Пантюха, усмехнувшись, сплюнул; даже не сплюнул, а как-то особенно презрительно уронил слюну с языка.
Все снова, восторгнувшись, промолчали.
- Сашка-то твой небось побольше моего народу перекокошил! - произнес Витька, подумав.
- Сашка наш кокнет одного, дык потом целый час мучается. Десять кокнет - десять часов мучится, плачет! А ты... шпионов все ловишь! В Ожогином Волочке и было-то всего сорок дворов, а ты там сто шпионов настрелял! Хоть Машка из сельпо продавщица - какая она тебе шпионка, если и по выходным нам косорыловку давала!
Все враз затаили дыхание. Витька, чуть улыбаясь, туманно смотрел на Пантюху. Кровушкой запахло на солнечной площади села. Явная обидка вышла атаману - ведь дело в том, что женщин-то Витька принципиально никогда не кокал - жалел; и убогих жалел, и фригидных, и тех, которые совсем не давали - все равно жалел. Тетю Машу из сельпо покрошили двое подгулявших чернорубашечников, за что Витька их потом собственоручно шлепнул, а с ними заодно еще пяток аковцев; ведь скор был Тихомиров в таких случаях, и девиз его был еще проще, чем у Саши: Сначала действуй, а потом разберись.
Пантюха мигом сообразил всe это, когда ласковая рука Витькиного ординарца Пароконного вынула у него из-под пиджака обрез, а другая рука нежно взялась за плечо. Пантюха понял, что сегодня он живой, а завтра его не будет.
Бабы заранее заголосили, ведь всех сашиных бойцов жалели, а Пантюху любили как родного.
Витька поднял руку, переждал, когда все замолкнут, и негромко осведомился:
- Буддист?
Бабы снова заголосили, услышав такой жуткий вопрос, однако ошибка была слишком очевидна - на буддиста Пантюха явно не тянул.
- Шпион, толстовец, мент, Девид Бауи? - выдал Тихомиров сразу обойму предположений, от каждого из которых разило могилой.
- На толстовца похож... - услужливо закивал головой гнойный анархист, зная, что одного из роковых предположений Пантюхе не миновать.
- Ну, а раз толстовец, так и рубай его, хлопчики! - не повышая голоса, бросил Витька Тихомиров через плечо и тронул коня.
Заулюлюкали, засвистели, блеснули в пыльном воздухе веселые шашки, глянцевитые лошадиные крупы и жирные загривки бойцов заслонили от стонущих баб хрипло матерящегося Пантюху Мокрого.
Да. Сегодня ты живой - а завтра тебя нету.
. . . . . . . . . .
Одновременно с Пантюхой Мокрым не стало и Сени Грибного Колотырника, причем обидно, нелепо: Сеня, не в силах обойтись без алкаголя, стал понемногу есть понемногу ядовитые грибы, и вскоре так и не приходя в сознание, умер.
Узнав о гибели Пантюхи, Саша весь отряд бросил в жестокий бой с Витькой Тихомировым, и почти победил разжиревших на краденом сале бандитов ( которых теперь в народе прямо уже считали за бандитов ), но пешим жегулевцам не взять было Витьку в кольцо, и он ушел зализывать раны под Новгород. Но и Саша недосчитался многих лучших бойцов, а некоторые предали народное дело и ушли за Тихомировым, к его бабам и дармовой выпивке.
Мало осталось верных, но железным строем сплотились они.
Близилась осень; Саша понимал, что зиму в лесу перенести не удастся, придется возвращаться в город, к семье, к постылой работе в конторе, и поэтому отряд торопливо боролся день и ночь: вчистую вырезал геологическую партию и зарыл скважины, которые геологи успели пробурить, взорвали все рейсовые автобусы в области, пустили под откос десяток поездов дальнего следования. Удалось даже сбить несколько низколетящих самолетов-кукурузников, опыляющих поля.
Однажды зябкой сентябрьской ночью Саша и Томилин бесшумно сняли сторожа детсадовской дачи, тихо подперли двери колышком и принялись осторожно забивать окна: Саша придерживал доску, а Томилин обернутым в вату молотком прихватывал ее гвоздочком
Только к утру, когда небо посветлело, были заколочены все окна большого деревянного строения.
Tомилин приник к щели и долго слушал: все было тихо, все спали.
- Давай, Сашок, - шепнул он и стал отвинчивать крышку канистры с керосином.
Саша взял в руки канистру, чуть наклонил ее, но вдруг задумался и с тоской поглядел на небо. Слезы замерцали в его глазах под светом тускнеющих под небосводом звезд. Он сел на крыльцо и крепко сжал голову руками.
Томилин осторожно, бережно положил ему руку на плечо:
- Тяжело тебе, Сашок?
Саша, не отвечая, сглотнул слезы и кивнул.
- Тяжело, Саша, ох тяжело... - с тяжким вздохом сказал Томилин. - И мне тяжело. А кому сейчас легко-то? Подлецу одному легко! Ничего, Сашок, все упромыслим... Без изъяну поворот не сделаешь такой крутой и гораздый в совести людской! Наше время - это молотьба чего-то такого... мути какой-то. Должен ведь кто-то ее перелопатить?
Саша сдавленно застонал.
- Саша, Сашок, - зарыдал Томилин, - тебе бы у грамоты сидеть, умильный ты да светлый!
Голос Томилина звенел - и сколько неисплаканной силушки народной было в нем!
- Да, Томилин, да... Ох, тошно мне! - задушенно сказал Александр, рванув воротник, - Но зачем, зачем, зачем, Томилин?
- Зачем? - вскричал Томилин, - Зачем! А затем, что упадет кровушка в мать сыру землю и вырастут цветы совести народной! Саша, Сашок! Ты знаешь... кто? Ты, говорю , знаешь для меня кто? Ты для меня все горюшко, болюшко и силушка людская, вот кто! Саша, не молчи! Хочешь, землю есть буду?! - И Томилин, припав к мокрой от росы земле, стал хватать дрожащими губами землю.
Алексанер задумчиво ухватил тонкими пальцами комок затоптанной черной земли и поглядел на нее заплаканными глазами.
- Вот она... Землица...- дрогнувшим голосом сказал он.
Томилин, шмыгая носом и всхлипывая, взял в руки канистру с керосином и ...
( Иван, выйдя из оцепенения, дернулся и прохрипел:
- Переключай...
Валера удивленно посмотрел на него:
- Тебе что, не нравится? Зашибанское кино.
- Переключай, быстро... - не двигаясь, мучительно скривился Иван.)
Минуты две по экрану ползет секундноя стрелка. Иван подавленно смотрит, не шевелясь. Затем на экране появляется лихой молодой человек, как и Иван, напряженно глядящий кудо-то вбок. Иван вздрагивает и молодой человек, будто заметив это, счастливо улыбается и объявляет:
- Дорoгие товарищи! Сегодня в нашей программе художественный фильм "Спорт любит сильных". По центральному телевидению фильм демонстрируется впервые.
Спорт любит сильных
Под оглушительный рев трибун Алексей вышел на помост и несколько раз подпрыгнул, разминаясь.
- На помосте Алексей Степанов, Советский Союз! - проревел динамик и, вторя ему, залопотали на разных языках голоса в других частях громадногo зала.
( Иван облегченно вздыхает, откидывается назад:
- Слава, тебе, господи... Что-то наконец нормальное! А я уж думал белая горячка у нас!