Ты падаешь, чтобы подняться опять,
Ты пройдешь сквозь смерть, но твои враги
Не смогут победу торжествовать.
На черном тоже заметна грязь,
Так лучше алмазная пыль на крови!
И кто-то шипит: "На колени, мразь!"
А кто-то молит: "Живи!"
Виски раскаленная память жжет,
И вовеки не снять венца,
Но будет время - огонь и лед
Сольются в стали кольца.
Я приму этот дар. Я шагну сквозь боль,
Чтоб коснуться руки твоей.
Мне дорога - на раны звездная соль,
Но все же иду по ней.
Так будет, когда по руслу веков
Как густая кровь потекут года,
И черные кони своих седоков
Помчат туда, где сияет Звезда.
А пока - на землю среди зимы
Звездопад, как светлые слезы Тьмы,
Чтоб весной серебром полыни взойти
На могилах погибших в пути.
То ли крупная соль, то ли болью в глаза
Раскаленный песок бесконечных дорог.
Это звезды шуршат в песочных часах,
Отмеряя неведомый срок.
Легче бить того, кто поднялся в рост,
Ложь на трупах жиреет, как воронье,
Но омыты слезами и светом звезд
Будут раны твои и имя твое.
То ли сумерки, то ли снова рассвет
Бесконечная пытка ночей без сна.
На алмазном песке кровавый след
Равнодушная смоет волна...
Отзвенел последний аккорд, и Эллен, подняв голову, увидела, что он спрятал лицо в ладонях, и что руки у него покрыты следами недавних ожогов. Сердце на миг остановилось, и острая жалость пронзила ее, как стрела.
- Если хочешь, я дам тебе силу, - сказал он. - У тебя есть дар пробуждать сердца.
Она только кивнула, соглашаясь.
...Вот крепость, что стоит над Бездной, и братство хранителей ее. И вот мир, что готов рухнуть в Бездну, обратиться в ничто, ибо равновесие нарушено. Не первый раз клонятся чаши весов, но кто может поручиться, что не в последний? Ибо нет священной чаши Грааля, дающей утоление жажды и исцеление...
x x x
Наскучившее морское путешествие наконец-то завершилось. Уже можно было различить в свете полдневного солнца сады и дома колониальной столицы Антенор, террасами спускавшиеся к морю по склону горы Монтан. Мадам Илэн д'Эйли лениво обмахивалась веером, сидя в плетеном кресле на верхней палубе. Ветерок, подгонявший корабль "Розовый ирис", совершенно не освежал. Ах, скорее бы очутиться на твердой земле, в прохладной тени деревьев, у журчащего фонтана!
В порту уже ждали прибытия "Ириса" - мадемуазель Лилиан де Фюни, сердечная подруга мадам Илэн, была заранее извещена. И как только из порта сообщили, что корабль подходит к причалу, карета мадемуазель де Фюни была готова.
Когда Илэн томно и расслаблено сошла на берег, Лилиан с радостным возгласом раскрыла ей объятия:
- О, дорогая, я так рада! Я уже думала, что ты так и не выберешься из своего поместья!
- Ах, Лили, - слабым голосом отвечала Илэн, - разве возможно для женщины, наделенной столь тонкой душой, как у меня, вытерпеть долгое присутствие моего супруга! Он зарылся в скучные научные трактаты и совершенно не уделяет мне внимания. Я так болела весь год, совершенно измучилась. А эта жара и качка на корабле довели меня чуть ли не до смерти... К праздникам я намереваюсь уехать в Столицу, но я слыхала, что все изысканное общество нынче собирается здесь, в Антеноре.
Надо сказать, что плотная фигура и румяное лицо мадам д'Эйли ничуть не свидетельствовали о нахождении на грани обморока от слабости и усталости, а громкий голос и жеманные манеры отнюдь не наводили на мысль о тонкости душевной. Но Лилиан тем не менее сочувственно вздохнула:
- Да, ты так побледнела и устала! Но увы - здесь тоже не очень весело. Представь себе, милая Илэн, у нас здесь собрался весь цвет Аквитании. Герцогиня держит салон, и если бы не ее четверги, я бы умерла от тоски.
К слову сказать, мадемуазель де Фюни всегда, начав говорить, едва могла остановиться, а уж выслушать собеседника не затруднялась и подавно. В ее хорошенькой головке никак не могла угнездиться мысль, что людям вовсе не интересны бесконечные выспренние подробнейшие рассказы о ее переживаниях и героях ее нового романа (в прямом и переносном смысле). Ибо мадемуазель де Фюни имела привычку изображать малейшие свои переживания в бесчисленных прециозных романах из чужестранной жизни, словно надеялась сравняться в этом с госпожой Скюдери. Ее герои то и дело совершали чудеса отваги в самых невероятных ситуациях, героини были все как одна прекрасны, талантливы, умны, утонченны и несчастны в личной жизни.
Что же касается вышеупомянутого салона, то завела его в Антеноре герцогиня де Ш. (настоящего ее имени мы называть не будем, дабы не запятнать славное и знатное имя чернилами, а будем звать просто Роксаной - ибо именно так ее зовут посетители салона). Роксане было около тридцати лет, и два года назад ей пришлось покинуть Столицу из-за политических интриг, в которых она участвовала на стороне королевы Катарины против графа де Боша и его камарильи. Теперь она, будучи дамой образованной и утонченной, держала салон, в котором была окружена поэтами, менестрелями, актерами и кавалерами, многие из которых имели сомнительное удовольствие навлечь на себя немилость короля. Словом, салон Роксаны был островком столичного блеска в унылой жизни запроливной провинции и цветником прекрасных дам. По вышеуказанной причине мы не станем называть их настоящие имена, ограничившись теми, которые эти дамы и их не менее блистательные кавалеры носили в салоне. Каждый здесь старался блеснуть поэтическим либо музыкальным талантом. В их кругу было модно демонстрировать свободомыслие и вольнодумство, однако вне салона его посетители соблюдали все условности и исправно посещали церковь. Сердечные же дела салонного общества были столь запутанны, что причудливые многоугольники, ими образованные, затруднился бы определить самый ученый геометр. Одна из таких фигур и была первопричиной нынешней горести мадемуазель Лилиан.