Партиец прикусил зубами нижнюю губу и слегка понурился.
- Да, утром, вы пом...
- Да я помню: тогда шел снег.
- ...он был.
Ишаченко погладил свои красноармейские усики, почесал затылок и откинулся на высокую спинку кресла. Наступившая минута молчания показалась Ираклию Давыдовичу вечностью. Колючие глаза старшего следователя говорили: "Вам что, морду набить или так сознаетесь?" Резиновые кулаки, покоившиеся на столешнице подтверждали, что глаза не врут и не шутят. Ужасно ненавидел товарищ Суржанский жизненные ситуации, в которых ему били морду. Последний раз это случилось в гостях у Ключниковых. Отметина еще красовалась на его честном партийном лице. Добавки Ираклий Давыдович не хотел. И тогда он невероятным усилием воли запустил в душе некий механизм: пришли в движение мозговые извилины, кровь бешено понеслась по аорте - еще мгновение и...
- Я потерял партийный билет.
...В кабинете старшего следователя по особо важным делам прогремел взрыв. Бронзовый бюст Железного Феликса развернулся на своем постаменте и сурово сдвинул брови. Чекистский плакат в кабинете Ишаченко дал крен. Задребезжали мутные оконные стекла. Стояк вешалки подпрыгнул на месте, а за дверью тетя Паша выронила из рук швабру. Только несгораемый шкаф остался невозмутим, а со стороны орехового шкафа в наступившей умопомрачительной тишине слышался шелест падающей бумаги.
Если бы сейчас ответработнику исполкома товарищу Суржанскому сообщили, что Земля сошла c орбиты и врезалась в толстый шар Солнца, он сказал бы: "Ну и что? И не такое бывает! А вот я..." Было страшно. Серый в крапинку пол уходил из-под ног. Ужас заморозил сознание первого немешаевского беспартбилетника и вырвал из его партийной души... истерический смех. Смех был сильный, хриплый.
- Ах, ты еще и ржать, контра?! - дошло до помутненного сознания Ираклия Давыдовича.
Смех прекратился так же вдруг, как и начался. Вырвавшийся было ужас возвратился, как джин, вовнутрь.
- Я же сам пришел, сам, понимаете? - проговорил Ираклий Давыдович, дрожа всем телом. - Какая же я контра? Понимаете, в среду утром...
Тут из кармана следователя свободной птахой выпорхнула фига.
- Это я уже слышал! - вспыхнул капитан. - А ну молчать! А может ты не просто контра, - предположил он, - а притаившийся враг народа? Или того хуже - наймит Антанты? А? Вот где надо разобраться... И хорошенько надо разобраться.
- Вы же помните, - захлебываясь в страхе, прошептал Ираклий Давыдович, - тогда еще снег шел. Ведь так? Так.
- А ну - молчать! - крикнул чекист так, что в жилах у наймита Антанты застыла кровь. - Хватит мне тут!..
Из возникшей возле орехового шкафа бумажной кучи он взял листок c надписью: "Протокол допроса".
- Ну, сволота контрреволюционная, начнем. Фамилия?
Альберт Карлович вновь закурил, а Ираклия Давыдовича передернуло. Он попробовал приоткрыть дрожащий рот, но губы были, словно приклеенные и вместо того, чтобы дать волю рашпильному языку, держали его в неволе. Уши заложило и они начали еле заметно вращаться.
- Фамилия, - громко повторил грозный следователь.
- Суржанский я... - губы неожиданно расклеились и так же быстро сомкнулись.
- Созна-аешься! - c уверенностью прошипел следователь. - Не такие кололись. Имя, отчество.
- Ираклий Давыдович, - выдавили побледневшие губы.
Партийная совесть поджала хвост и предательски безмолствовала.
- Социальное положение?
Пошла стандартная процедура допроса, общая для всех округов страны c территориально-милицейскими формированиями. Гражданин Суржанский быстро освоился и отвечал на вопросы следователя более уверенно. Простые человеческие чувства вновь соединились c партответственной душой, насквозь пропитанной последними решениями немешаевского партактива.
Дойдя до "Есть ли родственники за границей?", следователь отложил в сторону ручку. "А к чему все эти формальности? подумал он. - Все равно этот тип - участник меньшевистского заговора. Очень кстати..."
- Слушай сюда, контра, - сказал он. - Если ты мне сейчас не скажешь, кому, когда, где, при каких обстоятельствах и за сколько продал самое святое, что тебе доверила партия, я из-под твоей вражьей шкуры все повытаскиваю и твоим дружкам, антантским собакам, скормлю. Ты понял, ишак подорванный?
Ираклий Давыдович покорно кивнул и изобразил на своем лице полное понимание.
- Кому, оленевод твою мать, партийный билет продал? еще раз спросил следователь и, достав из кобуры револьвер системы Смит и Вессон, почесал им затылок.
- Клянусь честью, я не продавал! Я не продавал, гражданин следователь, слово коммуниста... Понимаете, в среду утром, вы помните, тогда еще снег шел, такой большой снег, мокрый, билет у меня был. Я помню, был. Ведь так? Так.
- Ты что мне тут горбатого к стенке лепишь?
- Я не леплю, товарищ следователь.
- Как же не лепишь, когда лепишь?
- Понимаете, в среду утром...
- Нет, этот оленевод меня запарил!
- ...вы помните, тогда еще снег шел, такой большой снег, мокрый...
- Видимо ты, волчина контрреволюционная, так ничего и не понял. Ну что ж, придется чистить харю!
C этими словами и прыгающей ядовитой усмешкой на лице Альберт Карлович буквально вылетел из-за стола и приземлился рядом c телом контрреволюционной волчины. Тут он вытащил из кобуры револьвер, крутанул пару раз вокруг пальца и начал трясти оружием перед потной физиономией Суржанского.
"Будет бить!" - сообразил Ираклий Давыдович и зажмурил глаза.
Но обстоятельства сложились так, что в тот самый момент, когда резиновый кулак капитана Ишаченко размахнулся для стимулирующего удара, дверь кабинета отворилась и на пороге, c папиросой в зубах, картинно появился выбритый начальник немешаевского ОГПУ товарищ Свистопляскин. Несмотря на то, что фамилия у начальника была дворницкая, его очки c серебрянными оглоблями, сидели на весьма интеллигентных ушах. Весь его вид как бы говорил: "Я ни разу в жизни не бил человека. А те, кого бил, ну разве это были люди?"
- Ты подготовил докладную записку? - спросил начальник управления.
Капитан Ишаченко оправил гимнастерку, вытянулся по струнке, параллельно линии стояка вешалки и шаркнул ногами так, что по кабинету пронеслось раскатистое эхо.
- Никак нет, Роман Брониславович, я...
- Пора бы уже заканчивать, Альберт. - Начальник управления затянулся папироской. - Сам понимаешь, c этими кооперативщиками пора кончать. А чего тянуть? Дело ясное... Что тут у тебя? Товарищ Суржанский, вы к нам?
- Вот полюбуйтесь, Роман Брониславович, - тыкая пальцем в обалдевшую морду Суржанского, сообщил Ишаченко. - Вражина. Продал Антанте билет партийный.
- Так, так, - сдвигая на лоб очки, удивленно пробормотал Роман Брониславович и, сделав небольшую паузу, добавил c радостным вздохом: - Эхва! Очередную, значит, контрреволюционную сволочь поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно же. Бесполезно. Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут, вредят.
- Так точно, товарищ начальник, вредят, - вздохнув, сказал капитан. - Факт на лицо!
- Очень мило! Нормальный ход! - скрипуче тявкнул начальник. - Мы, значит, уничтожаем остатки контрреволюции, а вы, Ираклий Давыдович, теряете партбилет? Очень мило! Нормальный ход!
Ответработника исполкома передернуло от носков до запотевшего затылка, словно по его телу пропустили электрический заряд.