Демидова:
Вот почему всегда испытываем стыд. Но солнце за окном, а в сердце . лабуда.
Хмельницкий:
И все бы ничего, да вот одна беда:
"Я правильно купил?.." А впрочем, ерунда.
Филатов:
Сегодня - Будапешт, а завтра - Кулунда! Поэтому живи! Живи, пока живется!..
Высоцкий:
Хотя я не тот, кто последним смеется (Товаров я в Загребе мало загреб)
Дыховичный:
И этого даже мне хватит по гроб. Я алчность в себе ненавижу
"Николя" - "искусствовед в штатском".
44
Демидова:
Мне родина нищая ближе
Хмельницкий:
Эпитет рискованный. Посмотрим, Что Леня напишет пониже.
Филатов:
Пора нам из Сербии смазывать лыжи!
тут кончилась бумажка, а на обратной стороне был текст чьей-то роли.
После спектакля мы обычно собирались у Хмельницкого в номере, он ставил какую-нибудь бутылку, привезенную из Москвы. Леня Филатов выпивал маленькую рюмку, много курил, ходил по номеру, что-то быстро говорил, нервничал. Я водку не люблю, тоже выпивала немножко. Иногда говорила, но в основном молчала. Ваня Дыховичный незаметно исчезал, когда, куда - никто не замечал. Хмель выпивал всю бутылку, пьянел совершенно, говорил заплетающимся языком "Пошли к девочкам!", падал на свою кровать и засыпал. Наутро на репетицию приходил Леня - весь зеленый, больной, я-с опухшими глазами, Ваня - такой же, как всегда, и Хмельницкий - только что рожденный человек, с ясными глазами, в чистой рубашке и с первозданной энергией.
И вот в Париже пошли мы - Ваня, Хмельницкий и я - в пиццерию, в ресторан! У нас было очень немного денег - так называемые "суточные", но мы хотели попробовать французскую пиццу с красным вином. Я сказала, что не буду красное вино и пиццу не очень люблю, а они сказали, что я - просто жадная и мне жалко тратить деньги.
Вообще отношение ко мне - странное было в театре. Сейчас в дневниках Золотухина я прочитала:
45
"Я только теперь понимаю, насколько скучно было Демидовой с нами". Не скучно. Просто я не открывалась перед ними. Они не знали меня, и мое, кстати, равнодушное отношение к деньгам воспринимали как жадность. Я презираю "купечество", ненавижу актерский ресторанный разгул. Так и в тот раз, подозревая, что эта пицца - чревата, ибо пришли мы в пиццерию в поздний ночной час в сомнительном районе, я попробовала отказаться. Заграничную жизнь я знала лучше, чем они, ибо с конца 60-х годов ездила в разные страны на так называемые "Недели советских фильмов". И уже разбиралась, в каком районе что можно есть и в какое время. Здесь было очевидное "не то", но эту сомнительную ночную пиццу я съела, чтобы меня не считали жадной - ведь каждый платил сам за себя. И, конечно, все мы отравились. Это было понятно с самого начала, но мы - гуляли!
Первая репетиция "10 дней, которые потрясли мир" в "Шайо". Театр "Шайо" на Трокадеро - одноэтажное здание, но под землей, в глубине, - там еще много этажей. Чтобы войти, например, в зрительный зал, нужно долго-долго спускаться по лестнице вниз.
Все гримерные были в подвале, а еще ниже - какие-то коридоры, пустые залы и проходы. Я пошла по ним (вечное мое любопытство!) и поняла, что заблудилась, что это - катакомбы, что выйти я никак не смогу и найдут мой скелетик через несколько веков. И все-таки - иду...
Услышала какой-то звук сцены, обрадовалась. Вышла за кулисы. Но вижу, что это не наши кулисы. Играют американцы, на малой сцене. Я стою за кулисами, они на меня иногда посматривают с подозрением: "Кто это? Откуда возник этот призрак Отца Гамлета?"
Когда я украдкой глянула в зал, там оказалось немного народу, но актеры играют, выкладываясь на 150 процентов. Кончился спектакль. Я попросила меня
46
вывести обратно. Пришла к своим и говорю: "Американцы для двадцати человек играют на износ". Любимов конечно, стал всех накачивать, ругая нас за наше каботинство - любимое его слово в течение долгих лет. (Я, признаться, до сих пор не знаю, что это такое, но всегда предполагала что-то нехорошее.)
Постепенно выяснилось, что у нас тоже мало зрителей, хотя зал огромный, какие-то 200-300 зрителей выглядели случайно забредшими. Чтобы подстегнуть интерес публики, Любимов дал интервью для "Monde", где сказал, что будет судиться с одной советской газетой из-за письма Альгиса Жюрайтиса против его "Пиковой дамы". "Monde" читают все, зрители двинулись смотреть, что это за диковинные спектакли, режиссер которых хочет судиться с Советской властью.
Я стала приглашать своих знакомых французов, они приходят - билетов в кассе нет, хотя зал полупустой, и я их проводила своими "черными" путями.
К середине гастролей наконец выяснилось: продюсер организовывал эти гастроли в то время, когда во Франции были модны левые движения. На "Таганке" он выбрал "10 дней", "Мать" и "Гамлета" (а в Лионе и Марселе мы играли еще и "Тартюфа"). Пока велись долгие переговоры с нашим министерством культуры, во Франции левое движение сменилось на правое, и продюсер начал понимать, что может прогореть с этой "Матерью" и "10-ю днями". Но он застраховал гастроли и, чтобы получить страховку, сделал так, что билетов в кассе не было, - мол, зрители покупают билеты и не приходят...
Играть при неполном зале - очень сложно, тем более в старом, тогда еще не перестроенном, "Шайо". Там в кулисах были бесконечные пространства, голос уносился вбок, в никуда. Надо было говорить только в зал и то - кричать.
И вот играем мы "Гамлета", и в конце 1-го отделе
47
ния - вдруг какие-то жидкие аплодисменты и голос: "Алла! Б'гаво! Б'гаво, Алла! П'гек'гасно!" Мне Высоцкий шепчет: "Ну, Алла, слава наконец пришла. В Париже..." (А после первого отделения никогда не бывало аплодисментов, потому что Любимов нашу ночную сцену Гертруды и Гамлета на самой верхней трагической точке перерезал антрактом.)
В общем, выяснилось, что это мой старый московский учитель по вождению. Он был уникальным человеком и стоит отдельного рассказа.
Я не хотела, да и не могла из-за репетиций ходить в школу вождения, поэтому мне кто-то из знакомых посоветовал человека, который сможет научить меня водить. Появился старый еврей с черной "Волгой". Теперь я подозреваю, что он вообще не умел водить. Он меня сразу посадил за руль и сказал: "Алла, к'гути!" - и мы выехали на Садовое кольцо. В это время он грыз грецкие орехи, разбивал их дверцей "Волги" (я поняла, что машина не его). Он совал мне в рот грецкие орехи, а я, мокрая как мышь, смотрела только вперед. Я жевала, а он повторял: "Алла, к'гути!" И так мы "к'гутили" несколько дней, причем по всей Москве, потому что возили суп из одного конца Москвы в другой - его тете, а оттуда пирожки - племяннице. В общем, я научилась хорошо "к'гутить" и уже без его помощи сдала экзамен, потому что экзамен надо было сдавать по-настоящему.
У меня в записной книжке никто никогда не записан на ту букву, на которую нужно - я записываю имена или фамилии чисто ассоциативно, а потом долго не могу найти нужный мне телефон. Учитель по вождению у меня значился на "П" - я его записала как "Прохиндея". Время от времени я давала его телефон каким-то своим знакомым, они также "к'гутили", но тем не менее все благополучно сдавали экзамен. И вдруг он пропал. Сколько я ему ни звонила по разным надобностям - моего Прохиндея не было...
48
И вот, через несколько лет в Париже он пришел ко мне за кулисы после "Гамлета". Выяснилось, что его сыновья уехали, кто - в Израиль, кто - в Париж, и везде открыли автомастерские. А он ездит по сыновьям и живет то там, то тут. И они все пришли на "Гамлета" и кричали "Алла, б'гаво!".
...Париж того времени у меня сейчас возникает обрывочно. Ну, например, после какого-то спектакля Володя Высоцкий говорит: "Поехали к Тане". Это сестра Марины Влади, ее псевдоним - Одиль Версуа.
Мы поехали в Монсо, один из бывших аристократических районов Парижа. Улицы вымощены булыжником. Высокие каменные стены закрытых дворов, красивые кованые ворота. Мы вошли: двор "каре", типично французский. Такой можно увидеть в фильмах про трех мушкетеров. Вход очень парадный, парадная лестница и анфилады комнат - справа и слева. Внизу свет не горел. Мы поднялись на второй этаж. Слева, в одной из комнат, на столе, в красивой большой миске, была груда котлет - их сделала сама Таня - и, по-моему, больше ничего (я всегда поражаюсь европейскому приему: у них одно основное блюдо, какой-нибудь зеленый салат и вино. Все. Нет наших бесконечных закусок, пирожков и т.д.). Володя моментально набросился на эти котлеты.
Тогда Таня уже была больна. Была и операция, и "химия", но уже пошли метастазы. И Володя мне об этом накануне рассказал.
Одиль Версуа - Таня выделялась среди сестер и талантом, и судьбой, и характером. Я знала и третью сестру - Милицу. Когда снимался фильм "Чайковский", она пробовалась на фон Мекк. А я была уже утверждена на Юлию фон Мекк и ей подыгрывала. Актриса она была, по-моему, средняя, но работяга, трудоголик. Они, кстати, все очень разные. Таня была мягкая, улыбчивая, очень расположенная к людям.
49
Она была замужем за французским аристократом, у них был роскошный особняк в Париже и замок где-то в центре Франции. Но в тот памятный вечер не было слуг - пустой огромный дом и мы, несколько человек.