– - А вот ты узнай попробуй.
Петр присел на лавку, достал папиросы и хотел закуривать.
Луиза заметила это и поспешно проговорила:
– - Здесь курить нельзя.
– - Чего же? -- покраснев, изумился Петр. -- У меня хорошие папиросы, не махорка.
– - Все равно. Нас здесь много сидит, и нам нужен чистый дух.
– - Что ты лезешь в чужой монастырь с своим уставом? -- посмеялась ему одна девушка.
– - У вас, правда, тут монастырь, -- обиженно проговорил Петр, пряча в карман папиросы. -- Ну что ж, спасайтесь тут, а мы обедать пойдем. Пойдем, Марфуша.
– - Подожди, поспеем.
– - Чего годить, когда начал поп кадить.
Марфуша поглядела на Луизу. Луиза пожала плечами, Марфуша накинула на себя одежину и вышла за братом. Когда они ушли, Луиза, удивленная, проговорила:
– - Почему он такой самолюбивый? Ему сказали правду, а он ее невзлюбил.
– - Богатые они, к почету привыкли, и вдруг ему осадка.
– - Богатый больше должен понимать, что нужно.
– - Он много понимает, только об себе.
– - И у вас много таких парней?
– - Были такие, были и другие, -- только теперь все они на службе.
Наташка за обедом рассказала, как к ним приходил Петр Смолин и что из этого вышло. Отец с матерью посмеялись, но Андрей сделался серьезным. В его глазах появилось смутное беспокойство, это беспокойство зашевелилось в его душе. Он вдруг забоялся: а ну, как латышкам выйдет из этого какая неприятность?
За последнее время Луиза стала одной заботой Андрея. Все, что его занимало последнее время, -- это была Луиза; он только о ней и думал и этими думами и жил. Он видел в девушке то, что ему представлялось самое хорошее и самое нужное в жизни. Все, что она говорила, что делала, как объясняла, что нужно делать и что делали другие, ему казалось безусловной правдой. Когда про Луизу что-нибудь рассказывала Наташка, у него всегда усиленно билось сердце. Бывать у них в избе, читать девушкам книжки было для него самой большой радостью. Еще более было радостно парню, когда Луиза приходила к ним в избу, заводила разговор с отцом или матерью и как отец с матерью, слушая ее, забывали свои дела. Разговор же с ним, советы о чтении поднимали Андрея до небес. У него появились такие чувства и надежды, в которых он пока боялся признаться себе. Он не знал еще хорошо, что это такое.
Не знал хорошо Андрей, что его обеспокоило и сейчас, когда он узнал от сестренки, что у них был Петр Смолин, но тревога, поднявшаяся в его сердце, не проходила. Оно смутно ныло.
Пообедали. Отец с Ларькой поехали в лес доваживать оставшиеся там сучья, а Андрею нужно было сходить к сапожнику. Он уже теперь ходил не на костыле. Ему купили новые валенки, и один валенок немного давил больную ногу, нужно было его расколотить на колодке. У сапожника сидело два мужика, зашедшие к нему покурить. И Петр пришел тоже с докукой, вырезать ремешок на напальник у гармоники. Увидев вошедшего Андрея, Петр насмешливо сказал:
– - Отцу игумену. Как в твоем монастыре дела идут?
Андрей понял, на что парень намекает, и ответил:
– - Да идут себе, а ты что, хотел бы поступить туда?
– - Нет, спаси Христос. Там настоятельница очень строга. Один раз зашел, и то курить не позволила. Этаких порядков я еще нигде не видал…
– - Стало быть, так надо.
– - Мало ли что ей так надо, да нам-то это не отрада.
– - Зачем тогда ходить?
– - Неволя заставляет. Она к себе всех девок переманила, не с кем стало и язык почесать.
– - Девок она к себе привадила не напрасно, -- проговорил один из сидевших у сапожника мужиков. -- Она их всех на дело наставляет.
– - Дело делом, и гулянью должен быть час. Бывало, каждый вечер у чьих-нибудь ворот стоят, гогочат, сыграешь ни гармонике, попляшут… А теперь иной вечер и не сберешь никого.
– - Ступай и ты с ними в избу.
– - В том-то и дело, что не подходит. Плюнуть не потрафишь. Тоже народ. Забивает голову, чтобы все нос драли, только и всего…
– - Что же она, худому кого учит?
– - Не худому и не хорошему. Кроить да резать все полезут; а ты вот научи чему-нибудь путному.
– - Чего же еще путней для нашей сестры?
– - От них такая путь, какой у нас не было, -- заступился за латышек другой мужик. -- Они все люди с большим понятием. У моей отдельной снохи корова захирела. Сохнет и сохнет, а жилец латыш посмотрел да и говорит: как ее кормишь? А ты, говорит, попробуй так вот да так. Растолковал, показал. Баба послушалась, и что ж? Поправилась корова, стала на скотину похожа.
– - С понятием люди, -- проговорил и сапожник. -- Мне Мануйло говорил: валялось у него железо разное, так, лом. Подобрался к нему латыш -- замок к замку, личина к личине, где смазал, где ключ подобрал, вышла добра целая полка…
– - Как нерусский человек, так во всем другая ухватка, -- сказал опять первый мужик. -- Я тоже смолода в солдатах служил, в Финляндии. Так тоже, что они делают только! На камнях хлеб растет, а уж на огороде-то что у них родится… Куда до них нашим.
– - Нашим никакой науки не было, -- согласился с этим Петр.
– - А когда наука началась, ты против нее на дыбы? -- подхватил его Андрей.
– - Это не наука. Какая это наука, наука должна быть настоящая.
– - Все равно, хоть маленькое стеклышко в угол вставишь, все больше свету войдет. -- Лиха беда начало!
Петр промолчал, но, видимо, он с этим был не согласен. Андрей ушел от сапожника все с тем же смутным чувством.
В сумерки, когда Андрей стоял у двора, он заметил, как по дороге шло несколько девушек, и вдруг навстречу им вышел Петр и остановил их. Пошло зубоскальство, смех. Вдруг рявкнула гармоника, и вся компания повернула назад и пошла на тот конец деревни. Андрей долго стоял, думал, что девицы оторвутся наконец от Петра и придут к Луизе. Но с того конца продолжало доноситься пение, и хор делался все разноголосей. Видимо, к нему прибавились и другие, вышедшие на улицу.
У двора появилась Луиза; она вышла налегке, с жакеткой внакидку. Увидав стоящего Андрея, Луиза спросила:
– - Не видно, не идут девушки?
– - Они и не придут…
– - Почему?