В одной комнате спала Мариолина, в другой - я, он - на лоджии. Утром я проснулась, Даниэле сидит и смотрит... Луг, канал, водохранилище - дали неоглядные. По каналу шел красавец пароход, на другом берегу среди леса мелькала электричка, а через все небо проходил белый след от самолета.
Мы пошли в лес, и Даниэле все поражался, как много в России сохранилось невозделанной земли.
Вечером я пошла их провожать на электричку, побежала за билетами. Подошла электричка - воскресная, набитая. Двери открылись, моя пуделиха Машка ринулась внутрь, я крикнула: "Машка!" - не своим голосом, и она проскользнула обратно ко мне в щель намного уже нее. Мы стоим на платформе, и я вижу, как среди дачников с тяпками стоит итальянская графиня Мариолина, как всегда, с уложенными волосами, в браслетах и кольцах, и ее красавец сын с глазами, полными ужаса. Я только крикнула им вслед: "Не говорите!" В то время в электричке нельзя было говорить не по-русски, ведь Икша - недалеко от Дубны, иностранцев туда не пускали.
Как-то приехала Неля Бельска со своим другом Джоном Берже. Джон философ, англичанин, живет в альпийской деревне. Ведет образ жизни Руссо косит траву, доит коров, но в то же время пишет эссе, рассказы и пьесы. Джон Берже - известное в Европе имя.
И вот мы едем на Икшу, и по дороге попадается сельпо. Джон просит остановиться. Я говорю: "Вы можете покупать все, что угодно, потому что у меня есть гонорар за фильм, но не называйте вслух, а показывайте". Он скупил в этом сельпо все: от чугунов до стеганых штанов и телогреек, которые покупал и для
57
себя, и в подарок альпийским пейзанам. В мясном отделе продавалась дикая утка, мы купили и ее, потому что Неля сказала, что умеет ее вкусно готовить. Когда я расплачивалась, кассирша спросила: "А почему он не говорит?" Я отвечаю: "Глухонемой - что поделаешь". Она: "Такой красивый - и глухонемой?!" Мы поехали дальше.
Около железнодорожной станции Икша всегда был ларек "Соки - воды", там продавали и водку. Время от времени этот ларек горел - поджигали, очевидно, свои же, чтобы скрыть недостачи. В данный момент там было написано "Квас". А Джон квас очень полюбил. Однажды в Москве, когда у нас были гости, он исчез, а потом вернулся с огромной хрустальной ладьей, наполненной квасом - сбегал на угол. Потом мне звонила лифтерша и узнавала, не украли ли из квартиры вазу. Потому что, когда она спрашивала, зачем он несет ее из квартиры, Джон молча продирался к выходу - я ведь ему запретила общаться с незнакомыми русскими.
И вот, на Икше, мы вдруг увидели автомат с надписью "Квас" - надо было опустить 50 копеек и подставить посуду. Мы удивились этому европейскому новшеству и опустили 50 копеек. Никакого кваса не полилось. Тогда Неля, вспомнив свою советскую юность, стала стучать по автомату. Оттуда раздался спокойный голос: "Ну, че стучишь? Сейчас налью..." Мы перевели это Джону, он был в восторге.
В общем, можно сказать, что все мои заграничные друзья, которыми я постепенно обрастала, воспринимали Россию через мою форточку.
* * *
Как-то издательство "Гомон" попросило Нелю и Виктора Некрасова поехать к молодому автору Джемме Салем, которая написала роман про жизнь Михаила Булгакова. Она жила в деревне, недалеко от Ави
58
ньона, но приехать в Париж не могла - у нее было двое маленьких детей. Некрасов отказался, он плохо себя чувствовал. Поехали Неля, Джон Берже и я.
В деревне, в очень красивом доме, жила Джемма Салем. Ее судьба стоит отдельного рассказа. Она была актрисой, жила в Лозанне с детьми и мужем летчиком. Он попал в авиакатастрофу. Джемме заплатили страховку - миллион долларов. Она бросила театр, дом, взяла детей и переехала в Париж, в одну из роскошных гостиниц. Они стали жить, бездумно тратя деньги. Когда от миллиона осталась половина, приехал швейцарский приятель Джеммы, пианист Рене Ботланд, и заставил ее купить дом.
"Мы купили участок земли с огромной конюшней и перестроили ее", рассказывала Джемма. Действительно, в гостиной был огромный камин - такой мог быть только в конюшне. А на месте бывшего водопоя был сделан фонтан из сухих роз. Дом был очень артистичный.
И вот в этот дом мы приехали с Нелей и Джоном. Они на следующий день уехали, а я осталась и прожила у Джеммы целый месяц. Я стала читать ее рукопись. В начале все время повторялось: Мишка, Мишка, отец позвал: "Мишка!.." Я спросила, кто такой Мишка. "Михаил Булгаков, отец его звал Мишкой". Я говорю: "Не может этого быть, не та семья". Потом читаю описание завтрака: икра, водка... - весь русский "набор". Я говорю: "Этого тоже не может быть". - "Ну почему, Алла, это же русская еда!" В конце Мишка умирал на руках Сережки. Я спросила: "А кто такой Сережка?" - "Сергей Ермолинский". Я сказала, что, когда умирал Булгаков, Ермолинский действительно был рядом, но умирал он на руках Елены Сергевны, что Сергей Александрович Ермолинский жив и вообще это мой друг. "Как жив?! Не может быть, я
59
приеду!.." Так постепенно мы "прочищали" всю рукопись.
Рядом с домом была гора, на которую ни Джемма, ни Рене никогда не поднимались. Из-за моего вечного любопытства я полезла на эту гору и увидела, что там - раскопки древнеримского города. А на самом верху - плато, с которого открывается вид на всю провинцию. Я и их заставила подняться на эту гору, они упирались, но когда наконец поднялись - восхитились. Они потом часто ходили на эту гору и назвали ее "Ала".
И вот однажды под Новый год, вечером, минуя гостиницу, ко мне с огромным чемоданом приехали Джемма Салем и Рене Ботланд. В чемодане, помимо подарков, была коробка стирального порошка, потому что они читали, что в России его нет (и действительно, не было), и огромная копченая баранья нога, которую мы потом строгали целый год, пока она окончательно не засохла. Так Джемма и Рене первый раз приехали в Россию. Наступила ночь, я говорю: "Поехали в вашу гостиницу". Мы сели в машину, шел крупный снег, я подумала: "Повезу их на Патриаршие". Приехали, я сказала: "Выходите". Они: "Это гостиница?" Я: "Нет. Выходите". - "Ой, холодно! Мы устали". -"Выходите!" Они вышли. Каре Патриарших, ни души, все бело. Джемма смотрит и говорит: "Алла! Патриаршие!" Она "узнала"...
Потом я, конечно, свозила их к Ермолинским, потом - на Икшу, потом мы устроили Новый год с переодеваниями, костюмы взяли напрокат в "Мостеакостюме". Рене Ботланд нарядился военным, Володя - Пьером Безуховым...
Потом они уехали. Через некоторое время Джемма прислала мне книжку впечатления от России. Там главы - "У Ермолинских", "Пирожки у Аллы", "Нея. На Икше".
60
Я долго не видела Джемму, но в прошлом году, когда я была в Париже, она неожиданно меня нашла. Она живет теперь в Вене, сыновья выросли и стали музыкантами, она написала пьесу по булгаковскому "Бегу", которая прошла в Германии и в Австрии. С Рене Ботланд ом они расстались.
БИОГРАФИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ И МЫСЛИ В СВЯЗИ С ЭТИМ
Часто, когда человек вспоминает свое прошлое, жизнь встает перед ним в виде застывших мгновений, серии старых фотографий. То, что много лет назад казалось смешным, сейчас вспоминается с грустью, трагическое - с юмором, будничное - празднично. Изменилась я, изменилось время...
Но когда я мысленно "опрокидываюсь" в прошлое - для меня сегодняшнего дня не существует. Прошлое застыло. Как на фотографии.
Я очень люблю рассматривать старые фотографии. У меня собралось много книг и фотоальбомов начала века. Вот царская фамилия. Фотограф снял их спины. Сильный ветер, грязь. Женщины приподняли юбки - они свисают такими тяжелыми тюками, видны зашнурованные ботинки. Почему мы, изображая высший свет на сцене, всегда играем фасад? Ведь они такие же люди, как и мы, чувства с веками не меняются...
Когда-то, когда я не была актрисой и слушала выступления артистов, мне было интересно все: и как говорят, и в чем одеты, и что было в детстве. Почему же сейчас, перебирая свою жизнь в памяти, я думаю: об этом говорить неудобно, об этом - неинтересно, об этом - бестактно... Что остается? Выставить фасад?..
62
В детстве я записала в своем дневнике: "Какое же это счастье - быть актрисой. Сегодня ты живешь в 16-м веке, завтра - в 20-м, сегодня ты королева Англии, завтра - простая крестьянка. Ты можешь по-настоящему пережить любовь, стыд, ревность, разочарование через великие творения и великие роли. Тем самым ты как бы расширяешь свою жизнь. А чем шире и многообразнее жизнь - тем меньше страха перед смертью. Ведь ты свое уже получила!"
А когда я сидела в театре и перед началом открывался занавес - со сцены чуть-чуть веяло прохладой, я думала: вот ведь там, на сцене, и воздух-то другой, особенный.
Теперь, много лет спустя, стоя за кулисами в ожидании начала спектакля, иногда с температурой, в легком платье на сквозняке (во всех театрах мира на сценах почему-то сквозняки), я в щелочку занавеса смотрю в зал и думаю: "Счастливые! Они сидят в тепле, в уютных мягких креслах и ждут чуда..."
Как-то, задав вопрос "Где вы работаете?", одна женщина мне сказала: "Повезло вам, каждый день ходите в театр!.." Ей и в голову не пришло, что я туда хожу каторжно работать.
В моем детстве все девочки мечтали быть актрисами. И это особенно проявлялось почему-то в восьмом классе. Но я мечтала стать актрисой, мне кажется, еще в детском саду. И в драматических кружках участвовала чуть ли не с детсадовского возраста.
Пришла на консультацию к педагогу В. И. Москвину в Училище имени Щукина. Даже не могла волноваться, ведь всю жизнь(!) готовила себя к этому. Спросили: "Какую школу окончила?" Ответила: "Фестьсот двадцать фестую".
- Девочка, - сказал мне Москвин, - с такой дикцией в артистки не ходят!
Что делать? После долгих мучений, борьбы с самой собой, решила все бросить, круто изменить образ
63
жизни, даже образ мышления. "Крест на мечте". И, конечно, - в шестнадцать лет все воспринимается в превосходной степени - крест на жизни.
Поворот так поворот. Пошла в университет на экономический факультет. И старалась учиться как можно прилежней. Заглушала в себе мысли о театре, запрещала думать о нем...
Много лет назад я случайно попала в один клуб. Среди прочих секций там была секция массовиков-затейников. Когда все молодые люди разделились на группы, я, конечно, пошла смотреть именно на этих - как же их учат, чему? И что это за смельчаки, добровольно пожелавшие стать массовиками-затейниками?
Их было человек тридцать-сорок. Они расселись по углам большого зала, молчали, с трепетом ждали, когда их начнут учить. Некоторые хихикали в кулак. Кто-то загородился газетой. У кого-то слетели от волнения очки. Когда их стали вызывать - знакомиться, представляться, - видно было, как каждому из них трудно оторваться от стула, а тем более выйти в круг. Все они, как на подбор, - самые застенчивые из застенчивых, некрасивые, сутулые, близорукие... Одни краснели пятнами, другие заикались, третьи шепелявили, и никто не умел танцевать. И когда обучавший их известный затейник совсем отчаялся, перестал улыбаться и острить и понял, что его гигантский опыт не может расшевелить эту аудиторию, он предложил им игры, как в доме отдыха, что-то искать с завязанными глазами или прыгать в мешках. Тут некоторые немного осмелели - с завязанными глазами легче: кажется, что никто тебя не видит. И в мешках они прыгали с удовольствием, с каким-то облегчением. А в общем, это было зрелище мучительное, и я думаю, из этой затеи ничего не вышло. Но все-таки интересно, - и у меня было много поводов вспомнить этот случай,
65
смешной, но более печальный, чем смешной, - интересно, почему же в массовики-затейники добровольно пошли именно те самые ребята, которые пишут письма в журнал "Наука и жизнь" или известным психиатрам: "Как избавиться от застенчивости?"
Я - застенчива. И заметила, что многие актеры патологически застенчивы в быту. Боятся общаться с внешним миром, с незнакомыми людьми. Может быть, я и мечтала стать актрисой, чтобы не быть самой собой? Я помню, как в первом классе учительница попросила принести фотографию моей мамы. Я отыскала старую открытку, на которой была изображена какая-то западная актриса в роскошном длинном платье 18-го века и вклеила на место лица этой актрисы мамину фотографию...
А когда меня спрашивали: "Девочка, кем ты хочешь быть?" - я говорила: "Великойактрисой". Причем для меня "великая актриса" - было одним словом. Впрочем, актерами редко становятся случайно. Почти все актеры с детства мечтают стать "великими". Это призвание.
Я занималась в школьном драмкружке, вела его Татьяна Щекин-Кротова, игравшая главную роль в спектакле Эфроса "Ее друзья". Мы бегали в Центральный Детский театр на этот спектакль, все были влюблены в молодого Ефремова, который играл застенчивого сибиряка. Он нам казался неотразимо красивым.