Когда мне нужно было сдавать о нем рукопись в издательство, я со страхом поехала к нему домой - читать. Ему показалось, что он в тех разговорах, которые я записывала за ним, слишком открыт и не защищен. Но меня поддержала Суламифь Михайловна, и я увидела, какую первостепенную роль она играет в его судьбе, как он ее слушается во всем. Комментируя снимок, где они - молодые, довольные - сидят с Суламифь Михайловной на лавочке в саду, Иннокентий Михайлович сказал: "Жена моя, Суламифь - моя основа и опора... Вот я и опираюсь. Скоро будет тридцать лет, как она меня терпит... У нее огромная сила воли и выдержка. Качества редкие, но в семье необходимые".
Просматривая старые записи наших разговоров, я вижу, что часто он сам себе противоречил. Я сейчас не хотела касаться профессиональных вопросов, но, например, в записи одного дня нашла:
- Вы хвалите меня в Порфирии Петровиче из "Преступления и наказания", а я считаю, что это моя неудачная роль. Достоевский никогда не интересовался профессиональными качествами человека. А меня заставили играть именно следователя.
112
- Нет, Вы не правы, это очень тонкая работа, там был и следователь, и человек.
- ...а если совершенно уйти от профессиональной принадлежности, тогда был бы и гениальный следователь, и очень интересный человек. Мы упустили зерно этого образа, а может быть, и фильма. Надо было пойти по линии бытовых мелочей. Никогда не надо слепо доверять режиссеру. Как было бы хорошо, если бы в соседнем, павильоне можно было бы сыграть этот же образ, но по-своему.
- Эту возможность можно использовать в театре, от спектакля к спектаклю.
- А как это можно сделать, например в "Головлеве", если он идет один раз в два месяца?!
- Какая роль у Вас шла в рост? В "Идиоте"?
- Нет, в Мышкине - сразу же взял высоту, потом ее терял. В царе Федоре, пожалуй. Там сначала много времени уходило на болтовню, а иногда были гениальные показы режиссера, но за год таких нужных мне репетиций было 50, не более. Только через полтора года я освободился от внутреннего диктата режиссера и ретроспективно понял его. Почему я не брал это раньше? Надо доверять режиссеру. ...Когда я вижу себя со стороны, я хорошо работаю. Я всегда помню все дубли. Например, в "Степи" у Бондарчука у меня была прекрасная работа, а особенно один план - с собакой. На просмотре я вижу, что этого плана нет, кричу режиссеру: "Где?!" - "Потом!" - "Почему." "Давил!" - понимаете, Алла, дорогая, сглаживают! Все мои прекрасные планы убирают. Снижают до своего уровня. Судят поверхностно - по ярким граням, а не по глубине.
- А эти Ваши оценки - не от ощущение самогениальности?..
- Видите ли, дружочек, я хочу жить, не хочу умирать. Хочу работать. Гениальность - это процесс временной, проверяется временем. Я - работяга, ломо
113
вая лошадь. Я ведь очень много работаю... Хорошо, что есть кино, что кое-что зафиксировано. Потом люди разберутся и поймут, что я был неплохой актер.
- Но Вы ведь все равно себя считаете выше...
- Назвал всех дураками и хожу умный. Мы оба смеемся, а потом он серьезно:
- Вы удивляетесь, почему я считаю себя лидером? Но, Алла, дорогая, попробуйте найти актера с 55-го по 85-й год, у которого за плечами: Мышкин, Сальери, Моцарт, Гамлет, Головлев, Иванов, царь Федор... - хотя бы просто по масштабу ролей? А о своей изнанке, о своей гнилостности, о своей болезни души может знать только сам актер. Помните у Гамлета:
Так в годы внешнего благополучья Людей здоровых постигает
смерть От внутреннего скрытого недуга...
- Что Вы считаете главным в жизни?
- Жизнь.
- Что такое жизнь?
- Чудо, которое не повторяется. Жить - любить, ненавидеть, гулять, работать... Она заканчивается - жаль... Будет то незнание, которое было до жизни.
- Что больше всего Вы цените в жизни?
- Любить, жечь костер на поляне и купаться в море.
- Почему на поляне?
- У каждого человека есть поляна детства. Огромная, красивая. Она дает ощущение общности. На ней ведь невозможно затеряться. Человек - маленький, а на поляне он сам по себе, он ощущает себя. У нас под Красноярском, где я жил в детстве, была такая поляна, загадочная, с голосами неведомых птиц, с извилистой речкой, по вечерам там кричали лягушки. С одной стороны огромная гора, на которой было кладбище, с другой стороны - такая же гора, на которой стоял белоснежный храм. И если есть истоки, корни духовности они у меня все там, на моей детской поляне...
О ДВУХ РЕАЛЬНОСТЯХ
Моя первая книжка называлась "Вторая реальность". Название мне очень нравилось, но друзья говорили, что это заумно и скорее относится к теории относительности. А я хоть и играла когда-то в научно-популярном фильме "Что такое теория относительности" роль ученого-физика и с умным видом объясняла едущим со мной по сценарию вместе в купе несведущим артистам Грибову, Вицину и Полевому эту великую теорию, сама в ней, конечно же, ничего не понимала. Меня пугают сами термины типа "теория относительности". И в бесконечных спорах с моим приятелем, физиком, академиком Юрой Осипьяном - "зачем нужна наука и зачем нужно искусство" - я, когда мне было нечего возразить, загораживалась фразой не то Верлена, не то Валери: "наука простых явлений и искусство явлений сложных". Эта фраза всегда вызывала в споре миролюбивый смех как знак, что, мол, конец, сдаюсь - но тем не менее "науку простых явлений" я уже давно не пытаюсь понять. Хоть в этом и звучит доля женского кокетства: ах, мол, я ничего не понимаю в технике. Кстати, в технике я действительно ничего не понимаю (как, впрочем, и в кокетстве), но лучше об этом помалкивать, это стало такой же стертой, надоедливой истиной, как признание почти всех актеров: "я боюсь летать на самолете" или еще: "перед премьерой я ужасно волнуюсь..."
115
И все же название "Вторая реальность" мне нравилось. Для меня оно было объемным, многосмысловым. Как-то я прочитала у одного немецкого философа разговор с сыном:
" - Папа, в человеке есть Бог?
- Есть.
- А в животных?
- Есть.
- А в растениях?
- Есть.
- А в растениях, которые отражаются в зеркале?
И тут я не знал, что ему ответить".
Вторая реальность - растения, которые отражаются в зеркале, и для меня они иногда более реальны, чем в жизни. Все мои роли на сцене и в кино для меня более реальны, чем моя жизнь "на досуге", где я к этим ролям только готовлюсь.
Но эта "вторая реальность" реальна не только для меня, но и для зрителей.
Когда зритель смотрит на сцену, он как бы смотрит на себя в зеркало, и даже не просто в одно зеркало, а в два, три... Помните, в "Гамлете" монолог Актера о Пирре? Гамлет потом объясняет нам, что это слезы актерские, ненастоящие: Актер плачет из-за Гекубы, до которой ему нет дела. Мы, зрители, верим гамлетовским словам и верим, что "актер проезжий этот", говоря о Пирре и Гекубе, плачет и живет страстью фиктивно, по-актерски, а за кулисами будет смеяться и рассказывать анекдоты. Но когда после этой "фиктивной" актерской страсти мы видим страсть самого Гамлета -его слезы кажутся нам настоящими, реальными. Хотя и совсем не такими, как наши слезы, боли и радости. Но если мы пришли в театр со своим "быть или не быть?" - оно немедленно зарезонирует в унисон с "быть или не быть?" Гамлета.
Как в сцене "мышеловки", где бродячие актеры изображают фиктивных короля и королеву, фиктив
116
ную сцену убийства короля Гамлета, а настоящие король и королева, смотрящие это представление, приходят от него в ужас, потому что их злодеяние на фоне этого представления оказывается еще реальнее.
Это как если бы вы с зеркалом подошли к другому зеркалу и ваше изображение отразилось бы бесконечное количество раз. Или если бы на картине была нарисована другая картина, так же хорошо, как и первая. Какая картина более реальна? А если бы вторая картина была бы нарисована лучше первой? Это ведь очень часто случается на сцене и в кино - помните, например, фильм Трюффо "Американская ночь"?
Съемочная группа, выведенная в этом фильме, для меня более реальна, чем съемочная группа самого Трюффо. И вот почему: актер, режиссер, помреж, реквизитор - перестали быть на экране просто конкретными людьми имярек - они стали художественными обобщениями, символами, типами, вобрали в себя всю правду наблюдения, авторской мысли. И эта "вторая реальность" стала богаче обыденной жизни.
...В конце 98-го года вместе с театром Анатолия Васильева мы почти месяц играли в театре "Дю Солей" у Арианы Мнушкиной. Мнушкина репетировала новый спектакль - "Tambour sur la digue". Спустя год я его посмотрела. Спектакль - прекрасный! Там актеры играют кукол, а за ними - другие актеры "кукловоды" в черном. Они продевают сквозь "кукол" руки, приподнимают их, а у тех - абсолютно кукольная пластика. "Кукол" бесконечно много, и они все разные. Заканчивается тем, что пол опускается и наполняется водой. Кукловоды бросают кукол (но уже действительно - кукол) в воду. И куклы, которые только что были живыми, плавают, потом их собирают, и они, уже по первому плану бассейна, смотрят на зрителя. В этом был "trompe - 1'oeil" - обман глаз, то, что мне так нравится в современном французском искусстве и, кстати, в быту.
117