На родине все было так же, как и раньше, только еще хуже.
Украдешь там, украдешь здесь. Да по мелочи — посадить могут, да побыстрее — опередить могут.
Все попытки вырваться еще разок, хоть на годик — посольским слесарем, электриком или дворником — ни к чему не привели. Не было ни таких друзей, ни таких рублей. Но осталась память, которая помогала жить, шить, пить (но не спиваться) и собирать такие кресла и диваны — прямо со страниц «Peter Justesen».
И еще гордость — все-таки это не приснилось.
А что интересного могу рассказать я?
Могу про Юлика, который последние годы руководил отделением только на бумаге, гримируя плавно сменяющие друг друга запои под микроинфаркты и пневмонии. Администрация в курсе и, не видя перед собой заведующего, способного постоять за свое отделение, имеет нас, как хочет. Обвиняет в чужих осложнениях, лишает премий за обнаруженные на многоразовых эндотрахеальных трубках бактерии. Так обеспечьте одноразовыми, мать вашу!
Параллельно нас стравливают с другими службами. Дело нехитрое: в январе продовольственные заказы спускают на анестезиологию (на всех остальных — собак), в июне — на нефрологию, в ноябре — на урологию. И так далее. В духе товарища Цезаря.
Могу про «старую гвардию», которая нашла себе новую мишень.
Теперь на утренних конференциях вместо Мамчина треплют Таню Сомакову. Таня — анестезиолог от Бога — с головой, руками и хорошей реакцией, с чутьем, в конце концов. Она вытаскивает таких больных, на которых сотрудники со стажами и категориями с готовностью ставят крест. Не всех, конечно…
Могу про то, как Любовь Матвеевну из «травмы» в молочном магазине чуть не сбила с ног Парашка, бросившись на грудь со слезами и криком «Еще один! Ну почему?!» Про парня, которые лег в «ортопедию» исправить контрактуру на безымянном пальце (собрался жениться, а кольцо не налезает) и умер под наркозом. Про нейрохирурга, которому родственники кавказской национальности после неудачной операции выбили глаз. И не кулаком — картечью.
Все это никому не интересно.
Я курил и слушал, а когда Славино красноречие иссякло, вставил «бородатую» байку из жизни второй подстанции.
Скоровспомощники подобрали алкаша с разбитой мордой и везут в больницу, чтобы исключить черепно-мозговую травму и повреждения внутренних органов. Злые — знают, что потом все равно переться в вытрезвитель.
На полпути клиент просыпается.
— Куда едем?
— В тюрьму.
— Да вы что, ребята?!
— А ты, паскуда, забыл, как милиционера в живот пырнул?
Через десять минут алкаша без звука госпитализировали с острым инфарктом миокарда.
Домой я попал ближе к полуночи и спал уже около двух часов, когда зазвонил телефон.
— Олежка, милый! — в состоянии сильного алкогольного опьянения (а оно наступает после приема совершенно немыслимых доз) с Машей случаются припадки нежности вперемешку с жалостью к себе (она плакала в трубку), — Мне так плохо…
— Мне тоже, — я попробовал ограничиться выражением солидарности.
— Так живот болит…
— Ты откуда? Из дома.
Машины всхлипывания вытеснил мужской баритон. По всему было видно (то есть слышно), что Коля тоже крупно поддал.
— Олег, здравствуй. Это муж Маши. У нее сильные боли.
Говорит, что аппендицит.
— Надо, чтобы посмотрел хирург.
— Она никуда не хочет идти.
Так отвези!
Коля задумался. Маша снова перехватила инициативу.
— Олег, мне страшно. Приезжай.
— 0ткуда ты знаешь, что это аппендицит?
— Уже не в первый раз.
— И когда это началось?
— Лет пять.
— Так пять лет и болит?
— Нет, сегодня после обеда.
— Послушай, Маша. Сейчас около двенадцати. Прошло всего несколько часов. До утра рукой подать. Встретимся утром в больнице.
Завтра дежурит Опошин. Посмотрит (и почти наверняка ничего не обнаружит).
— Олежка, ты меня бросаешь? Я умираю!
Придется ехать. Неприлично спать с женщиной по графику, в остальное время забывая о ее существовании.
— Куда?
— Коля тебя встретит.
Через полчаса к остановке подрулил «частник» с зеленым огоньком.
За десять минут до закрытия метро я плюхнулся на изрезанное коричневое сиденье. Под противный гул состава, набирающего скорость в темном туннеле, погрузился в размышления о собственной глупости, Светином эгоизме и авантюрности происходящего в целом.
Невообразимыми трущобами Коля провел меня до коммуналки, где Русенковы занимали две комнаты.
При моем появлении Маше сразу полегчало. Нет, она не бросилась мне на шею. Да и я вел себя, как «хороший знакомый». И все же надо быть дебилом вроде Коли, чтобы ничего не заподозрить.
Пока я щупал животик, заголенный до подбородка, Коля принес початую бутылку портвейна и стакан. Я налил себе немного, стараясь не разрушить обывательского стереотипа «настоящего» доктора.