— Представляешь, какой сейчас разброд по секторам! — он всегда берет шире.
Через час мне удалось вывести Пашу из критического состояния и — потихоньку — на улицу. После долгих расспросов и тщательной ориентировки на местности мы вышли к винному магазину с деморализующей толпой у входа.
Объяснять народу, что тут человек помирает, бесполезно — по утрам всем хреново.
Опять нашлось доброе сердце, правда, сверху попросило больше и пристроилось третьим. Мы глотнули по двести пятьдесят «сухого» и разбежались.
В запруженном потным мясом метро меня посетила агораклаустрофобия[33] Я порывался изъять у Паши ампулу реланиума — «последние патрон» он всегда носит с собой — с тем, чтобы безотлагательно разгрызть ее зубами.
Друг молча боролся со мной, народ молча косился на двух гомосеков.
На улице Горького мы купили картошку и пачку креветок. До позднего вечера пили «портвейн» и закусывали диазепамом. Вареная картошка и креветки сохли на своих тарелках. Оказывается, ни не только не гармонируют с «портвейном», но и совершенно не сочетаются друг с другом.
Посидим часок, поспим парочку. Потом все сначала. Нас посетила Ее Величество Депрессия. Можно сказать, «соображали» на троих.
В промежутках между комами мы перебрасывались короткими фразами и курили.
— Устал зверски. Дежурства, запои, снова дежурства. Просвета не видно.
— Заведи себе нормальную бабу.
— Где ж ее взять?
— А что «покойная»?
— Видимся… На прошлой неделе был у нее на даче.
Потрахались в роще среди ландышей. Романтика!
— Может, она тебя любит?
— Сама подавала на развод.
— Ты не подарок.
— Какой есть.
— Пока есть, потом сопьешься.
— Смотрите, какой правильный! Мое присутствие в этом мире ничего не меняет. Моего отсутствия никто не заметит.
— А родители?
— Ты забыл сестру и деверя. Перечисляй всех, раз уж начал.
— Это ты забыл. Про дочь.
— Спасибо, что напомнил. Дочь ходит в садик. Собирается в Израиль вместе с мамой. Насовсем.
— Ну и езжай вместе с ними.
— Звали… А что мне, православному, там делать?
— А чего тебе, православному, делать здесь?
— Ждать.
— Чего?
— Твоего возвращения из Германии. Приглашение получил?
— Паспорт оформляю.
— Приедешь, расскажешь. Везунчик ты наш. И за что тебя бабы любят?
— А тебе завидно?
— Не угадал. На Запад я не рвусь — это рай для зажравшихся дебилов. «Хау ду ю ду?» — «О'кей!» — и дебильная ухмылка на всю рожу.
— А кому ты там нужен? Мы то есть…
— Ну валяй, расскажи мне про чудеса ихней медицины, про сто пятьдесят восемь экзаменов, которые нужно сдать на пути к Олимпу. Сказки бабушки Батыр…
— Но это правда.
— А работать без мониторов, без лекарств — на слух, на нюх, чем Бог пошлет — это просто? И, в общем-то, морим не больше, чем они… Если там такие крутые, чего им бояться? Запустили бы пару сотен советских врачей — пусть весь мир увидит, какие мы бездари. Нет, конкуренция никому не в кайф.
— Вполне понятная политика.
— Политика? Но причем тут «хреновая система образования, неконвертируемые дипломы»? Ты в самом деле веришь, что мы хуже как специалисты?
— Мы — нет. Но кого это волнует?
— Нас.
— Нас? Ну, давай сами установим себе зарплату.
— И установим! Почему шахтеры, авиадиспетчеры, даже водители троллейбусов качают права, а мы носимся с клятвой Гиппократа, как курица с яйцом? Надо бастовать: отделениями, больницами, рай- и облздравами. Отменять плановые операции, сворачивать экстренную помощь…
— Ну, это ты загнул!
— Загнул? Да они пользуются «святостью» нашей профессии.
Любой торгаш может прочитать тебе мораль на тему «то бензин, а то дети», причем не краснея.
Тогда мы не подрались, а то ходить бы мне со сломанной челюстью. Или ребрами.