— Постараться-то постараюсь, а толку что, Дженни? Даже если и постараюсь, много не выйдет, не думай. Мы все слабые грешные твари, Дженни, а что до меня, таких поискать еще.
— Ну ладно, ладно, зато на язык ты не врун, Дэви! Вон сколько парней, наврут девчонке бедной с три короба, а потом слезы! Ты со мной, Дэви, честный, я, наверно, пойду за тебя… А там будет видно.
О том, что там было видно, история умолчала, но понятно, пенять на товар женщина не имела права ни при каких обстоятельствах. Пыталась она или нет — женщины не всегда распоряжаются языком в соответствии с логикой (да и мужчины, коли на то пошло) — сам Дэви должен был быть спокоен, сознавая, что ни один упрек им не заслужен.
Я хочу быть столь же искренним с читателем этой книги. Я хочу добросовестно выложить все ее недостатки. Я не хочу, чтобы кто-нибудь пребывал в заблуждении насчет этой книги.
Никакой полезной информации в этой книге не будет.
Всякий, кто подумает, что с помощью этой книги сможет совершить турне по Германии и по Шварцвальду, скорее всего потеряется еще не добравшись до Нора. И это не самое страшное, что с ним может случиться. Чем дальше от дома он окажется, тем только в большие неприятности попадет.
Быть источником полезной информации — не мой конек. Это убеждение досталось мне не от природы, оно явилось ко мне вместе с опытом.
На заре своей карьеры журналиста я работал в газете, предтече многих очень популярных современных изданий. Мы гордились тем, что совмещали поучение с развлечением. Что надо было считать поучением, а что развлечением — читатель решал сам.
Мы давали советы людям, которые собирались жениться — серьезные, обстоятельные советы, которые, если бы им кто-то следовал, превратили бы наших читателей в предмет зависти всего женатого мира.
Мы сообщали подписчикам, как нажить состояние разводя кроликов, давали факты и цифры. (Подписчиков, должно быть, несколько удивлял тот факт, что сами мы не бросили журналистику и не ударились в кролиководство.) Я неоднократно, привлекая строго авторитетные источники, информировал наших читателей, что человек, начиная с двенадцати кроликов селекционных пород, к концу третьего сезона будет должен, без особых затей, обладать доходом в две тысячи фунтов годовых, и доход этот будет быстро расти. Человеку просто некуда будет деться. Денег ему, может быть, вообще будет не надо. Он, может быть, вообще не сообразит, что ему делать с таким доходом, когда тот на него свалится. Но вот он доход, только бери. Сам я никогда не встречал кроликовода с доходом две тысячи годовых (хотя знал, как многие начинали с этих двенадцати требуемых кроликов селекционных пород). Что-то в чем-то всегда было не так. (Возможно, неизбывная атмосфера крольчатника истощала и без того не особые затеи.)
Мы информировали наших читателей о количестве лысых мужчин в Исландии (кто его знает, может быть их действительно было столько); как много копченых сельдей нужно будет уложить от Лондона до Рима, если их если их укладывать в линию, голова к хвосту (эта информация оказалась бы незаменимой для всякого, кто захотел бы выложить линию копченых сельдей от Лондона до Рима, так как он бы смог заказать необходимое количество в самом начале); сколько лексем произносит в течение светового дня среднестатистическая женщина — в общем, много подобного материала, рассчитанного на то, чтобы просветить наших читателей и возвеличить над читателями прочих журналов.
Мы сообщали читателям, как лечить кошек от эпилепсии. Лично я не считаю (и тогда не считал), что кошек можно вылечить от эпилепсии. Если бы у меня была кошка, склонная к эпилепсии, я бы дал объявление о ее продаже (а то и вообще подарил). Но нашим долгом было предоставлять информацию по первому требованию. Какой-то дурак написал, требуя данных, и я потратил лучшие утренние часы в поисках знаний по указанному предмету. В конце концов я нашел что хотел, в конце старой поваренной книги.
(Что это средство там делало, я не мог понять никогда. К профилю сборника оно не имело никакого отношения вообще; в книге не упоминалось о том, что кошки обладают приятным вкусом, даже если их вылечить от эпилепсии. Автор поистине вставила этот параграф из чистого великодушия. Могу только сказать, лучше бы она его не трогала; из-за него нам пришлось вступать в тяжелую гневную переписку и потерять четырех подписчиков, если не больше. Один читатель сообщил, что наш совет обошелся ему в два фунта — такова была сумма ущерба, нанесенного кухонной посуде, не говоря о разбитом окне и возможном заражении крови у него самого, вдобавок к тому, что эпилепсия у его кошки приобрела еще более тяжелую форму. Хотя рецепт был достаточно прост. Вы берете кошку и зажимаете между ее ног, осторожно, чтобы ей не было больно, и ножницами делаете быстрый точный надрез на хвосте. Отреза́ть от хвоста кусок не следует; нужно проявить аккуратность и сделать только надрез. Как мы объяснили читателю, операцию следовало проводить в саду или в угольном подвале; оперировать кошку на кухне, да еще без помощи ассистентов, стал бы только идиот.)
Мы давали подсказки по этикету. Мы сообщали читателям, как обращаться к пэрам и архиепископам; как надо есть суп. Мы наставляли застенчивых юношей, как добиваться непринужденного стиля в салонах. Мы учили танцам, кавалеров и дам, с помощью диаграмм. Мы разрешили все духовные метания наших подписчиков и снабдили кодексом такой морали, какой позавидует любой церковный витраж.
В финансовом отношении газета не удавалась; она опередила свое время, и, как следствие, штат был сокращен. Моя вотчина, помню, включала «Советы матерям» (в каких мне помогала моя хозяйка, которая, будучи однажды разведена и похоронив четырех детей, была, я полагал, испытанным авторитетом во всех домашних вопросах), «Мебель и интерьер — советы и чертежи», колонка «Советы начинающим литераторам» (искренне надеюсь, что мое руководство принесло начинающим литераторам пользы больше, чем мне самому), и еженедельную рубрику «С молодым откровенно», подписанную «дядюшка Генри». (Этот «дядюшка Генри» был добродушным общительным стариком, с обширным и разнообразным жизненным опытом, исполненный к подрастающему поколению благожелательности и сострадания. Когда-то давно, в ранней молодости, жизнь у него не ладилась, и все эти вопросы он знал хорошо. Я до сих пор перечитываю кое-что из советов «дядюшки Генри» и, хотя самому так говорить не пристало, мне по-прежнему кажется, что советы эти хорошие, просто отличные советы. И часто думаю — если бы я следовал им более тщательно, я был бы сейчас мудрее, совершил бы меньше ошибок, и вообще больше доволен собой, не то что сейчас.)
Тихая изнуренная женщина, снимавшая комнатенку за Тоттенхэм-корт-роуд и муж у которой был в сумасшедшем доме, вела у нас «Кулинарные рецепты», «Советы по воспитанию» (советы из нас просто лезли), и полторы полосы «Светских сплетен». Писала она развязным интимным стилем, который, как вижу, даже сегодня не покидает современную прессу полностью: «Должна рассказать вам о просто божественном платье, которое я надевала на Глориос-Гудвуд на прошлой неделе. Князь С… Ах, уместно ли мне повторять все подряд за глупцами? Но он чересчур безрассуден… А наша дорогая графиня, я представляю, ревнует просто ужас как…» — и так далее.
Бедняжка! Вижу ее как тогда, в поношенном шерстяном балахоне, в чернильных пятнах. Возможно, день в «Глориос-Гудвуд», или где-нибудь на свежем воздухе, навел бы какой-то румянец на ее щеки.
Наш хозяин (один из наиболее бессовестно невежественных людей, которых я вообще только знал; помню, он со всей серьезностью информировал какого-то адресата, что Бен Джонсон написал «Рабле» чтобы оплатить похороны своей матушки; когда его заблуждения изобличались, он только добродушно смеялся) вел раздел «Общие сведения», и вел его, в целом, с помощью дешевой энциклопедии, замечательно хорошо. А наш курьер, имея в ассистентах пару превосходных ножниц, нес ответственность за материал для «Сатиры и юмора».
Работа была тяжелая, платили мало; что нас поддерживало — понимание того, что мы наставляли и совершенствовали своего ближнего. Одна из самых повсеместно и неизменно популярных игр, которые существуют в мире, — игра в школу. Вы собираете шестерых ребят, сажаете их на пороге, сами прохаживаетесь взад-вперед с книгой и розгами. Мы играем так в детстве, играем в отрочестве, играем в зрелом возрасте, играем когда, сгорбившись и шаркая тапочками, ковыляем к могиле. Игра эта не приедается, игра эта никогда не утомляет нас. Ее портит только одно — эти шестеро все как один стремятся занять ваше место с книгой и розгами. Я уверен, журналистика оттого такой популярный род занятий, несмотря на все свои недостатки, что всякому журналисту кажется будто он тот самый мальчишка, который ходит туда-сюда с розгами. А Правительство, Классы, Массы, Общество, Искусство и Литература — дети, которые сидят на ступеньках. Он наставляет их и совершенствует.
Но я отвлекся. Я вспомнил все эти факты, чтобы объяснить, почему теперь так постоянно нерасположен быть средством распространения полезных сведений. Теперь снова к делу.
Какой-то читатель, подписавшийся «Аэронавтом», написал с вопросом: как добывается водород. Водород добывался очень легко (во всяком случае, я сделал такой вывод, изучив этот предмет в Британском музее), но я все-таки предупредил «Аэронавта», кто бы он ни был: пусть предпримет все необходимые меры предосторожности. Что мне оставалось делать? Спустя десять дней в редакции появилась краснолицая дама; она тащила за руку существо, которое, как она объяснила, являлось ее сыном возраста двенадцати лет. Лицо мальчика было просто поразительно невыразительно. Матушка толкнула его вперед, сдернула шапку, и тогда я понял почему. Бровей у него не было вообще, а от волос остался жалкий прах, от которого голова стала похожа на крутое яйцо, очищенное от скорлупы и посыпанное черным перцем.
— Неделю назад это был милый мальчик с кудрявыми волосами, — заметила дама. (Судя по тону, это было только начало.)
— И что с ним случилось? — спросил наш шеф.
— А вот что, — резко ответила дама. Она вытащила из муфты экземпляр нашего прошлого выпуска, где моя статья о водороде была обведена карандашом, и швырнула ему под нос. Шеф взял журнал и прочитал статью до конца.
— Это и есть «Аэронавт»? — спросил шеф.
— Это и есть «Аэронавт», — не стала запираться мамаша. — Бедное доверчивое дитя! А теперь посмотрите на него!
— Может еще отрастет? — предположил шеф.
— Может отрастет, — фыркнула дама, продолжая вскипать, — а может и нет! Что мне хотелось бы знать, что вы собираетесь для ребенка сделать.
Шеф предложил помыть ему голову. Сначала мне показалось, что она на него кинется, но она сначала сдержалась и ограничилась репликой. Как оказалось, она подразумевала не мытье головы, а материальную компенсацию. Попутно она поделилась своими наблюдениями в отношении направления журнала в целом, его практической ценности, претензий на общественную поддержку, эрудиции и образованности его сотрудников.
— Вообще-то не понимаю, в чем здесь наша вина, — возразил шеф (он был человек мягкий). — Он просил информации, он ее получил.
— Только давайте без шуточек, — ответила дама. (Шутить, я уверен, шеф не собирался, легкомыслие не входило в число его недостатков.) — А то получите чего не просили, за нечего делать! — сказала вдруг женщина так, что мы как трусливые зайцы отскочили и спрятались каждый за свое кресло. — Еще подумаю, а то получите и вы на свою голову!
Как я понял, она имела в виду то, что произошло с головой мальчишки. К этому она присовокупила наблюдения насчет внешности самого шефа (которые были определенно бестактны). В общем, неприятная была это женщина.
Лично я полагаю, что исполни она свою угрозу, ее дело было бы проиграно, за отсутствием прецедента. Но шеф был человеком, который сталкивался с законом, и придерживался принципа — закона всегда сторониться. Я слышал от него такое:
— Если меня кто-нибудь остановит на улице и потребует отдать часы, я откажусь. Если он станет угрожать силой, я, хотя драться не умею, буду защищаться как могу. Ну а если он заявит на них права по суду, я вытащу их из кармана и отдам. И еще буду считать, что отделался дешево.
Вопрос с краснолицей мамашей он уладил посредством пятифунтовой купюры (месячный доход нашей газеты), и мамаша ушла, забрав своего испорченного отпрыска. Затем шеф доброжелательно обратился ко мне. Он сказал:
— Не думайте, я нисколько не обвиняю вас. Это не ваша вина, это Судьба. Занимайтесь моралью и критикой, это ваш бесспорный конек. Но больше не трогайте «Полезных сведений». Как я сказал, это не ваша вина. Сведения ваши вполне корректны, против тут ничего не скажешь… Просто с этим вам не везет.
Я жалею, что не всегда следовал его совету — я бы избавил себя и многих вокруг от многих проблем. Не знаю как, но оно так. Если я кому-нибудь посоветую, как лучше добраться из Лондона в Рим, человек потеряет багаж в Швейцарии, или едва не погибнет в кораблекрушении сразу за Дувром. Если я помогаю ему выбрать фотографический аппарат, в Германии его арестуют по подозрению в шпионаже. Как-то раз мне стоило большого труда объяснить одному человеку, как ему жениться на сестре покойной жены, проживающей в Стокгольме. Я узнал, когда из Гулля отходит пароход и в каких отелях лучше всего остановиться. Сведения, которыми я его обеспечил, сначала до конца были безукоризненны. Все прошло без сучка и задоринки, но он со мной больше не разговаривает.
По этой причине свою страсть к полезным советам мне пришлось обуздать. По этой причине на этих страницах никто (если я только сдержусь) в смысле практических указаний не найдет ничего.
Здесь не будет описания населенных пунктов, здесь не будет исторических отступлений, никакой архитектуры, нравоучений.
Как-то раз я спросил одного просвещенного иностранца, что он думает о Лондоне.
Он сказал:
— Это очень большой город.
Я сказал:
— А что вас в нем больше всего поразило?
Он ответил:
— Люди.
Я сказал:
— По сравнению с другими городами — Париж, Лондон, Берлин — что вы о нем думаете?
Он пожал плечами: