Семья Сирила Орера проживала в самом центре поселка. Дом их сразу привлекал внимание впечатляющими размерами и большим участком с садом. А на коньке крыши сидела гаргулья, обозревавшая острым взором окрестности.
Эфорр постучал в ворота тяжелым молотком, выполненным в форме головы василиска. Но держался профессор почему-то напряженно.
Гаргулья взмахнула крыльями, и ворота раскрылись. К нам вышел мужчина средних лет в свободных полотняных штанах, белой рубахе и вышитом ярком жилете.
— Профессор Эфорр, — произнес он, слегка кивая и совсем не удивляясь нежданным гостям.
— Мистер Сирил, — сдержанно кивнул профессор в ответ. — Я в Пустошь по делам. Привез студентку для ознакомления с вашей культурой.
Студентку? Я скептически покосилась на Эфорра. Все-таки я была права — ханжа он.
— С нашей культурой, профессор, — ненавязчиво поправил его мистер Сирил.
Эфорр скривился, но выдавил вежливую полуулыбку.
— Мы бы хотели остановиться у вас и привести себя в порядок после путешествия, — попросил он. — Мой дом слишком запущен, вы знаете. Потребуется хотя бы день, чтобы основательно там убраться.
У профессора тут есть собственная хатка? Интересно.
— Конечно. — Сирил гостеприимным жестом махнул рукой вглубь ухоженного двора. — В моем скромном жилище всегда найдется место для профессора Эфорра и его студентки.
— Понадобится бытовой маг, чтобы очистить мой дом. Сам я не справлюсь, — добавил Эфорр. — И еще у меня к вам серьезный разговор.
Сирил понимающе усмехнулся и хитренько так на меня зыркнул. И я даже не знаю, что тогда было лучше — соврать, как сделал Эфорр или сказать правду, что мы… А кем мы, собственно, являлись? Истинной парой? Любовниками? "Так что побуду студенткой", — подумала я, не зная, как сильно ошибаюсь.
Для оборотня истинная пара просто любовницей быть не может. И представив меня, как студентку, Эфорр всего лишь огородил меня от лишних вопросов. Ведь любопытные домочадцы Сирила так и мелькали вокруг, всячески стараясь попасться нам на пути.
Мы прошли за хозяином через прохладный внутренний двор и поднялись на второй этаж, где нам показали две смежные комнаты с общей гостиной. Сообщив, что обед через два часа, Сирил оставил нас.
Стоило двери закрыться, как профессор издал сдавленный мученический стон и начал энергично стягивать с себя пиджак и джемпер.
— Что с вами? — испуганно воскликнула я, когда он резким движением распустил и сдернул галстук.
— Я сойду с ума, если не приму душ, Катерина, — бросил он глухо и, расстегивая пуговицы на рубашке, умчался в свою комнату.
Ничего себе. Никогда не видела профессора таким… таким взбудораженным. И шмотки свои раскидал вокруг.
Но было действительно очень жарко и я тоже с удовольствием избавилась от свитера и плотной юбки, оставшись в комбинации.
Странное все же место. И совсем не похоже на резервацию.
Оборотни василиски, судя по всему, жили вполне припеваючи. И я бы не отказалась от такого дома. Почему Эфорр не хочет переехать сюда? Я оглядела гостиную и заглянула в спальни.
Стены, покрытые глазурованной разноцветной плиткой, складывающейся в узоры. Плетеная мебель, легкие гардины и шторы на узких окнах, коврики из тростника, много зелени. Красиво.
Я снова вернулась в гостиную и залезла с ногами на диван. После тряски в маголете хотелось спать. Подумалось, что неплохо бы и мне ополоснуться, но затем я незаметно для себя самой задремала.
Разбудил меня Эфорр, хлопнувший дверью.
Возник профессор в неожиданном образе — в расстегнутой наполовину рубашке и в светлых брюках по местной моде. И босой.
Я встрепенулась и с удовольствием присмотрелась к крепкой шее и части груди, видной в распахнутом вороте.
Его местные, что ли, успели покусать, превратив нашего ледяного джентльмена в южного мачо?
Он не остался в долгу и тоже скользнул потяжелевшим взглядом по моей фигуре и всему, что открывала комбинация. А открывала она немало. Но я решила не стесняться — пусть понемногу привыкает к красоте.
— Ужасно вспотел в теплых вещах, — пояснил Эфорр и уселся рядом со мной в кресло, слегка под ним просевшее. — Не люблю жару и тростниковую мебель, — добавил он ворчливо.
Мы помолчали.
— Василиски хорошо живут, профессор, — прервала я неловкую паузу. — Я представляла какой-нибудь ужас-ужас с соломенными хижинами и голодными… эмм… аборигенами-людоедами.
— Я родился в другом мире, Катерина. Родился обычным человеком, который стал оборотнем не по своей воле. Их культура чужая мне и… признаюсь честно, неприятная.
— А они на вас обижаются? — догадалась я, обратившись к нему снова на вы.
Черт! Никак не получается ему тыкать. Тогда надо будет называть его Шоном, а к такому я еще не готова. Ну очень уж у него неприступный вид. Даже в расстегнутой рубашке.
— Они на меня обижаются, — машинально повторил за мной профессор, расслабляя мышцы и откидывая назад голову.
Мне подумалось, что у него не так уж и много моментов, когда он может просто побыть собой, ничего не скрывая и не стыдясь. И, по иронии судьбы, собой он может быть только здесь, в Пустоши Шредера, которую не переносит.
Понимание его боли вдруг пришло само, ясно оформилось в сознании… Полное родство со своим василиском он ощущает только здесь, а в Каллине мучается от внутреннего противоречия и постоянного страха сорваться…
Хм, я и правда чувствую его эмоции.
Профессор заерзал в своем кресле и закинул руку за голову.
— Все виденные мною оборотни предпочитают уединение, но я бы не назвала их поселения резервацией, — сказала я.
— Это их добровольный выбор, — ответил Эфорр. — Они живут закрыто, строго соблюдают свои порядки. Чтут традицию выбора истинной пары. Их поселки вполне обустроены, но это все равно резервация, как ее ни украшай. Нет возможности сделать карьеру, имя, подняться в обществе, приобрести власть… В этом плане ящеры и ночные коты поступили куда разумнее. Они ассимилировались среди людей. Впрочем, они и не обращаются.
— А вы амбициозны, — я хмыкнула.
— Естественно. Мой отец был сенатором, дед генеральным прокурором, а мать ректором академии. О бабушке вы знаете. Почему их потомок должен сгнить где-то в Пустоши?
— Вот в этом и проблема, — я улеглась на живот, разглядывая его.
Он косо взглянул на меня из под полуопущенных ресниц. Проскользнувший в окно золотой луч вдруг коснулся его лица, осветив рыжеватую щетину и редкие веснушки…
— Вы — сноб, — продолжила развивать я мысль. — Избавьтесь от этого качества и вам полегчает.
Он рассмеялся, как мне показалось, немного зло.
— Мне тридцать пять лет. Люди в этом возрасте не меняются и не трясутся над своими комплексами. Я давно смирился со всем, что со мной приключилось. Проблема в другом. Всегда существует риск, что я сорвусь и из-за своей ипостаси все потеряю.
— И как мистер Сирил вас терпит? Удивляюсь, что он вообще принял нас у себя, — поддела я профессора.
— Когда-то я спас ему жизнь, — отмахнулся Эфорр.
— И все же, вы — сноб. Какая разница, чего достигли ваши предки? Будьте проще.
— Как вы себе это представляете? — он искренне удивился.
— Вот и я о том же. Мы не сможем быть вместе. Слишком разные.
Он серьезно посмотрел на меня.
— Люди не меняются. Меняются обстоятельства. А меня уже уволили из академии, — последние слова он кинул небрежно, словно ему все равно.
— Почему? Это из-за меня? — Я выпрямилась. — Потому что вы стали нестабильны, часто обращались?
— Потому что Ливиний давно строит козни против меня, Катерина. Но это сейчас не важно.
Он протянул руку и погладил меня по щеке.
— Вы ведь не хотели серьезных отношений, не хотели обретать пару, — продолжила настаивать я. — Из-за меня у вас неприятности.
— Истинность тут ни причем, — ответил он. — Я хочу быть с тобой и мне плевать на все остальное. Не окажись мы парой, я бы все равно выбрал тебя. Я хорошо понял это за прошедший месяц. Ты мне нравишься, Катерина.
Он перетянул меня к себе на колени и требовательно поцеловал. Мне страшно захотелось сорвать с него рубашку и исследовать, наконец, его тело более основательно. Но нет — здесь не место для любовных забав.
— Переодевайся в бабушкин сарафан, — улыбнулся Эфорр и прикоснулся губами к моей ладони. — Скоро нас позовут обедать.
— Так обидно, что вас уволили…
— Я вернусь в академию, Катерина, — уверенно произнес он, и я поверила — от этого упертого василиска они так легко не отделаются.
Я вбежала в спальню и сразу понеслась под душ. Холодный. На обратном пути споткнулась и задела вазу с розовыми каллами, горделиво стоявшую на прикроватном столике. И здесь вазы!
Вода, естественно, пролилась, залила все вокруг, потекла на лазурную плитку пола… Да что же это такое!
Под вазой еще и журналы лежали. Я схватила их, в надежде успеть спасти и увидела…
Нет, не может быть! Это шутка? Розыгрыш?
Кто-то искромсал журнальные листы, вырезав из них буквы. Я безошибочно узнала шрифт, который красовался на тех дурацких анонимных письмах.
А ведь я о них совершенно забыла.