — со страшной тоской в голосе признался Боковицкий, невидящими глазами скользя по проносящимся за окном машины улицам ночного города. — Иногда очень хочется придти домой и открыть дверь с предчувствием того, что тебя ждут. Когда ты возвращаешься в холодную, пустую квартиру, включаешь телевизор, чтоб хоть как-то убить время и то болезненное чувство одиночества, вселившееся в тебя, кормишь голодную кошку… Хочется сбежать и не возвращаться… Даже когда в квартире тепло, в воздухе пахнет сыростью… Холодно… А наутро ты уходишь на работу и стараешься загрузить себя как можно больше, чтобы не помнить о том, что дома тебя никто не ждет и тебе некуда спешить… Давай, Туманов, становись миллионером, покупай этот свой замок и открывай огромную, сильную корпорацию. Корпорацию, в которой будут работать веселые, добрые и счастливые люди Со своими заботами, горестями, проблемами, но — счастливые тем, что у них есть любимое дело, друзья, а дома их ждут красивые и любящие жены… Тогда позови меня, и я подарю тебе огромное богатство. Уникальные расчеты и бесценные программы. За некоторые из них японцы и американцы будут готовы отдать правую руку и левую ногу… Компьютерные программы для составления мультфильмов, комбинирования и создания фильмов, для ускорения работы компьютера минимум на двадцать пять процентов, оптимальные возможности для создания базы данных, план создания огромного информационного центра, соединяющего и обеспечивающего целые города, уникальные секретные коды, интереснейшие игры, — он задохнулся и замолчал.
Туманов с интересом наблюдал за ним.
— Так вот чем ты занимаешься на деньги и технике Боброва, — расплылся он в улыбке. — Старый хитрец, ты все же готовишь дорогу в свою мечту?
— А как ты думаешь? — в эту минуту Боковицкий даже не казался таким бесчувственным и отталкивающе-холодным— Признаться, у меня есть кое-что, вполне способное заинтересовать мир бизнеса и компьютеров… И если Создатель когда-нибудь сподобит меня стать богатым и поможет пристроить эти изобретения и хорошее место, я куплю самый модный и самый дорогой костюм, подстригусь и побреюсь, брошу в дипломат только самое необходимое и поеду по свету искать ту, перед которой я опущусь на колени и отдам не только все, что имею, но и себя самого…
— Да ты — романтик?! — удивился Туманов. — Оказывается, мой оперативный нюх на людей иногда дает существенные сбои!
— Да, — неожиданно глухим голосом сказал Боковицкий, и его истинное лицо, на миг показавшееся из-под маски напускной инфантильности, вновь исчезло, — Да, ты иногда ошибаешься в людях… Ты любишь копаться в деталях, разбираясь, что, почему и как все устроено, но именно из-за этой излишней педантичности ты порой не замечаешь «крупных штрихов»… Ты излишне доверяешь людям, отыскивая в них друзей…
— Но у меня и впрямь много друзей…
— Иногда следует присмотреться к ним повнимательнее, — сухо сказал Боковицкий. — Тогда очень многое откроется и встанет на свои места.
— Ты — циник, — рассмеялся Андрей. — Но, к счастью, циник с задатками романтика… Ядерная смесь!
— Лучше быть живым циником, чем мертвым оптимистом, — не поддержал его шутки Боковицкий.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился Туманов, уловив скрытый подтекст в его голосе.
— Ничего, — покачал головой компьютерщик. — Мои предположения — это только мои предположения…
— Дело твое, — согласился Андрей. — И все же, смотри на жизнь повеселее…
Боковицкий как-то странно взглянул на него, но промолчал, вновь спрятавшись в доспехи безразличия. Туманов высадил его возле указанной парадной, развернул машину и погнал ее обратно, туда, где его ждали с нежностью и любовью. Он ехал и думал, насколько прав этот маленький, странный человек, размышляя о том особом, так часто незамечаемом счастье, которое испытываешь, когда входишь в дом, где тебя любят и ждут…
— У меня ничего существенного, — сообщил результаты своей работы Еременко. — Пусто.
— Совершенно пусто, — подтвердили Уланов и Клюев. — Целые сутки потрачены впустую…
— Будем считать это перестраховкой, — сказал Туманов. — Основную ставку я делаю на результаты прослушивания их телефонных переговоров.
— Ты все же поставил аппаратуру?! — возмутился Еременко. — И нам ничего не сказал?! Мы, голодные и уставшие, носимся по городу как бродячие собаки, и оказывается, что наша работа лишь «перестраховка»! Очень мило, и главное — по-дружески, с твоей стороны!
— И главное: как по-дружески, — подхватил Уланов, — возникает вопрос о недоверии… Мы работаем одной командой, а на деле выходит, что отнюдь не пользуемся у тебя доверием?..
— Возможность достать аппаратуру возникла в самый последний момент, — сказал Туманов. — Не бегать же за вами по городу, разыскивая… Ничего, надеюсь, эта работа произведена не зря. У нас еще есть шанс. Вечером снимем диктофоны и…
— Я их уже снял, — подал голос молчавший до сих пор Боковицкий — Снял, когда утром ехал на работу.
Туманов нахмурился, с трудом сдерживая гнев.
— Зачем? Я отдал вполне конкретное распоряжение: оставить технику до следующего вечера.
— В этом не было никакого смысла, — спокойно отозвался компьютерщик. — Скорее, наоборот, это могло навредить делу. Днем те, кто нам необходим, находятся на работе, а разговоры их домашних нас не интересуют. В течение дня у наших «подопечных» есть шанс еще раз просчитать все варианты, и не исключено, что им в голову придет мысль о возможном контроле за их деятельностью. А так как техника у нас несовершенна, то ее можно легко найти. Ничего страшного, но мы потеряем кассеты… И еще одно: очень не хочется допустить утечку информации.
— Вот это я и называю «недоверием», — гневно Оросил ему Еременко. — Я тебе уже очень давно хочу сказать, Саша…
— Подожди, — остановил его Туманов и повернулся к Боковицкому: — Может быть, ты и поступил правильно, Саша, но… Я отдал четкий приказ, а ты его нарушил. Ты мог позвонить мне домой и поделиться своими сомнениями, и мы бы совместно решили, как поступить… Я очень прошу тебя: пускай подобное больше не повторится…
Боковицкий пренебрежительно хмыкнул и положил на стол свою потрепанную сумку с диктофонами.
— Все здесь, — сказал он. — Проверяйте…
И вышел в коридор. Туманов посмотрел ему вслед и удрученно покачал головой:
— Талантливый парень… Но как и всякий талант, совершенно невыносим… Потому что непонятен. Что ж, посмотрим записи, — он вытащил первый диктофон, перемотал пленку в исходную позицию и включил прослушивание…
— Это он! — с удовлетворением и азартом воскликнул Туманов, возвращая пленку на начало разговора. — Никаких сомнений: это точно он!
Вся группа, за исключением все еще не вернувшегося Боковицкого, столпилась за столом, на котором лежал диктофон, слушая искаженные помехами голоса.
«Узнаешь? — послышался тихий голос звонившего. — У меня не самые лучшие новости. О твоем присутствии догадываются. На некоторое время прекрати всякую деятельность».
«Знаю, — ответил его собеседник. — Они уже пытаются заманить меня в ловушку».
«Эта ловушка с двойным дном, — предостерег первый. — За тебя взялись всерьез. Сиди и не высовывайся».
«А деньги?»
«Сиди, — жестко повторил звонивший. — И не высовывайся. Я сам с тобой свяжусь».