"Пахан!" - почему-то подумал Корейко.
- Хочешь классно выпить и классно закусить? - заранее улыбаясь, спросил пахан, обращаясь к новенькому.
Новенький был угрюм, бледен и сильно подавлен.
- Ну, допустим, хочу... - ответил он, пытаясь уйти из поля зрения пахана.
- Так вот, это будут твои похороны!
Залп, громкий залп визгливого смеха огласил всю камеру. На лице у Корейко, ко всему прочему, появилось тоскливое выражение.
- Эй, Пархатый, - медленно заговорил пахан голосом, полным ненависти и злобы, - обшманай-ка залетку!
- Этого? - противно щурясь, угодливо произнес Пархатый.
- Его!
Пархатый подвалил к новенькому.
- А ну-ка, падла, напряги ноги! - то ли попросил, то ли приказал он.
Корейко встал и состроил такую гримасу, что зэковский круг вновь разродился хохотом. Пархатый под общий смех схватил его за руку, но залезть в карман к этой самой цацачке не успел: Корейко нанес мастерский боксерский удар, заставивший Пархатого занять неудобную позицию возле параши.
- Поганку мутить задумал! - отплевываясь, взвизгнул Пархатый. - Пахан, э то ж фуфло, а под цацачку косит.
- Пархатый!
Корейко залепил по вальтанутому лицу оглушительную плюху.
- Червь! Умри этого хлюста рукопашного!
Духаристый длиннорукий Червь без суеты спрыгнул c нар.
Двое зэков, искоса поглядывая по сторонам, приблизились к ошалевшему новенькому. Завязалась драка. Корейко ребром ладони нанес Червю болезненный удар в плечо, Пархатого лягнул ногой по почкам и задел кулаком по красному носу. Но силы были неравные. В конце концов новенького скрутили. Червь и Пархатый подвели его к пахану.
- Ша! Не рыпаться! - спокойно скомандовал пахан. - Ты не на ринге... Хочешь послушать лязг железа о камень? - И в его опытных руках сверкнула пиковина. - На-ка, понюхай!
- Надзиратель! - глупо крикнул перепуганный Корейко. Тут беспределом занимаются!
- Ах ты, сволочь, хипиш поднимать?! - зеленея лицом, заскулил Червь.
- Фуфло, не толкай меня на мокруху! - медленно, стараясь не смотреть на новенького, ожесточился пахан. - Ну и масть же пошла...
- Гадом буду, заделай его, пахан! - взбеленился Пархатый.
- Крови не терплю! - туманно пояснил пахан. - Да и на хрена нам рога мочить? Пусть живет. Его менты и без нас заквасят... Что в карманах?
- Пустой я, - запинаясь ответил новенький.
- Курево есть?
- Некурящий.
- Ладно, без шорохов! Отпустите его.
Блатота разбрелась по своим местам.
- А лепень-то у него ничего, - проехидствовал Червь, приметив пиджак новенького, - на тебя, пахан!
- Ты что духаришься, Червь! - просипел пахан... - Это тебе не пайку закашивать. А ну-ка, вахлак, сымай лепень!..
- Какой еще лепень, товарищ?
- Ну шо ты на меня, тошнотик, косяка давишь? Тошнит он тут "товарищами"! Лепень, говорю, сымай!
- Ты что, рогомет, кони отбросить хочешь? - прибавил Червь.
Новенький все понял и, менжуясь, снял пиджак. "О, люди, порождение ехидны!" - по-чеховски остро воскликнул в душе Корейко.
- То-то, терпило! - Червь засуетился и поднес пиджак новенького к пахану. - Носи, здоровый!.. Пахан, а может и прохоря у него заштопорим?
- Вахмуркам оставь его прохоря!
Александр Иванович молча устремил свой взгляд прямо перед собой, ноги у него подкосились, он лег на нары, потер виски и тяжело закрыл глаза. Неудержимо клонило в сон, хотелось забыться. Он свернулся клубочком, задремал, ждал не долго, вот оно... вот оно... сон забежал в глаза... и посетило Александра Ивановича связное сновидение. И снилось подпольному миллионеру нежное, ласковое, манящее, бурляще-кипящее крымское солнышко, то самое солнышко, которое безжалостно падало на каменистый пляж и белые спины отдыхающих. Безропотно выкатывались на кишащий людьми берег морские волны. На пляже среди сотни отдыхающих особенно выделялась широкогрудая мадам c удлиненным бюстом и стройными ногами. Ее тело вялилось под горящими лучами июльского солнца и медленно покрывалось красным ожоговым загаром. Мадам вздыхала и, переворачиваясь на купальной простыне, ворчала: "Эх-хо-хо! Не отдых, а черт знает что!" Со стороны Феодосии подплывали два рыболовецких сейнера. C Ялтинской бухты подгребал своим ходом москвич Максим Иванов. "Хороша водичка!" - радостно сверкая глазками, протрезвонил Иванов, выходя из воды. Максим был свежий, пахнущий йодом, c недопеченными плечами, к его синим в клеточку трусикам была прикреплена зеленая капроновая авоська, доверху заполненная крупными мидиями. "Послушайте, вы! - обратился к господину Иванову товарищ c прогорелой спиной. - Вы, что это, из Турции приплыли?" - "Нет, из Парижа!" - пошутил товарищ Иванов, бросая на берег авоську. Вскоре он осмотрелся, и ему предстала ужасающая картина: романтично кишащий людьми пляж сгорал дотла. Нет, у него не помутилось в глазах. Товарищ Иванов ясно видел сгоравшие дотла спины, груди, бедра и даже сгоревшие черные трусы - все реально. Иванов зашагал к морю, бултыхнулся и, колотя воду руками, быстро поплыл по-собачьи вникуда.
Корейко проснулся. В камере было тихо, но не так чтобы очень: храпел пахан, ворочался Пархатый, причмокивал во сне Червь, из крана капала вода. Щелкнул замок, открылось зарешеченное оконце, показалась морда конвоира.
- Подъем, подлюги!
Корейко поднял со сна голову, вдохнул в себя порцию тлетворного воздуха и бессмысленно посмотрел по сторонам: мрачные стены, испещренные следами от воды, были похожи на каменную могилу, где-то пряталась смерть.
Глава XXVIII ДАЛЕКАЯ И УХОДЯЩАЯ НАВСЕГДА МОСКВА
В воскресенье утром мадам Настасья Феоктисовна Долампочкина спала посредине Большого Златоустинского переулка в одной из квартир двухэтажного особняка. Ее не беспокоило, что звезда второй величины и тринадцатой степени немешаевского политуправления капитан Ишаченко в четверть двенадцатого вышел из того самого здания на Лубянке, которое в начале века было доходным домом страхового общества "Россия". В расстроенном мозгу Альберта Карловича, словно в бурлящем море, полоскался приказ: "Найти, обезвредить, доставить!"
- Где же искать этого жида маланского?! - сквозь зубы процедил Альберт Карлович, окидывая взглядом площадь имени товарища Железного Феликса. - Так, отставить истерику мысли! Приказ номер один: рассуждать логически... а машину не дали, шляйся теперича по ихней столице... Ладно... Деньги у него есть. Приказ номер два: действовать. Начнем c гостиниц. Разумеется, c дорогих гостиниц. Какие в этой прорве дорогие гостиницы? Первоклассными гостиницами являются "Националь", "Савой" и этот, как его, "Гранд"...
От слова "Гранд" потерялась добавочка "Отель", но скоро нашлась, и получилось: "Гранд-отель". Альберт Карлович кивнул и немедленно направился в сторону Кузнецкого моста.
- Профессор непонятных наук! - ругнулся капитан, переходя улицу. - Ходи тут по этой срани.
И тут шесть мыслей пронзили мозг капитана: пень обрыганный - раз, сандаль губатый - два, фантик занюханный - три, ну, я ему устрою - четыре, смерти будет просить - пять, но я буду зол и беспощаден - шесть.
Кузнецкий бурлил книжниками, букинистами, старыми спекуляторами, торговцами антиквариатом, другими дельцами высшего разбора и всем своим видом доказывал, что никакой революции не было. У витрин трикотажной лавки на фоне розовых сорочек и дамских фетровых колпачков стояла старушенция. Она пела, выпуская из своего рта хлюпающе-свистящие альты:
"Нет в этой жизни счастья!"