* * *
Между тем история с таинственной рукописью имеет непосредственное отношение к теме, которой коснулся вскользь, о чем, возможно, и пожалею. Вернувшись в Москву, я первым делом озаботился проблемой перепечатки рукописи. Экземпляр был практически полуслепой. Денег на перепечатку тысячи страниц у меня, естественно, не было. Обращаться к Глазунову после его столь щедрого раскошеливания просто совесть не позволяла. И тут друг мой Игорь Николаевич Хохлушкин вроде бы отыскал бабулю, готовую, не торопясь, справиться с работой. Тогда были еще такие бессребреницы... Именно они, добровольцы, перепечатывали мой журнал "Московский сборник" и были горды доверием...
В Москве я снова столкнулся с той же проблемой - с безработицей. На очередном сходняке Глазунов насел на лидера Общества по охране памятников Виноградова и выбил из него согласие пристроить меня в их ведомство. Виноградов после того надолго исчез, а при случайной встрече признался, что не может рисковать подставкой своей организации, с которой и без того, кому надо, глаз не спускают.
Была еще одна попытка. Глазунов предложил мою кандидатуру писателю Дмитрию Жукову в качестве личного секретаря. Я добросовестно рассказал Жукову о всех хвостах, что за мной тянутся, и он пообещал навести справки в "конторе", где у него были "свои люди". Жукова после того я тоже больше не видел.
Проблему решил не кто иной, как Дмитрий Васильев ("Памяти" еще и в помине не было). Он трудился техником-оператором в так называемом Едином научно-методическом центре при министерстве культуры. Директор Баранова (и.о. запамятовал) мною же была поставлена в известность относительно всех моих "подвигов" и тем не менее с подачи Дмитрия Васильева взяла меня методистом по парковой работе с устной договоренностью, что, если или я, или она заметим "осложнение ситуации", я немедленно ухожу "по собственному", дабы не осложнять...
Именно так и произошло через полтора года. Проводы отдел мне организовал по высшему разряду. Напутственную речь произнесла сама Баранова. Она же совместно с председателем месткома после моего ареста в восемьдесят втором на запрос КГБ отписалась отличной характеристикой - хоть тут же освобождай и извиняйся за хлопоты!
Итак, я трудился при культуре, а мой друг Игорь Хохлушкин реставратором в Бахрушинском музее, будучи и любим, и ценим всеми его сотрудниками. Туда, к себе в мастерскую, и отнес он на временное хранение рукопись, с которой я столько без пользы носился по Москве.
Но и он, Игорь Хохлушкин, бывший зэк еще сталинского призыва, с незапамятных времен был под негласным надзором органов, каковые однажды и нагрянули с обыском в его мастерскую. Наводку дал один сущий сукин сын, который после того не только поменял фамилию, но и волосы перекрасил, и веру свою баптистскую срочно поменял на православие.
Как бы то ни было, забегаю я однажды к Хохлушкину в мастерскую, а там... полным-полно... В числе понятых и сама директриса музея. У меня с ней, с директрисой, с подачи Игоря был составлен договор о переплетных работах некоторых архивных материалов. Не обращая внимания на слегка опешивших "обыскников" в милицейской форме, я начал тут же выяснять отношения относительно договора... На предложение показать документ охотно сунул красную книжицу министерства культуры, а затем как ни в чем не бывало заспешил по делам. Непременно присутствовавший при обыске гэбист, видимо, не решился раскрыться и позволил милиционерам не задерживать меня, как строго положено в подобных ситуациях.
Произошел тот редчайший прокол, который позволил мне немедленно позвонить на квартиру Хохлушкина и предупредить его жену, чтобы она "вычистила" квартиру. Но итог - увы! - был печален: в бездонных "закромах" органов пропала удивительная рукопись... Пропала, как мы думали, навсегда.
Но вот девяностые годы, вместе с группой писателей я еду в Америку и там Куняеву, с которым живем в одном номере, я еще по свежей памяти пересказываю роман о трагической судьбе потомственного русского дворянства, о бессмысленной жестокости новой власти к и без того умирающему сословию... Видимо, удалось мне передать и суть, и слог...
Через несколько дней по возвращении в Россию встречаюсь с радостным Станиславом Юрьевичем, и он сообщает мне о чуде: оказывается, как только он вернулся из Америки, тут же и обнаружил у себя в редакции ту самую... Какая-то женщина из Ленинграда привезла и оставила, и теперь он, Куняев, срочно откомандировал своего зама за выяснением деталей и подлинного авторства. Благородно вопросил меня главный редактор "Нашего современника" не буду ли я в претензии, если вещь появится у него, а не в "Москве", где я уже к тому времени работал.
Неделей спустя встречаю того самого "зама", отосланного Куняевым в Питер, и он рассказывает мне целую историю поисков и находок... Ну воистину чудо! Я в общем-то верю в чудеса. Но редко.
Да и Станислав Юрьевич обладает одним для меня завидным качествомявным свидетельством основательного запаса добрых начал в душе. Однажды он сам признался, что, наслушавшись моих рассказов о таинственном романе, по возвращении из Америки сразу же обратился к своим приятелям из КГБ, и они отдали ему то, что в общем-то по закону должны были вернуть тому, у кого изъяли, - Игорю Хохлушкину. Я же для себя решил так: Хохлушкин не пошел бы в КГБ принципиально; я не пошел бы... что-то тяжко было бы мне переступать порог... Книга напечатана - и добро! Название "Побежденные", пожалуй, даже точнее отражает суть повествования, чем то, самиздатское - "Лебединая песнь"...
Я, правда, мечтал написать нечто особое вместо обычного предисловия... Ведь и мой род, не дворянский, купеческий, сгинул, будто бы его никогда и не бывало...
О наших сибирских купцах зато написал некий Иванов... Сценка там такая имеется: подобострастно, холуйски изгибаясь хребтами, цвет сибирского купечества, обходя вокруг стола, на котором взгромоздилась дочка, надо понимать самого богатого, - каждый подходит-подползает и целует туфлю девке... Признаюсь, книгу сего плодовитого я не читал, но зато видел фильм, в котором нет ни одного исторически правдивого эпизода. Типичная партийно-заказная туфта, ремейк с "Поднятой целины", где подлинной исторической правды о коллективизации тоже днем с огнем... И эту туфту народ смотрит, не отрываясь от экранов. Но никому уже теперь не придет в голову экранизировать "Побежденных"...
И вопрос: опубликовал ли бы сегодня "Наш современник" мою "Третью правду" или "Побежденных"?
Потому что, как оказывается, не было ее, "нехорошей" советской власти. Ошибки были. Просчеты были. Были и отдельные жертвы этих ошибок и просчетов. Но главное в другом: были нехорошие диссиденты, нехорошие агенты влияния, нехорошие сионисты при в общем-то хорошем советском народе, народе победителе фашизма... Нехорошие дяди обманули хороших, и пошла гулять-разгуливать беда по Руси-матушке.
Так случилось, что, не имея в сознании собственного национального образа России, образа иносоветского, большинство наших патриотов, сами того не заметив, превратились в диссидентов. Те же эмоции, тот же слог, та же самоудовлетворенность борьбой... Но борьба - дело, как говорится, обоюдное. Отчаянно размахивая кулаками на недосягаемом для враждебных носов расстоянии, борцы постепенно заколесили грудями, борцовость как некое состояние бытия возвели в степень самодостаточности, не догадываясь о том, что всего лишь исполняют вторую партию в общем хоре смутогласия необходимого условия дления смуты.
Еретическая мысль давно мучает меня: будущие минины и пожарские выйдут не из новгородов, а из Кремля, по мнению патриотов, оккупированного врагами России.
Простейший анализ востребованности политической литературы в магазине журнала "Москва" показывает, что по-прежнему велик спрос на обличительную и разоблачительную литературу. Но и весьма заметен рост спроса на литературу позитивно-аналитическую, где проблема восстановления российской государственности увязывается не столько с политическими персоналиями, сколько с пока едва заметными тенденциями выдыхания смуты как состояния общества в целом. Поиск стержневых начал русской государственности - над этой темой трудятся сегодня лучшие русские умы, к ним и особое внимание представителей самых различных слоев общества.
Диссидентствующая патриотическая печать так или иначе зовет на бунт, каковой в принципе не исключен - буде еще один "дефолт". Она, эта пресса, будто обречена на выковыривание булыжников по самой логике мышления, то есть, в сути - по инерции диссидентского протеста. Тьму лет назад высказанная Г.П. Федотовым характеристика отдельной части русской интеллигенции ныне парадоксальнейшим образом подходит к настроениям просоветско-патриотической, искренней и честной по намерениям пишущей братии: безусловно, высокая идейность задач и решительно беспочвенная идейность. И еще неизвестно, что опаснее для становящегося государства: откровенная безыдейность на почве стяжательства или воинственно беспочвенная идейность...
Но при том! Как бы ни оценивалось в целом то, что сегодня именуется патриотическим движением, - движения как такового в общем-то нет, но есть некий фронт русского мировоззрения. В чем-то он, может быть, и одиозен в проявлениях и эпатажен, но это не что иное, как именно фронт, противостоящий классам, кланам, группам смуты, и при том совершенно неважно, стоит ли он лицом к лицу к противнику, махая кулаками и извергая проклятия, или стоит к нему спиной - важно, что это противостояние имеется - своеобразное стояние на Угре, на чуть более высоком берегу, откуда видны перебежки и перебежчики... Не все переходят речку, но многие обособляются и на "татар" нынешних поглядывают отнюдь не дружественно. Русское наследство, в том числе и наследство государствоустроительное, подзабытое, но памятью все же полностью не утраченное, хранится в генетическом коде народа, как бы низко он ни пал под воздействием духовных сквозняков. Потому эффект присутствия в переболтанном обществе упрямого "русизма" переоценить невозможно, поскольку он и есть собственно фундамент будущего государственного устроения.
Собственной воли он, "русизм", скорее всего, не получит, но дело свое сделает, если это дело пока еще угодно Богу.
Вроде бы и совсем не к месту вспомнился мне один эпизод из периода попытки "скрыться в тайге" - это когда после разгрома осиповского журнала "Вече" и моего "Московского сборника" в Москве вдруг стало тошней тошного. С одной стороны, нас пытались "скрестить" с национал-большевиками, чтоб в одну дуду - "да здравствует генералиссимус и маршалы великие его"; с другой меневское направление в Православии, дескать, несть ни эллина, ни иудея, но есть первоисточник - Библия, зарывайся по уши и поменьше общайся со всякими сомнительными батюшками-стукачами и подпевалами куроедовскому ведомству; опять же добрейший и порядочнейший Геннадий Михайлович Шиманов развил бурную агитацию за совокупление Православия с советской властью на предмет улучшения породы. Было у нас с ним в записных книжках даже зафиксировано пари: через три года, то бишь к году восьмидесятому, советская власть призовет Церковь к управлению государством. Сие благое пожелание диктовалось все тем же: предчувствием катастрофы. Только каждый понимал ее по-своему и относился по-разному.
Ко дню рождения Шиманова в семьдесят пятом я преподнес ему, большому русскому оригиналу, стихопосвящение, каковое рискну привести, потому что, как мне кажется, оно удалось:
Не сочту за мечту, за утопию
Ради правды за рифму берусь.
Царство Зверя грядет на Европию,
Царство славы - на матушку Русь!
Для масона, жида или выкреста
Сладко ниц пред антихристом пасть.
Но не примет! Не примет антихриста
Наша вечно советская власть!
Не поддавшись идеям обмановым,
Осознав свое время и век,
Троекратно, по-русски с Шимановым
Расцелуется старый генсек.
И вздохнет: "Ах, мой друг, ведь не вправе я
Умолчать, коль твоя правота.
Не воскреснет без нас Православие!
Да и нам так его нехвата...
Но под знаменем, вышитым золотом,
Поплывем мы с тобой в два весла:
Матерь Божья в руках с "серп и молотом",
Власть советская плюс правосла..."
В своем деле, в показаниях одного моего активного "показателя" я обнаружил совершенно вздорное утверждение: с момента отбытия Солженицына за границу еще ранее существовавшее монархическое движение, своеобразный монархический центр, возглавил Шафаревич. Ему же, этому "показателю", как я подозреваю, принадлежит и стишок следующего содержания:
Осипов, Шиманов, Бородин
Встанут у Престола, как один.