В те весенние дни Джо Брук чувствовал себя счастливейшим из людей. Успех, так же, как хорошую погоду, надо принимать как дар свыше. Так же, как случай, сведший его с Милей.
Они бродили по мокрой, ослепшей от солнца Москве. В узких переулках дотаивал снег, бурлили ручьи, появились запахи, зима уплывала с последними льдинками. Джо без шапки, размахивая руками, громко повторял за Милей стихи, на него оглядывались, и он одаривал всех сияющей улыбкой. Однажды, гуляя по бульварам, он запел. Миля удивилась, она вообще посмеивалась над ним, над его шумными размашистыми манерами. Лишь бы вам было весело, отмахивался Джо. Мир существует для того, чтобы им любовались. Так же, как и вы, Миля.
На Пасху он дома у Мили раскрашивал яйца, смотрел, как готовят куличи и творожную пасху. Миля беспокоилась за дядю: в последние годы он рассорился с друзьями, стал мизантропом, ее захватила идея свести его с Джо, и, к ее удивлению, он вдруг согласился.
По делам центра и Андреа и Джо приходилось то и дело ездить из Питера в Москву и обратно. В Москве им положена была министерская гостиница, но Джо предпочитал ночевать у Влада. Влад и посоветовал ему, воспользовавшись случаем, расспросить Лигошина о Розенбергах, кое-что он может знать. Джо заволновался, Лигошин был, конечно, из посвященных. Но как подступиться? Люди этого ранга закрыты, насторожены, подозрительны.
Встретились в комиссии. Поговорили о делах центра. Тут-то Джо и услыхал, что председатель комиссии не одобряет назначения Картоса руководителем. Не верит в лояльность этих эмигрантов. Лигошин сообщил все это с ядовитостью. Джо отозвался благодушно: не верит — поверит, лишь бы не мешал. Подробности его не интересовали, и вообще наше дело столкнуть камень с горы… Он держался легкомысленно, ни почтения, ни озабоченности. Представлял ли он силу Военно-промышленной комиссии, которая, по существу, ведала оборонной промышленностью, размещала заказы — срочные, сверхсрочные, — прибирала к рукам целые отрасли, обеспечивала сырьем, инструментом, платила хорошо, роскошно? Могущество этой незримой, малоизвестной организации Джо вряд ли мог оценить.
Спустились в столовую пообедать. Первое отделение, общее, Лигошин миновал не останавливаясь, у входа во второе стоял охранник, посмотрев на Лигошина, отдал честь, распахнул перед ними дверь. Там не было касс, столики накрыты скатертями, официантки в кружевных передничках катили бесшумные коляски, уставленные тарелками. Лигошин и тут прошел насквозь по главному проходу, толкнул черную дубовую дверь, и они очутились в маленьком зале цвета огуречного рассола. Столы здесь были украшены конусами крахмальных салфеток, на каждом — хрустальная ваза с яблоками и сливами, графины с соками. Блестела полированная мебель, обитая зеленым бархатом. Пышная дама, бело-розовая, как зефир, приветствовала Лигошина по имени-отчеству, повела к столику на четверых, но Лигошин свернул к окну, к маленькому столику.
— Это же алексеевский, — встревожилась дама. — Ким Осипович, вы меня ставите в неудобное положение.
— Я тебя поставлю в удобное положение. — И Лигошин хлопнул ее по заду.
Она послушно хихикнула, запоминающе оглядела Джо.
Длинная картонка меню увлекла Джо перечнем закусок и блюд, известных из книг, — грузди, расстегаи, балык, икра, керченская селедка, моченые яблоки; далее следовали супы — щи, рассольники, солянки, бульоны, потом вторые — вегетарианские, из мяса, рыбы, дичи, затем десерты. Меню это поражало больше, чем ресторанное. Потому что в нем не было цен.
Лигошин заказал чашечку бульона, паровые кнели.
— Такая жратва, а нету аппетиту.
Вид у него был нездоровый, лицо мучнистое, влажное, глаза тусклые, он смотрел, как Джо, не стесняясь, наливал соки, поглощал селедку, тертую редьку, помидоры, карбонад.
— Спрашивайте, — сказал он. — Чего вам надо?
— Мне? — удивился Джо.
— Миля сказала, что вы хотели со мной поговорить.
Джо пожал плечами, но тут же опомнился — будь что будет. Начал он с недавней передачи Би-би-си о юбилее Курчатова. Англичане вспомнили Розенбергов, порассуждали о том, кому же на самом деле русские обязаны атомной бомбой.
— И что дальше? — спросил Лигошин.
— Что вы об этом думаете?
— Зачем вам знать? Лезете, куда запрещено.
Лигошин говорил грубо, холодно.
— Причина у меня есть. Если вам тема неприятна, то не стоит. — Джо причмокнул над нежнейшей селедкой.
— Какая же у вас причина?
— Я знал Розенбергов. Мы дружили.
Удивительно, как спокойно он это произнес.
— Дружили?..
— Хороша рыбка, — сказал Джо.
Последний раз он ловил рыбу с Вивиан и Андреа. Поймали форель и несколько хариусов. Вивиан была в черном купальнике и соломенной шляпе. Голос его дрогнул, когда он сказал, что по делу Розенбергов пострадала женщина, которую он любил.
— …она была ни при чем. Я ручаюсь. Я не могу понять, американский суд так долго разбирался. Есть ли возможность узнать…
— Ишь ты! Хитер! Хотите знать, получали ли мы информацию, какую и от кого?
— Меня интересуют только Розенберги.
— Пока что.
— Фукс и другие источники мне не нужны.
— Фукс сам признался, чего уж тут спрашивать. Во всех английских газетах было.
— Не хотите — как хотите, — сказал Джо. — Вы единственный человек, у которого я могу это спросить.
— И за что же мне такое доверие?
Джо, проверяя себя, посмотрел на простецкую его физиономию — расплюснутый нос, пришлепнутый к лицу, толстые губы, да и весь корявый, широкий.
— Вы ученый, — сказал Джо. — Настоящий. Этого мне достаточно.
— Из этого ничего не следует.
Джо, не отвечая, ловил на тарелочке скользкие грузди, занялся бастурмой, еда помогала ему.
— Допустим, — сказал Лигошин. — Допустим, предположим, что других интересов у вас нет… Хотя и при этом я не имею права.
— Ваша наука погибнет от секретности.
— Погибнет, — согласился Лигошин, — может, уже погибла, но из-за секретности никто этого не знает. Значит, Би-би-си считает, что мы только из ворованного мастерим. А вы сами как полагаете?
— У вас есть замечательные физики.
— Спасибо. А то, что мы обштопали америкашек с водородной, — это как? Стоило выйти напрямую — и привет, без всякого шпионства сделали. Значит, можем?
— Согласен.
— Что же вы этих говномазов слушаете?
— Подобное мнение распространено.
— Имеет быть. Насчет ваших Розенбергов, однако, сомневаюсь.