2. Либо там работают просто не слишком чистоплотные люди с серьезно развитым чувством юмора и мощной коммерческой хваткой.
Tertio non detur. Я, скорей всего, склоняюсь к варианту N 2 — хочется все-таки верить в лучшее. И если это так, я даже не буду драть с этой Фирмы деньги за рекламу — мне и так пришлось купить пару рулонов сверх необходимости, чтобы как-то составить хитро порезанный на фрагменты текст.
Браво, фирма «ИНЕКС»! Я считаю, что все, что ни делается для того, чтобы вырвать народ из того состояния тупой прострации, которое является его нормальным состоянием — все к лучшему. Нашу страну давно пора поставить на уши и заставить на них постоять хоть пару лет — для ее же пользы!
P.P.S. Читатель! Прости ты меня, ради Бога, за все это социопатическое мудрствование. Но ведь еще Гюго сказал (передам суть): "Проблема любого вида общения заключается в том, что в подавляющем большинстве случаев мы не стараемся услышать и понять собеседника". В общем, каждый морозит свое, и все. Вот и я туда же.
… Закончив чтение, Петрович неодобрительно взглянул на икающего (от умиления) Толяна и подумал: "И чего бы я ото так расходился?" Толян, мужественно проглотив очередной пароксизм конского ржания, вытер слезы радости и бодро произнес:
— Петрович, а ить это наш Сосипатыч на…писал! Как только она сюда попала — ума не приложу…
— И чего тут прикладывать? — неожиданно вмешался в беседу до сих пор недоуменно молчавший БЭДТРАК. — У вашего юного друга в голове на столько много интересного, а я ведь как лучше хотел — вот и сотворил, значит…
Петрович, ничего не поняв, на всякий случай солидно кивнув головой, а Толян, недоуменно вперившись в узурпатора, жестким голосом потребовал объяснить, как сюда попала эта *****, причем здесь он, Толян, и, вообще, что он сдесь делает, что это такое и как он, Толян, в этом всем оказался.
Петрович, чувствуя за собой определенную степень вины по отношению к ситуации, в которой находился наш новый русский (признавать, что во всем виноват только он, он, конечно же, не собирался), решил дать кое-какие объяснения. Прочистив глотку мощной отрыжкой, плавно перешедшей в судорожный кашель — и обратно, поразвлекавшись этими звуко-обонятельными экзерсисами минут пять-десять, он начал диалог с заинтересованной стороной. Внушительно глядя на Толяна, он произнес:
— Ты перед олимпеадой на репетиции банкета по случаю нашей победы был?
— Ну…
— Транспорант там этот — видал?
— Ну…
— Ну вот, — с торжеством произнес Петрович, чувствуя, что больше никакой достоверной информации выдать не в состоянии, и начал внимательно смотреть на Толяна. На лице у того отражалась бешеная работа мысли: глаза периодически закатывались под лоб, губы надувались и опускались, шевелились уши… Наконец, Толян с громадным облегчением вздохнул и произнес:
— Ну Петрович, ну — голова… Спасибо, хоть объяснил, что к чему… Так ведь и подумать невесть что можно… А так — я все понял!
"Наплодилось вас тут, окселиратов!", — с внезапно нахлынувшей неприязнью подумал Петрович. "Все понял он, понимаешь… Спросить, что ли, че он понял-то, коли я сам уже ни фига не понимаю?"
И Петрович совсем уж было открыл рот для того, чтобы каким-нибудь коварным образом выведать у этого умника, что же он такого вдруг понял, как вдруг…
Друзья! Давайте немного передохнём от героев этой скрижали, сублимирующей квинтэссенцию здорового чувства юмора. (Здорового — в смысле большого). Поговорим, наконец, обо мне. Вам, в конце концов, всё равно, а мне приятно… Тем более, что по мере расползания "Петровича" по Украине в частности и всей галактике в целом, что происходит, кстати, весьма лавинообразно, появились слухи о том, что всё это написано одним душевнобольным полинезийцем, осевшим в Никопольском дурдоме в качестве мэра города, под влиянием каждодневного приёма психотропных грибков, дымка, пейота и рыбных котлет из столовой Южнотрубного Завода. Вынужден внести некоторую ясность в это заблуждение. Внос ясности у меня запланирован на начало следующего абзаца, в котором я слегка приподниму завесу со своей загадочной личности.
Мне идёт 24-й год. Я работаю инженером-системотехником на вычислительном центре. Мню себя музыкантом, потому что местами очень лихо наворачиваю на гитаре. Стараюсь вести в нужном направлении свой спортивный образ жизни. Пишу абстрактные сказки. В оставшееся от всего время достаю окружающих шутками, остротами, сарказмами, издёвками, и тому подобными сатирическими ирониями, от чего многим становится плохо. Я не очень высокого роста. Но зато в основном симпатичный. Не ем кровянки. И вам не советую. Пою. И вам советую. Советую. Но редко слушают. Стараюсь слушать сам, но слишком противоречиво советуют. Стараюсь сильно не выпивать, но русский. Не люблю, когда толкают фуфло с претензией на то, что это высокое искусство.
В общем, кроме «Петровича», других письменных доказательств моей ненормальности пока не имеется.
Далее я на правах не совсем левого чувака, а, всё-таки, имеющего какое-никакое, но отношение к книге, которую Вы держите сейчас в руках (я, вообще-то, её в своё время написал…), хочу дать пару очень полезных и, на мой взгляд, необходимых советов.
Первое. Шутки в сторону. Роман очень серьёзный, и хихикать и хахакать я Вам настоятельно рекомендую над чем-нибудь менее философским, например, над Федькиным "Преступлением и Наказанием".
Второе. Каша с молоком на губах.
И на третье компот из общественных сливок.
Теперь переходим непосредственно к моим советам.
Я советую Вам для начала проверить свою наблюдательность, чтобы определиться со своим уровнем готовности к чтению таких навороченных книг, как эта. Здесь нужно уметь читать между строк, над строками и вместо строк. Подвох может таиться, где угодно. Тем, кто не заметил того, как я только что составил акростихом своё имя, придётся тугова-то на поприще блуда в моём язычестве (читай заглавные буквы предыдущего абзаца). Ну, теперь понятно, что всё здесь не так-то и просто? То-то. Перед теми, кто усёк мой наивный манёвр, снимаю блайзер и подозрения в неопытности. Улыбочка… Не шевелитесь… Снято!!!
Ну вот. Совсем другое дело в шляпе. Хочу сразу признаться (что уж там, свинью в мешке не утаишь), что мне нравится, когда «Петровича» хвалят умные люди, и не нравится, когда тоже не дураки говорят, что там, кроме стихов и читать-то, собственно, нечего. И уж совсем не получаю кайфа от того, как на мой заискивающий вопрос "Ну как, читал?" люди морщатся и, стараясь не смотреть в мои желто-зеленые глаза, наглым образом врут, что всё прочитали, что очень оригинально, хотя местами даже интересно.
Вот. Идём дальше. Комплекцию я имею не самую худосочную в районе, хотя пиво полюбил совсем недавно. Не люблю непрофессионализма и совковости как в кино, музыке, живописи и иже с ними, так и в окружающей жизни.
Люблю рок, в особенности арт.
Не люблю, когда совсем плохо.
Не люблю кого-нибудь или что-нибудь не любить.
Люблю неожиданно и красиво начинать абзацы и незаметно делать переходы от самовосхваления к действиям персонажей романа. Вот как сейчас, например:
Спустимся же, братия, на грешную землю. Все спустились? Мужик, ну давай, шевели поршнями, тебя только ждём! Опа! Ничего не сломал? Только кайф? Ну, ничего, ничего, до свадьбы заживёт.
А пока мы там летали, тусовка-то, я вижу, во всю разошлась по до мам. На пригорке стоял голубой туман, второй час ночи, и белела одинокая сцена. Красиво лежал оставшийся после веселья мусор. Его бросили. Ветер катал его по земле. Это был капитан Каталкин. Не пройдёт и двух часов, и он придет в чувство лёгкого сушняка, сработает выработанная годами упорных занятий привычка.
Ночь тоже стояла на этом пригорке. По правде говоря, пригорок этот был этим и примечателен, на нём всегда что-нибудь стояло. Будь то утро, сарай, холода, памятник Гоголю-Моголю, полки Мамая-Гамая, жара, всеобщее веселье, стойки для элекретных микрофонов, будки для секретных микрофонов, исключение составляло только внаглую садившееся там каждый вечер солнце. Но сегодня там село ещё и триста восемьдесят шесть голосов не в меру разоравшихся злопукинистов. Сидевшие на при горке голоса шумно спорили, пока их хозяева, шипя на жён, пробирались к родным хатам сквозь кромешную мглу. Кроме кромешной тьмы, не видно было ничего. Даже зги. Уж что-что, а тэмрява в Злопукино всегда была фирменная — хоть глаз выколи. Это оценил сам Кутузов, приезжавший сюда в позапрошлом году на картошку. Он тогда не был, конечно же, генералиссимусом, но лейтенантиссимуса ему уже по тем временам дали.
В такую ночку не то, что домой дойти, свою родную попу почесать и то весьма проблематично!
Но народ целенаправленно разбредался кто куда. Больше всех раз бредился тогда Варлам Сосипатыч. Его бредни были лучшими в районе и вторые по качеству на мировом рынке, он уступал только американской певице Бредятине Бредятёрнер, и то лишь потому, что всегда любил негритянок. На третьем месте и по сей день находится знаменитый писатель Рэй Брэдбери.
Добравшись до койкомест, жители нашего села-героя, с наслаждением отходили сначала к отхожему месту, а затем и ко сну. Перепутать эти отходные манёвры сейчас удалось только неопытному Сычу, который ещё не полностью доел собаку на земных ритуалах и народных обычаях, но, опять же, вследствие повсеместного мрака, это вопиющее безобразие, это гнусное наплевательство в лицо нашей высокой культуре, не заметил никто. Даже сам Сыч.
Первые лучики ласкового солнца нашли его плачущим в будке возле дома Клавдии Титькиной, единственной на всю округу учительке сельского аграрного университета железнодорожной авиации имени Михайла Ломозубова. Плакал наш псевдо-Петрович не от того, что замёрз в этой будке, как собака, а от того, что вспомнилась ему ночью родная планета, сочные химикаты на завтрак, период брачного почкования, платные сновидения, и, вообще, много чего ему вспомнилось. Ведь и заплакал-то он от того, что ему, среди прочего, невзначай вспомнилось, что давно пора валить ему из этого романа к себе домой — в глубокий, дикий космос. Но Бэдтрака на месте не оказалось, и это выбило Сыча из колеи. Улететь без него Бэдтрак-4 не имел права. Это было просто невозможно. Такие глюки возможны только с Windows-2000, но не с его бортовой системой, в этом Сыч был уверен, глубже некуда. Но примятая трава, появившиеся на поле пшеницы круги пустого места и космический мусор на месте намечавшегося взлёта говорили сами за себя. Его бросили. И он умрёт здесь, в одиночестве, тоске и дебильном окружении мерзких инопланетных тварей. Сыч застонал.
Клава Титькина проснулась раньше обычного, в первом часу дня, с часик повалялась на кровати, и, в конечном итоге, решила всё-таки пойти умыться и даже почистить зубы. Она легко открыла железную дверь, которую про себя называла "агрегат анти-кобель", вышла на крыльцо, широко открыла для зевка рот, и посмотрела на будку Бульки.
А так как в этом положении она пробудет следующие минут двадцать, я полезно использую это время для описания её внешности. Внешность у Клавдии Плутарховны Титькиной была очень привлекательная, не то, что внутренность. На вид ей было лет 18–35, в зависимости от настроения и освещения. В основном блондинка. Чувственные, зовущие губы, открываясь, демонстрировали окружающей природе блеск и сияние передних резцов, а закрываясь, скрывали от придирчивого взгляда гниющие мосты и кариес с эффектом дирола. Глаза были очень красивы. Это были самые красивые глаза, про которые я когда-либо писал, а уж я-то в этом деле, поверьте, очень некисло разбираюсь. Великолепные, тёмно-голубые глаза её имели такую глубину, что в ней потерялся бы любой мужчина, доведись ему хоть раз взглянуть в эти чудесные, манящие озёра страсти. Жаль только, что ни один дурак этого не оценил, потому что на носу и на страже Титькиной всегда стояли огромные очки с невероятными по своей толстоте линзами. Формы Клавдия имела очень пышные, но по ходку, ноги и руки имела лёгкие, о чём быстро догадались в местном казино "Ночной кутило", перестав пускать туда Титькину ещё на прошлой неделе. Завершает этот краткий портрет копна рыжих волос, скрывающая от постороннего взгляда премилую попку. В смысле, волосы закрывают её любимую майку с изображением самки австралийского попугайчика на гибкой и сильной спине.
Клавдия стояла с открытым ртом и сильно хлопала глазами. Под эти аплодисменты Сыч пришёл в себя окончательно, и начал торжественное выползание из своего ночного убежища. Гигантских размеров бультерьер Булька с огромным синяком под левым глазом (правый хук у Сыча всегда был не плох) удивлённо рассматривал выгнавшего его, грозу кошек и Клавкиных кавалеров, Бульку, из родной будки. Для порядка и зарисовки перед хозяйкой, Булька поставил на дыбы шерсть на загривке и зарычал. В соседском доме упал шкаф. Но Сыч только взглянул на собаку, как та сразу поджала хвост и жалобно заскулила. Видимо рисковать последним оставшимся после ночного выяснения отношений с Сычом зубом, Булька не собирался, вследствие чего, поспешно ретировался за сортир.
Сыч поднялся на ноги, отряхнулся, кашлянул в грязный кулак, и сделал неплохой реверанс.
— Доброго утра, хозяюшка.
Клавдия Плутарховна Титькина закрыла рот. Передником.
— Не обессудь, родимая, что собачку твою помял малость, так ить она ж первая почала…
Клавдия Плутарховна Титькина открыла рот. На всю округу.
Мысленно считая на сколько у неё хватит дыхалки, Сыч осмотрелся. Домишка был складный. Это был склад спецодежды до того, как в прошлом году его не отдали молодой специалистке Титькиной, приехавшей по направлению из Санкт-Петербурга работать учительницей химической культуры, английской географии и Булевой геометрии. Во дворе лежал свежесрубленный колодец. Все окна были открыты (и в отличии от Windows-95, никому работать не мешали). Двор был окружён бамбуковыч частоколом, который в свою очередь, был окружён сосновым редкоколом. Редко кому удавалось проникнуть сюда в целях соблазнения Клавдии. А тем смельчакам, которым это удавалось, доставалось от Титькиной колом, который и сейчас стоял возле трёхступенчатого крыльца.
Видимо тоже подумав об этом, Титькина перестала ревлать по второй контр-октаве и взяла в руки кол, а после него и себя.