Я развернул платок. То было выточенное из дерева пасхальное яйцо. Искуснейшим образом яркими, праздничными красками на дерево нанесен был вкруговую Московский кремль и Москва-река.
- Она тут два часа стояла, плакала. Пожалел... Ну, так знаешь, от кого?
- Конечно. Спасибо, сержант.
- Между прочим, она сказала, что ты не из трепливых...
- Само собой.
- Ну, дуй на место.
Такой вот короткий диалог шепотком, и я снова в камере.
Всего лишь за неделю до ареста в пасхальные дни были у меня в гостях Георгий Владимов и его жена Наташа. Тогда они подарили нам с женой два Владимовым выточенных, а Наташей расписанных пасхальных яйца. Работа с деревом - хобби Владимова. В подвале дома, где жил, он устроил мастерскую. Мы тогда засиделись допоздна. Литература... интеллигенция... эмиграция...
Владимовым надо было уезжать. Колебались. А дела уже были заведены на обоих. Наташа прокололась с подпольной "Хроникой", Владимов - на контактах с энтээсовским журналом "Грани", куда его приглашали на главного редактора...
Поздно ночью пошел проводить и помочь поймать такси на нашей аппендицитной улице. Ловить такси не пришлось. Оно уже поджидало рядом с домом, как и другая машина чуть поодаль, - Владимовых "пасли вплотную".
Нынче наши пути разошлись. Я не нашел для себя возможным поддержать его в двусмысленном конфликте с издательством "Посев", которому я обязан и русскими, и переводными изданиями за границей. Он мне этого не простил. Меня, в свою очередь, коробят его выступления на радио "Свобода". Если сегодня есть политические позиции, то мы, кажется, на разных... Наташа умерла... К ней, мягко скажем, по-разному относились друзья Георгия Владимова. Для меня же...
...Я стоял, прислонившись к стене камеры, исписанной снизу доверху всякими суждениями о жизни вообще и советской милиции в частности. В руке сжимал драгоценный подарок и явственно чувствовал, как что-то меняется в моем сознании и сознавании ситуации, что перемена эта добрая, спасительная... Но чудо еще было не завершено. Прямо напротив моих глаз на стене я прочел размашистую карандашную надпись:
"Дохренища всяких гадав кто только за себя".
Я так громко рассмеялся, что некоторые из храпевших умолкли и заворочались на грязных матрацах у моих ног. Все! Действительно! Все мгновенно встало на свои места. Не по логике, а по чуду. Потому что именно вмиг. Я начал расхаживать на свободном от храпящих тел пятачке... Туда-сюда... По пять маленьких шажков... Ходил и нашептывал... стихи. Стихописание - это всего лишь один из множества способов и приемов выживания в неволе. От того, что нашепталось за одиннадцать невольных лет, я отнюдь не в восторге. Но четырнадцать строк, сложенных той вечно памятной ночью, - ими горжусь. И не постыжусь привести:
Накрыла тьма средь бела дня,
Замуровала в нишу.
Пропал. Исчез. И нет меня.
И сам себя не вижу.
Давлюсь назойливостью мглы,
Безмолвьем плесневелым.
Но, натыкаясь на углы,
Не задыхаюсь гневом.
Для гнева - мертв.
Для стона - мертв.
И в том оно - искусство:
Я снова зэк, я снова тверд.
Я снова зэк...
Мне грустно...
Конечно, тьма проблем была еще впереди. Предстояло отвыкать (или научиться запрессовывать в себе) от весьма поздно проснувшегося чадолюбия. Раньше-то все дела на первом месте... Писанина, ставшая привычкой,- тут как раз в стихописании спасение... Из друзей кое-кого исключить... Кому случалось, тот знает, как это противоприродно - заштриховывать в душе любовное отношение к человеку.
И многое, многое в себе, чему попросту надо было свернуть шею. Дрожь в коленках... Знал, она тоже еще посетит, но теперь знал, что справлюсь. Прежний опыт неволи подсказывал, что чудеса, укрепляющие дух, также еще будут. И были. В Бутырках на втором месяце сидения, опять же в весьма критический момент, тем же способом, через охрану, получил коротенькое добронапутственное письмецо от Нины Глазуновой. Или не чудо?! В Лефортово, когда уже была предъявлена убийственная 70-я, следователь Губинский, все еще не терявший надежды "расколоть" подопечного, разрешил забрать в камеру изъятую при обыске книжку "посевовского" издания- "Год чуда и печали". И мой родной Байкал стал словно рядом, всего лишь под подушкой...
Я должен был освободиться в девяносто седьмом году. Едва ли выжил бы. Но случилось.
Не случилось другого - радостного преображения России, о котором грезили русские люди нескольких поколений Гулага...
Свойственно людям верить в добро, и вторично при том: само добро свойство ли то души человеческой, дар ли Божий или просто случайность, каковая кому-то выпадает счастливым жребием, а кого-то минует. Оно возможно - добро. Оно, по крайней мере, возможно, сколь бы ни были злы времена, обстоятельства, люди.
У добра миллионы форм. Да какой там миллионы! Сколько людей, столько и представлений о нем, о добре. И двух душ не сыскать, кто б помышлял о добре одинаково...
Однако ж есть категория людей, теми же миллионами исчисляемая, чья мечта о добре - звук в звук, буква в букву, стон в стон. Имя этим миллионам - рабы! Имя добра - свобода!
Велико счастливы люди, чьи пути-дороги нигде и никак не пересекались с тропами рабов! Сколь же радостно и благостно должно быть мироощущение тех, что рабских троп не пересекали и скопищ рабских не зрели, но полагали по счастливой наивности, что это "простые советские люди" сотворили оружейный арсенал под названием "Норильск", что они же с энтузиазмом возводили первые "великие стройки коммунизма", что они очертя голову полезли в урановые рудники, что добрая половина тысячекилометровых железных дорог, как и другая половина, - тоже их рук дело. Что вообще в мерзлоте российской аграрности фундамент индустриализации выдолблен и бетоноисполнен исключительно социалистическим энтузиазмом. Что наша великая "оборонка"... Да что "оборонка"!
Говорил уже и повторюсь, что развал советской экономики начался не в так называемую эпоху застоя, а намного раньше, когда Хрущев легкомысленно посягнул на ударную трудармию Страны Советов - на ГУЛАГ!
Тридцать лет назад, комсомолец из комсомольцев, я сам впервые по-настоящему был неизлечимо ранен открывшейся второй стороной социалистической медали. Поначалу мое ранение, естественно, было "детоарбатского" типа. Дескать, как же так! Герои революции, маршалы всякие, да верные ленинцы, да мудрецы-марксисты... Да что же это такое?! Но когда в поисках "полной правды" попал в Норильск, кого я там увидел? Прежде всего солдат и офицеров доблестной Красной Армии; затем "остербайтеров", людей, угнанных в Германию и "возвращенных"; далее - жителей оккупированных областей; далее - всякую "мелочь": "белоэмигрантов", точнее, их детей; "колосошников" (за колоски, померзшую картошку, капусту, морковь и т.п.). Большинство из таковых остались в Норильске по доброй воле. Не в колхозы же возвращаться! Были и бендеровцы, и прибалтийские "зеленые", и немцы Поволжья... И уголовники, конечно. Но большая часть их как раз получила по амнистии полную волю и смоталась на "материк".
Шесть громаднейших рудников, столько же угольных шахт, крупнейшая в стране обогатительная фабрика, заводы и "подземки-секретки" - все это преогромнейшее хозяйство в руках зэков. Правда, когда я туда прибыл, зэки уже были вольными. Но приписанными к Норильску трудиться на благо Родины теперь уже не "задарма" и не "за" проволокой. Впрочем, проволока там всегда была лишь для порядка - бежать некуда. Зэками же построенная железная дорога от Норильска до Дудинки просвечивалась насквозь. А на юг - мертвая тундра на пару тысяч километров.
Это только Норильск. А Воркута, а Колыма, а Мордовия, а Пермь, а Тайшет... Воистину архипелаг. Точнее названия А.Солженицын и придумать не мог. Когда прочитал книгу, содержанием поражен не был. Поражен был единственностью названия.
Когда из Норильска вернулся "на материк", приглядывался к людям, знают ли то, что узнал сам, догадываются ли, кто страхует их скромное благополучие? Если догадываются и тем более знают, что в душе? Пригляделся и понял.
А НИЧЕГО! Решительно ничего! И вот тогда впервые сказал себе: "Нет, что-то очень неладно в Датском королевстве! За это самое "ничего" когда-нибудь наступит страшная расплата! Я, конечно, до нее не доживу, как-никак, но "семимильными шагами идем к торжеству социализма". Вот, к примеру, бригады коммунистического труда - возможно, в этой форме компенсация уменьшения труда рабского?.. Или целина... Говорят, идея добрая и энтузиазм, что надо. Лет на полсотни хватит..."
Но, с другой стороны, как такое возможно, чтобы одна часть народа десятилетиями упрямо делала вид, что не знает о существовании другой? Ведь вот тот же добрый и славный Станислав Юрьевич Куняев... Он начал мотаться по стране раньше меня, и не как я - изгой, но с журналистским удостоверением в кармане. Места наши сибирские - Иркутск да Тайшет, - куда ни плюнь, везде зона... И что? Да то самое - НИЧЕГО. Не было! Были писатели и поэты, мужички интересные и говорливые, места, прекрасные природой сибирской...
Именно в это время учитель и друг С.Куняева Б.Слуцкий пишет известное стихотворение: "И вот объявили ошибкой семнадцать украденных лет... И снова сановное барство его не пускает вперед. И снова мое государство вины на себя не берет!"
Народ и партия едины - это и есть государство. Какая же может быть вина у народа? Тем более - у партии. Нет вины. Была и есть историческая необходимость. Сперва ликвидировать классы, исторически отжившие. Потом доблестная коллективизация, потом славная индустриализация, затем величайшая победа, а после победы - героическое восстановление. Одним лишь перечислением горда душа. И поныне горда. От гордости в облака взлетала б, когда б не досадные колдобины на пути торжества русского социализма в лице "некоторых евреев". А в остальном, прекрасная маркиза...
Людей тысячами выбрасывали на пустынные берега, говорили: "Окапывайтесь, если хотите выжить". Люди окапывались и начинали рубить, долбить и добывать, добывать, добывать...
Уголовники? Паханы? Воры в законе? Они сидели у костров и потом в отчетных ведомостях делили выработку. План давали "мужики", миллионы русских мужиков и баб, забытых и преданных другими миллионами баб, мужиков и интеллигентов. Никакой самый ударный труд советских людей не давал такой "дармовой" себестоимости нужнейшей для страны продукции: угля, руды, золота, леса. За счет неслыханной разницы в себестоимости писатели получали гонорары, о каковых нынче тоскуют, ударники комтруда - льготные санаторно-лечебные месяца, партийные работники вторые зарплаты в конвертах; всяк имел хоть кроху, хоть не кроху от преданных и забытых.
Любимица советского народа актриса Зоя Федорова. Исчезла. И что? Да ничего! Сама душа России - Лидия Русланова... Опять же ничего страшного, можно пожить и без души. Более того, жители окрестных поселков гордились, что в их краях "сидит" сама Русланова! Я слышал эту "гордость"! Что да, "сидела". Но хорошо сидела! Разъезжала по зонам с концертами. Ее, видите ли, все лагерное начальство просто обожало! Тоже люди. Они обожали бы и Утесова, и Орлову, и маршала Жукова, и самого Сталина обожали бы. Представляю, с каким пылом "шмонали" бы они Иосифа Виссарионовича на каждой пересылке!
Наконец, где отыскал писатель Смирнов своих героев Брестской крепости? Да все там же, в лагерях...