— Не понимаю, — стоял на своем Картос. — Не понимаю я такой политики. Зачем же добровольно уступать? Бороться надо, покуда есть силы. Хрущев говорил, чтобы так держать.
— Хрущев много чего наговорил. Вы что, не понимаете?
Он посмотрел на Картоса с удовольствием шахматиста, съевшего последнюю фигуру, и подлил себе из термоса кофе.
— Не желаете?
Он явно что-то недоговаривал и не скрывал этого. Андреа попробовал зацепить Кулешова:
— И чем же вы собираетесь заменить ученых и науку? Соцобязательствами?
— У нас кое-что получше есть.
— Лучше науки? Не верю. Извините, у вас первоклассная наука!
Его поучающий тон вывел из себя Кулешова.
— Вы уж меня, ради бога, не учите патриотизму. У нас много чего первоклассного. У нас, например, разведка первоклассная.
— При чем тут разведка? — отмахнулся Картос.
— Она обеспечивает нас.
— Чем?
— Новинками. Зачем нам ждать, пока кто-то из академиков сообразит? Cкопируем — и порядок.
— Вот оно в чем дело! То есть вы программируете отставание, чтобы мы попали в полную зависимость.
— От кого? От наших ребят? — Кулешов расхохотался. — С ними проще иметь дело, чем с вами.
— Это верно, — согласился Картос.
— Как там сделают что-нибудь стоящее, они нам доставят — и порядок.
— То есть наше дело повторить?
— Пожалуйста, ведите свои разработки. Сделаете что получше — ради бога, мы разве против?
— Не обгонять Америку, а плестить следом?
Кулешов миролюбиво подмигнул.
— Не теряя ее из виду!
— Шпионы вместо разработчиков?
— Вы меня не перетолковывайте. Ленинградскую лабораторию мы вам оставляем. Творите. И здесь и в центре работ никто не сворачивает. Только стратегия будет не та, какую вы наметили.
Картос опустил голову.
— Андрей Георгиевич, что вам нужно, лично вам? Дачу в Подмосковье хотите?.. Личную машину?
Картос исподлобья смотрел на него.
— Хотите, мы вас в Академию наук выдвинем? Не помешает. Наши должности, они временные, академиком будете пожизненно.
— Зачем же я старался создать центр? — тихо, как бы про себя заговорил Картос. — Хлопотал перед Хрущевым?
— Вы что же, для себя старались?
— Не для вашей же стратегии я создавал центр!
Кулешов постучал ногтем по столу.
— Андрей Георгиевич, центр создан партией и правительством, а не вами.
— Значит, я ни при чем?
— У нас инициатив хватало и без вас.
— Могу ли я вашу позицию считать за позицию министерства?
— Можете.
— Я вынужден буду обратиться к Никите Сергеевичу Хрущеву.
— Через голову министра?
— Мне Хрущев разрешил.
— Жаловаться будешь? Значит, на Никиту ставишь?
— Я вопрос ставлю.
— Ставь. Вопрос не фуй, он простоит долго. — Кулешов тяжело поднялся, мясистое лицо его раздулось, влажно заблестело в морщинах. — Жаль, что с тобой нельзя по-хорошему. Ты и талант и работник, но во всем остальном ты дерьмо собачье. Куда ты лезешь, думаешь, мы будем мудохаться с вами? А этого не желаешь, мать вашу? — Он похлопал себя по ширинке.
— У меня своего достаточно, — вежливо отказался Картос.
— Ну и лады, определились… Только я тебе так скажу напоследок: ты, можно сказать, убил бобра, а не добыл добра, ты у меня теперь повертишься, попросишь задницу мою полизать — не дам!
По воскресеньям уезжали на взморье, на озера, большим автобусом, семьями. Удили рыбу, жгли костер, собирали грибы и, разумеется, слушали Джо. На него собирались и грибники, и рыболовы, и картежники. Жанр его баек определить трудно — выдумка соседствовала с реальными происшествиями, здравые идеи с фантастическими проектами. Особым успехом пользовались описания его жизни в ЮАР, как его похитили зулусы и он оказался в селении, где мастерили музыкальные инструменты. Там он изобрел инструмент из морских раковин и сиcтему, поглощающую свет, так что можно было в разгар солнечного дня сделать круг тьмы, кусок ночи. Он научил нескольких обезьян рисовать углем и красками превосходные картины, абстрактные и реалистические портреты. Картины пользовались исключительным успехом, их продавали по бешеным ценам на аукционах в Претории…
У зулусов его выменяло на двух слонов богатейшее племя герера. Он быстро вошел у них в совет жрецов, так как сочинил им гимн и сделал системы биологических барометров из насекомых, которые чувствуют приближение дождя, холодов, ураганов. А через полгода сбежал от них на воздушном шаре. Кстати говоря, тогда-то он и разработал подогрев воздуха от солнечных батарей, расположенных на оболочке шара. На этом шаре добрался до бушменов, у которых возглавил национально-освободительное движение.
Никто не смеялся над сказочными похождениями Джо, все понимали, что он гонит фуфло, но что-то там было, где-то его выдумки касались действительности, отражаясь цветной лабудой от таинственной засекреченной жизни, может, еще более романтичной. Да, его истории не состыковывались, об этом он и не заботился, и никто его в этом не уличал. Стоило ли задерживаться на таких мелочах, если их ждали блестящие соображения Джо о механизме памяти. В этой вековой сложнейшей проблеме его догадки выглядели то сумасшедшими, то озаряющими, они будоражили воображение. Машинная память, человеческая память, память биологических систем. “Память и есть личность”, — утверждал Джо. “Я” складывается из памяти прожитых лет. Когда он разбирал “я” по винтикам, то ничего не находил там, кроме памяти. Память имели и стрекоза, и корова, и микроб. Все события, самые мимолетные, записывает память. Все виденное, слышанное оставляет в ней хоть какой-то знак. Задача состоит в том, как восстановить слабые следы, как извлекать прошлое из темных вод забвения. У него имелись идеи по стимуляции памяти. Методика оживления, ликвидация забывания. Он выяснил разные причины забывания, отчего они наступают. Некоторые дела люди стараются забыть. Память стирает ненужное, неприятное. Капризы памяти загадочны. Забвение — то ли здоровье памяти, то ли ее болезнь. Люди слишком легко забывают уроки прошлого, свои клятвы и обещания. Забывают, как они были детьми, как влюблялись, сумасбродничали. Как плохо относились к своим родителям. Память определяет нравственный уровень человека, да и всего общества. Войну забывают, голодуху, очереди…