- Я не жег! Я не крал! - визгливо заныл Корейко. - Это какое-то безумие!
Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти, затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:
- Контра недобитая!
Александр Иванович подумал так: "Да пошел ты!", но пробормотал по-другому: - Может, это кто-то другой жег? А, товарищ?
- Ты на кого, петух гамбургский, стрелки переводишь?
- Я не перевожу.
- Как же не переводишь, когда переводишь!
И тут в голове у Александра Ивановича соскочил какой-то рычажок: Корейко потянул носом воздух, испустил тяжелый насосный выдох, на щеках забрезжил румянец, одним словом, ополоумел:
- Я не петух гамбургский, я гражданин Советской страны!
- Чего, чего?! Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов добавлять не хочешь!
После этого восклицания капитан сильным ударом в лицо столкнул подозреваемого c табуретки. Удар был такой страшный, что Александр Иванович очухался только через пять минут. Когда он встал, следователь неуловимым для глаз движением, описав кулаком в воздухе дугу, шандарахнул его по голове. Александр Иванович c глухим стуком вновь свалился на пол. В ту самую минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ Свистопляскин, поджигатель товарища Ленина очнулся.
- Кого мутузим? - без всяких церемоний спросил Свистопляскин.
- Контру, Роман Брониславович. Сжег, собака, портрет Ленина.
- Так, так, - привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу и немного подумав, добавил: - Очередную, значит, контрреволюционную сволочь поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут, вредят. Что, говоришь, он сделал?
- Сжег портрет...
- Ах ты ж стерва! - стиснув зубы, продолжал Свистопляскин. - Ленина жечь?! Не иначе тут, капитан, заговор! Не иначе.
- Я понимаю, Роман Брониславович.
- Я никого не жег! - упирался поджигатель. - Я не понимаю!
Свистопляскин обхватил пальцами подбородок, болезненно сморщился и посмотрел на Корейко так, что тот перешел от остолоповского недоумения к онемелому страху.
- Милое дело! - претенциозно воскликнул начальник. Мы, значит, тут остатки контрреволюции добиваем, а вы...
- Бандитствует... - сорвалось c языка Ишаченко.
- Я не бандитствую!
- Молчи, тварь! - жестко приказал капитан.
- Не кричите, Альберт Карлович, не надо!
В этот момент у Александра Ивановича затрясся кадык и на свет вылупились три одинаковых восклицания:
- Я не жег! Я не жег! Я не жег!
- Жег и бандитствовал! - отрывисто настаивал капитан.
- Бандитствовать, значит, решили, гражданин? - почти мирным голосом пропел начальник. - Строить социализм не хотим, значит? Ну мы из вас душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, c кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка этого сначала в камеру, так сказать, на обработку, а завтра c утречка мы его вместе и допросим...
- Есть, товарищ начальник!
Вошел молоденький лейтенант c полусонной гримасой. Залязгали наручники.
- На выход, собака! - утомленно провыл он. - По сторонам не смотреть!
Так похитель-поджигатель портрета вождя мирового пролетариата оказался в подвале немешаевского политуправления. Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь на неровностях цементного пола, губы задрожали при виде зловещей двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась тяжело, c душераздирающим скрежетом. Корейко толкнули в огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка двухярусными нарами. Пол в камере был заплеван; слева от двери ютилась параша; чинно окруженный зэками, привинченный к полу болтами стол стоял в середине.
C пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась, кошмар продолжался.
- Ты на чем рога замочил? - холодно и спокойно спросил у новенького толстый зэк c желтыми зубами, в которых болталась потухшая папироса.
- Я, товарищи, не виновен!
- Цацачка! - послышалось c верхних нар.
- Придержи язык, Червь! Не мути поганку.
Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо.
- Ты какой масти?
- Я не понимаю... - слабо улыбнувшись, ответил новенький.
- Политический, что ли?
- Меня обвиняют в глупости, - немного недоверчиво пробубнил Корейко, - которую я никогда не совершал: они решили, что я сжег портрет Ленина.
- Стало быть, мастью ты не вышел! - восторженно грянул толстый зэк, обращаясь к сокамерникам. - Политический!
И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.
- Кто? Этот-то пистон - политический?
- Кидала он!
- Крыса он, которая тошнит!
Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный.
- Конь педальный!