Критики любят рассуждать, вписывается ли русский театр в общее направление современного театра. Да, безусловно. И прежде всего русская школа глубже европейской. Но, к сожалению, у нас сейчас очень много средних актеров - и по возрасту, и по профессионализму, - они заполонили сцену, и кажется, что это - лицо русского театра. Но хорошие актеры...
334
когда они на сцене, я вижу, как они выстраивают свою роль, поворачивают характер. У них всегда есть сверхзадача, сквозное действие - все то, чего нет у французов. У французов - другая культура.
Кстати, пример Северина показывает, какой объем и глубину дает соединение этих культур - галльской и славянской. И я сейчас только начинаю понимать, как меня обманула судьба, поманив и не дав мне шанс работать с Антуаном Витезом...
ЮБИЛЕЙ СТРЕЛЕРА
В мае 1987 года в Милане праздновали юбилей Стрелера. Из московских он пригласил два спектакля Анатолия Эфроса под эгидой Театра на Таганке "Вишневый сад" и "На дне".
Много-много лет назад, когда Стрелер только начинал, он поставил "На дне" и "Вишневый сад". Причем к "Вишневому саду" он вернулся еще раз в начале 70-х годов. Спектакль тогда был декорирован белым цветом - и костюмы, и декорации. Очень красивый, со знаменитой Валентиной Кортезе в главной роли.
Я отыграла несколько "Вишневых садов" и теперь сижу среди приглашенных на юбилее. В "Пикколо Театро ди Милано", знаменитом театре Стрелера, три сцены. Синхронно идут: на старой сцене стрелеровский "Арлекин, слуга двух господ", на новой - эфросовское "На дне", а третья, главная, где собственно чествование, закрыта большим экраном, на который проецируются поздравления из Америки, Англии - со всего мира.
Ведет вечер сам Стрелер, у него два помощника - Микеле Плачидо, всемирно известный "спрут", и их популярная телеведущая. Огромный амфитеатр и в центре - вертящийся круг.
На экране время от времени показывается, как идут спектакли на двух других сценах. "Арлекин" завершается, мы видим на экране поклоны, и через 10 минут все актеры прямо в своих костюмах commedia
336
dell... arte приезжают, выбегают в круг, поздравляют своего мастера и потом разбегаются по ярусам. "На дне" идет дольше. Поет какая-то певица, происходят импровизированные поздравления. Вот и "На дне" кончается - мы опять видим поклоны на экране, - наши ночлежники тоже приезжают и поздравляют Стрелера вроде бы в игровых лохмотьях, но я заметила, что они каким-то образом успели переодеться в свои самые нарядные платья...
Я сижу во втором ряду. Кругом одни знаменитости, рядом со мной Доминик Санда - точно такая же, как в своих фильмах, свежая и прелестная. Наконец, заиграл вальс из "Вишневого сада" в постановке Стрелера, он подходит к Валентине Кортезе, выводит ее на середину и потом вдруг подходит к моему ряду (я сначала думала, что к Санда), хватает меня за руку и говорит: "Алла, идите!" Я от неожиданности растерялась, да еще у меня от долгого сидения ноги затекли. И вот мы стоим в центре круга - две Раневские, - Стрелер говорит: "Хочу слышать Чехова на русском". Только я стала про себя решать, какой монолог прочитать, как Валентина - эффектная, красивая - начинает с некоторым завыванием читать монолог Раневской. Стрелер опять несколько раз повторяет, что хочет слышать Чехова на русском. Микеле Плачидо - мне на ухо: "Начинайте! Начинайте!" Едва я сумела открыть рот, как Кортезе опять громко, с итальянским подвыванием произносит чеховский текст. Тогда я бегу к своему креслу, хватаю шелковый павловский платок, который еще никому не подарила, и быстро отдаю ей. Стрелер в это время молча ждет, потом машет рукой, арена раздвигается, и из гигантского люка медленно вырастает гигантский торт, а сверху, под музыку из какого-то их спектакля, спускается золотой ангел (живой мальчик!). И рекой льется шампанское...
Стрелер подходит ко мне и весьма недовольно
337
спрашивает, почему я не прочитала монолог Раневской по-русски, как он просил. "Надо предупреждать", - говорю ему. Он: "Это не совсем хорошо для актрисы". Я: "Мы, русские, медленно ориентируемся".
Публика расходится по фойе и кулуарам. Огромный торт задвигают в угол сцены, и потом я краем глаза вижу, как около него стоит один грустный, толстый наш Гоша Ронинсон и ест торт, который, как в сказке, больше его роста.
Весь месяц я, если не играю, хожу или на спектакли Стрелера, или на его репетиции. Тогда он ставил "Эльвиру" - пьесу о репетициях знаменитого Жуве с одной французской актрисой во время Второй мировой войны. Пьеса на двоих, сам Стрелер играет Жуве. В его ухо вставлен микрофончик, через который суфлер подает ему текст. Он его не запоминает, так же играет и в других спектаклях. Когда я его спросила, из-за плохой ли это памяти или принцип, он ответил, что запоминание текста его сковывает, и посоветовал мне читать стихи, даже если я их знаю наизусть, только с листа, как музыканты играют по нотам.
Со Стрелером мы разговариваем часто. Во время приема по случаю проводов "Таганки" он спрашивает, почему у нас такой странный Гаев - такой простой русский мужик, который уж никак не мог проесть свой капитал на леденцах (у нас его играл чистокровный еврей Витя Штернберг), я рассказываю Стрелеру что-то про народников и про Голема на глиняных ногах - именно таким Гаева видел Эфрос. Стрелер хвалит меня и неожиданно прибавляет: "Хотите, поработаем вместе? На каком языке? Выучите итальянский, вот актриса, которая играет в "Слуге двух господ" - немка, выучила итальянский и уже несколько лет работает с нами". Я отвечаю, что для меня это нереально, а вот если бы он приехал в Москву... Он подумал и го
338
ворит: "Может быть, если успею. Будем делать "Гедду Габлер".
Через несколько дней было еще что-то вроде "круглого стола", на котором возник вопрос о разнице менталитетов, сказывающихся, когда играют Чехова. Я доказываю, что такая разница есть. "Вот у вас в спектакле, - говорю, - в сцене приезда Раневской, когда просят Варю принести кофе, все сидят и спокойно пьют кофе, как в кафе. Но ведь в три часа ночи "мамочка просит" кофе - это нечто экстраординарное. В России вообще тогда кофе употребляли мало, чаевничали. А тем более в такое время! Или сцена со шкафом. В спектакле Стрелера в шкафу хранятся детские игрушки брата и сестры - это очень хорошо! Но у Чехова "многоуважаемый шкаф" - совсем иное. Шкаф - это единственный предмет из мебели, перевезенный в Ялту из Таганрога. В шутку его называли "многоуважаемый шкаф". В нем внизу стояло варенье в банках, а на верхних полках - религиозные книги отца, Павла Егоровича. Гаев говорит о шкафе, чтобы отвлечь сестру, ведь не успела она приехать, ей уже подают телеграммы из Парижа..."
Стрелер тогда был еще и директором Театра наций, устраивал поэтические вечера, на которых читали представители разных стран Европы - от Франции, например, выступал Антуан Витез, из России он пригласил меня и Андрея Вознесенского, который по каким-то причинам не смог приехать, и я была одна.
Это он, Стрелер, поставил мне вечер на своей большой арене, сочинил мизансцену, установил мольберт, зажег свечу, посадил в первый ряд синхронную переводчицу (она переводила только мои комментарии).
В этой композиции Стрелера я и сейчас веду свои поэтические вечера.
Сам же он в тот вечер уехал в Париж и прислал мне оттуда письмо:
339
"Дорогая Алла Демидова!
Я должен быть сегодня вечером в Париже на встрече с президентами Миттераном и Гавелом. Мне бесконечно жаль, что я не могу Вас принять со всей любовью и неизменным уважением. Тем не менее наш театр - в Вашем распоряжении.
До скорого свидания где-нибудь в Европе. Ваш Джорджо Стреле?
Париж 19.3.1990>. К сожалению, мы так больше и не встретились...
РИТМ СТРОЧЕК
В те далекие времена, когда не было ни радио, ни телевизора, ни кино, люди собирались за круглым столом под уютным абажуром и слушали литературные чтения. Когда в мемуарах рассказывают о таких вечерах, мне ужасно завидно и тоже хотелось бы сидеть долгими зимними вечерами и слушать авторское чтение. Впрочем, недавно я попала на такое чтение. Один молодой автор читал свою повесть. Было очень скучно и жалко своего времени. Хотя повесть, может быть, и неплохая, но автор читал медленно и плохо. Для этого нужен исполнительский талант.
Вспомним сосредоточенность поэтов на ритме. Но на эстраде и в комнате, где уже круг внимания, поэты читают по-разному. На крике самовыявления читал с эстрады Евтушенко. Но однажды я услышала того же Евтушенко - "Со мною вот что происходит...", "Окно выходит в белые деревья...", записанное на пластинку и явно рассчитанное на небольшую комнату. Это было тихое чтение для близкого человека. Исповедь.
Есть актерская манера исполнения стихов. Это почти всегда пересказ смысла или показ эмоций. Иногда очень талантливый, но все-таки вторичный. Потому ли, что актеры читают чужие стихи? Ведь очень трудно и, не знаю, нужно ли убеждать зрителя, что именно ты написал "Я помню чудное мгновенье".
Для меня всегда предпочтительнее авторское исполнение. Есенина, например, с эстрады в основном
341
читают напевно-лирично. Но меня поразил голос самого поэта в записи - голос, выкрикивающий слова Хлопушииз "Пугачева": "Проведите! Проведите меня к нему! Я хочу ви-и-и-деть этого че-ло-ве-ка!" Или несколько монотонное чтение Пастернака. Актеры же, читая Пастернака, мне кажется, чересчур расцвечивают слова.
В ранние годы "Таганки" к нам часто приходили поэты и после спектакля читали свои стихи. Помню, как в верхнем фойе читали свои новые стихи Давид Самойлов, Белла Ахмадулина. Спектакли по стихам Евтушенко и Вознесенского были в репертуаре театра.
В спектакле Вознесенского "Антимиры" я читала стихотворение "Монолог Мерилин Монро". Сам Вознесенский читал его как внутреннюю исповедь, в ключе монодрамы:
Я Мерилин,Мерилин, Я - героиня Самоубийства и
героина...
Мне так читать было нельзя. Во-первых, существовал уже заданный ритм спектакля, я в него вошла после премьеры, а во-вторых, зритель соединил бы "Я - Мерилин" и мое "я - актриса", а это в данном случае не нужно. Поэтому я разыграла стихотворение театрально, то входя в вымышленный, может быть, чуть прозаический образ актрисы, непонятой и друзьями, и врагами, то читая от лица театра, спектакля - отстраненио.
Стихотворение мне отомстило. Оно было написано в другом ключе. И после каждого спектакля я мучилась знакомым и таким мучительным зудом несделанного.
Тем неожиданнее и приятнее было мне получить однажды, после телепередачи, в которой я исполняла стихи Блока, письмо от С.М. Алянского, издававшего
342
Блока в "Алконосте" и близко его знавшего. Даря мне свою книгу о встречах с Блоком, Самуил Миронович писал, что вдруг услышал с экрана "знакомые с давних лет стихи с интонациями и внутренней музыкальностью, которые я слышал из уст самого Блока". "Вы, - продолжает он, - восприняли стихи Блока так, как будто Вы сами их сочинили, и потому читаете их совсем как Блок".
Привожу этот лестный отзыв, не боясь быть нескромной, потому что услышала в нем не столько похвалу, сколько подтверждение своим размышлениям об авторском, именно авторском исполнении стихов. Такое исполнение опирается прежде всего на стремление проникнуть во внутренний мир поэта, органически почувствовать и принять его ритм и его образный мир.
Последние годы мне легче выходить на сцену в поэтических вечерах - не я читаю, а я вхожу в образ поэта и присваиваю себе его стихи.