Итак, я придумал себе родство с Западом.
В том и мой личный СОБЛАЗН ЛЮБВИ К ЗАПАДУ.
Но не на пустом же месте состоялась эта моя придумка. Герои Диккенса и Майн Рида, Дюма и Бальзака, Фенимора Купера и Джека Лондона, Томаса Манна, Ромена Роллана и Голсуорси - разве когда-нибудь усматривал я в них ту иноприродность, каковая ныне в виде так называемой масскульты режет и глаз и ухо, и раздражает и бесит, и, кажется даже, жизнь укорачивает, потому что насилует, навязывается, истязает. Несчастные девушки-мутантки, по десять часов отсиживающие в магазинах, кафе, парикмахерских, - они сжились, срослись с ритмами племен, остановившихся в своем музыкальном развитии со времен каменного века. Ритмы века каменного удивительнейшим образом совпали с ритмами машинной цивилизации и теперь успешно взламывают хребты национальной биоритмики, и каковы будут чисто генетические последствия этой агрессии "музыкального неолита" - о том думать уныло.
На радио "Свобода" есть еженедельная передача под названием "49 минут джаза". (И в голову никому не придет, что на этой радиостанции возможна передача "49 минут русской музыки"!)
Несколько раз мощнейшим усилием воли я давал себе "установку" прослушать передачу до конца. Ну не тупица же я, и слухом, слава Богу, не обделен, и на музыке воспитан - должен же я понять, почувствовать...
Вот один "джек" на рояле гоняет пальцами туда-сюда, туда-сюда, а другой "джек" на саксофоне - сюда-туда, сюда-туда! И это бесконечно - ни темы, ни мелодии, ни гармонии... И всякий раз одна и та же ассоциация: обезьяна кистью в ведро с краской, а затем по холсту и так и этак, и этак и так...
Что же должно было произойти с человеческим чувствованием Божьего мира, чтобы после Бетховена, Моцарта, Рахманинова он начал испытывать удовольствие (а ведь испытывает!) от редуцирования до обезьяньего уровня величайших гармоний? И судя по высказываниям "специалистов", теперь уже идет процесс редуцирования творений "столпов" этого самого "туда-сюда". Лундстрем объявлен непревзойденным, а у микрофонов лишь эпигоны.
Год или два назад московские власти с большой честью для себя принимали американскую гостью, как раньше сказали бы, певичку Лайзу Минелли. А мне случилось слышать ее мать, тоже эстрадную певицу - так ведь это же представители разных цивилизаций. Мать Лайзы - это еще Европа. Это еще в стиле мюзиклов "Оклахома", "Семь невест для семи братьев", это еще в традициях европейских гармоний. Мы ведь с удовольствием смотрели эти фильмы, потому что, чувствуя иное, чувствовали и родственное. Но Лайза Минелли - это уже не Европа. И даже не Америка. Это Африка. Не нынешняя. Нынешнюю мало знаю. Это Африка, загнанная на плантации американского Юга, утратившая связь с Родиной, как попало усвоившая культуру плантаторов и всей мощью племенной генетики "задавившая - подавившая" не слишком, знать, ценимые наследниками европейских переселенцев свои музыкальные традиции. Лайза Минелли - певица афроамериканская. На этом она себя и сделала. Для негритянской культуры это еще одна маленькая победа. Из этих маленьких и немаленьких побед вызревает планетарное поражение европейской, в частности музыкальной, культуры.
Им бы, культурам, сосуществовать и взаимообогащаться, насколько это возможно. Да, знать, не дано. Налицо экспансия.
Уже где-то писал, что если бы некая "инотарелка" зависла над Останкинской башней и по телепередачам попыталась бы составить представление об обитателях близ и даль лежащих земель, то на первом месте все-таки определились бы русские. Зато на втором, нет, уже не евреи - негры! Пусть кто-нибудь в так называемое смотровое время где-то от 19 до 23 часов погоняет по кнопкам телевизора. И если на трех из восьми каналов он не увидит негров, то пусть сообщит мне - я чистосердечно покаюсь.
А пока... Я вставляю в видеомагнитофон касету с "любимыми ариями". Нет, здесь не все... Лишь некоторые... Вот он, Лемешев с "красной девицей"многострадальной Зоей Федоровой... Уже старенький Козловский... "Я встретил вас"... И Штоколов... Но ведь не только!У меня здесь и обворожительная, с прекрасным голосом Дина Дурбин, и Алан Джонс с Джанет Магдональд, и Ян Капуро с Джиной Лоллобриджидой...
Мои музыкальные пристрастия, возможно, спорны, потому что вот она, здесь же - кумир 50-х - Лолита Торес, и кумир 60-х - Сара Монтье... Вмонтируй я сюда ту же Лайзу Минелли - нынешнего кумира - кощунством будет смотреться...
Значит, что-то принципиальное произошло именно с массовым вкусом, потому что и Торес, и Монтье - это еще вчерашний музыкальный "вкус" масс.
Но, слава Богу, не оскудела еще голосами русская земля! Оперные театры полны талантов. Одна только Ирина Константиновна Архипова скольких явила миру!
И на другой параллели - сущее диво: Смольянинова, Петрова, Погудин... Если "вмонтировать" в этот ряд Гарика Сукачева - даже на районную худсамодеятельность советских времен не потянет...
Иногда, правда, я пытаюсь приподняться над собственной субъективностью и рассуждать "политически": имеет место неслыханное заигрывание с молодежью - ведь в основном для нее, для молодежи "там-там" по всем каналам радио и теле... - возможно, говорю себе, это "мудрая" политика отвлечения утратившего идеалы молодого поколения? Пусть себе визжат и дрыгаются, пусть кучкуются и табунятся, пусть даже балдеют слегка от всяких травок и порошков, лишь бы они, безыдейные, энергию свою не направляли в социальную сторону - ведь только брось клич, и разнесут по кирпичикам любое построение, державное или олигархическое - без разницы, поскольку экстаз разрушения ни с какими прочими разновидностями экстазов не сравним.
А так, глядишь, отбалдеют свое, меньшинство, конечно, свихнется, но большинство со временем остепенится... Во Франции в 60-х было нечто подобное...
К сожалению, дело не только в молодежи. Несколько лет назад большая группа писателей, актеров, музыкантов от славного города Ельца автобусом добиралась до "бунинских мест". Администрация заботливо выделила нам три милицейских машины для сопровождения. И из всех трех сопровождающих нас машин, перекрывая рык автобусного мотора, разносилась по просторам родины великого русского писателя ритмическая песенная похабщина...
В купированном вагоне скорого поезда с первых минут движения я обычно, переходя от окна к окну, незаметно выключаю радиоточки. Но через какое-то время проводница, независимо от возраста, словно встревоженная "непорядком" во вверенном ей помещении, проходит вдоль вагона и включает...
На теплоходе репродукторы развешаны по бортам, и борьба с визжащими и хрипущими заведомо бесполезна.
Обычно говорят - не нравится, выключи. Нет. Я не могу выключить этаж выше и этаж ниже. Или попробуйте выключить ревущий Калининский проспект, если вздумалось вам прогуляться вдоль...
Порой мне кажется, что псевдомузыкальный террор уже подчинил себе подавляющее большинство, и только я урод... Ну не могу я этого слышать... Ведь даже вдали от населенных пунктов у водоема, куда пристроишься с удочкой, и туда непременно подкатит на авто какой-нибудь мутант и, прежде чем разобрать рыболовные снасти, на полную мощность включит грохочущие или чавкающие ритмы.
В злобе я готов предположить, что не героин и ЛСД уничтожает человечество, но именно эти, пришедшие с западной стороны афро-американские ритмы - именно они готовят все прочее человечество к подчинению иному духу. Но не уличить, не обличить - свобода!
И в том мой личный (и частный, потому что есть и более серьезные претензии) СОБЛАЗН НЕНАВИСТИ К ЗАПАДУ.
И государство, уверен, рано или поздно мы отстроим, и экономику подровняем к мировому уровню, и территориальные проблемы так или иначе решим... Но останемся ли мы теми, кем были в истории, - русскими?
Михалковы как символы России
Я сидел в главной (гостиной) комнате квартиры Глазунова и просматривал только что привезенные Ильей Сергеевичем из Германии русскоязычные журналы: "Континент", "Русское возрождение", "Часовой". Услышал, как за дверью комнаты кто-то спросил голосом женским скорее, чем мужским: "А разве Ильюши нет?" В те дни, когда я был знаком с Глазуновым, только два человека называли его Ильюшей. В данном случае женственность голоса меня не обманула - это был Сергей Михалков.
Предполагаю, что Михалков относился к Глазунову с любовью, насколько вообще человек типа Михалкова приспособлен был любить кого-либо, кроме своих близких. Глазунов Михалкова ценил за ту помощь, какую тот оказал ему в самом начале пути. Кстати, домом и мастерской на Калашном - знаменитая глазуновская башня - он тоже был обязан Михалкову. Посвященные безусловно знали, на каком уровне советской социальной лестницы находится автор уже тогда двух государственных гимнов: сталинского и антисталинского. Сегодня человек такого уровня без охраны не перемещается даже по территории собственной дачи.
Охраны в те времена не было, но было другое: строжайшая фильтрация общения. Нина Глазунова рассказывала, что Михалков не раз отчитывал ее супруга за нечистоплотность контактов. И всякий раз, как намечалось посещение Михалковым квартиры Глазунова, специально оговаривался возможный состав при этом присутствующих. Однако лишь "расфасовкой" по комнатам и мастерской порою удавалось избежать нежелательных контактов пришедших по договоренности и "нагло припершихся" без звонка.
Можно только предположить, сколь привередлив был регламент человека, стоящего на самой верхней ступени советско-интеллигентской лестницы.
И надо было видеть выражение лица автора "Дяди Степы", когда, открывая дверь в комнату, где никого не должно быть, он вдруг увидел меня, небрежно развалившегося на полудиванчике не то ХVIII века, а не то и ХVII, с журналом "Континент" в руках.
"Здоровканье" произошло и комично, и нелепо. На мое "добрый день" ответил каким-то слишком поспешным двойным кивком, среди обилия стульев, кресел, диванов он словно растерялся в выборе, но в действительности отыскивал место, каковое бы подчеркнуло принципиальность сепаратности его пребывания в едином замкнутом пространстве с человеком, ему не представленным и, следовательно, заведомо чужим. Я никак не выразил узнавания столь известной личности и продолжал листать "Континент", даже не глядя в сторону Михалкова.
Так вот мы и сидели друг против друга: автор гимна Советского Союза и совсем недавний зэк, шесть лет подряд ежеутренне вскакивающий с тюремной койки под звуки этого самого гимна. Но не было в моей душе ни крохи отрицательных эмоций по отношению к человеку напротив, потому что напротив меня был не человек, но эпоха, именно в нем или им олицетворенная. Откровенно злых или подлых деяний я за ним не знал. Скорее напротив. Еще в середине 50-х, отслеживая по газетам судьбу писателя Дудинцева и его романа "Не хлебом единым", запомнил именно михалковские слова (это в период, когда Дудинцева, "не разобравшись", и хвалили, и захваливали). "Правда, единственно нужная народу". Так было сказано Михалковым в "Литературке". И потом, когда объявили Дудинцева "злодеем" и "вражиной", последние добрые слова в адрес уже всеми проклятого тоже было произнесены все тем же Михалковым: "Жаль, что такой талантливый писатель и не с нами..."
Так что отрицательных эмоций не было. Любопытства особого - тоже.
Сосуществование в молчании затягивалось, но распахнулась дверь и буквально ворвался в комнату всегда и везде опаздывающий Илья Глазунов. Почти сердечные объятия и тысячи извинений, и с явно обиженной физиономией Михалков тут же был уведен в кабинет, где он и должен был ожидать Глазунова... Чуть позже я узнал, что Нина нашу встречу организовала-подстроила специально. Она, бедная, незадолго до того прочитала мою "Третью правду" и уверовала, что я настоящий писатель, что за мной будущее, - вот и решила для собственного интереса свести прошлое с будущим. Мои способности она явно преувеличивала, но такова уж была натура этой удивительной женщины. Если она к кому-то располагалась душой, то не было предела ее доброте.
Однажды она тщетно пыталась заинтересовать мною Солоухина, и потом злилась и на себя и на Солоухина, который только отмахнулся от ее рекомендаций: "Талантливый - сам прорвется. В литературу сбоку приходят одни проходимцы". Я и сам думаю, что он во многом был прав.
Вторая встреча с Сергеем Михалковым случилась уже при совсем других обстоятельствах. Был короткий период моей "конъюнктуры", я "ходил" в известных и популярных - то есть в начале 90-х. В тесной комнатке Инколлегии Союза писателей меня представили Михалкову, он сказал: "А как же, конечно, слышал... С большим уважением..." В нашем рукопожатии все было искренно.
В третий раз произошло сущее недоразумение. Год прошел или два? Выходя из дверей зала Союза писателей, я столкнулся с Михалковым в двери и, торопясь, не заметил... Точнее, заметил боковым зрением протянувшуюся ко мне руку, но, повторяю, торопясь, проскочил мимо и лишь на первых ступенях лестницы спохватился и понял, что если кто-то еще видел эту сцену, то он был свидетелем демонстративного "неподатия руки" советскому классику... Никаких сентиментальных чувств к автору Гимна и "Дяди Степы" я, разумеется, не испытывал. Но и обижать его...
Я поспешно вернулся, отыскал в толпе выходящих из зала писателей отыскать нетрудно, дылда - и сказал, протягивая руку, что не предполагал, что он запомнил меня, что рад видеть его в добром здравии, чего и далее желаю...
Не менее трех минут - пока спохватился, пока разыскал... И только теперь видел, как сходит медленно, сперва с левой стороны и со лба, потом с правой - бледность, ей-богу - смертельная бледность с лица человека смертельно оскорбленного. Но кроме бледности, ни единой черточки лица измененной, будто вечная маска на лице. Что-то напоминающее улыбку было мне подарено с последним пожатием рук.
Рассказ о Михалкове - не самоцель. Речь пойдет о Михалковых - именно как о символе выживания в исключительно положительном значении этого многосмыслового слова.
С сыновьями Сергея Михалкова я не встречался никогда. Не было ни нужды, ни повода. Но несколько лет назад в Германии, в окрестностях Бонна на берегу Рейна, где напротив, на другом берегу, величественный замок для принятия "высоких" иностранцев, проходил то ли симпозиум, то ли это как-то иначе называлось, где одним из главных участников намечался и был заявлен в программе Никита Михалков, где-то в тех же европах в то время снимавший очередной фильм. Темой почтенного собрания предполагались обсуждения российско-германских отношений, каковые, скажу сразу, с первого же доклада обернулись этаким доброжелательным судом над Россией, ее историей, ее будущим. Закончилось сие мероприятие почти скандалом, когда сначала я, а затем тоже весьма "оборзевший" от вестернизационных "добропожеланий" тогдашний министр культуры Сидоров выступили с откровенными протестами... Но то позже.
Открывать же многозначительный разговор о русско-германской дружбе должен был не кто иной, как САМ Никита Сергеевич Михалков. Однако, к общему разочарованию, мастер прибыть не смог, но зато прислал своего копьеносца с приветом, составленным из философских размышлений о себе, о мире вообще. Еще в период полулегальной юности тренировал я себя на "незапоминание" имен и фамилий, чем теперь хронически и страдаю.
"Копьеносец" (не то Бернштейн, не то Рубинштейн) торжественно возгласил, что послан к почтенному собранию с целью изложить философские взгляды всеми уважаемого Н.С. Михалкова, каковые лично сам он разделяет лишь частично, но изложить намерен столь же добросовестно, сколь добросовестны их с Н.С. Михалковым и творческие, и деловые отношения.
Из всех предусмотренных и непредусмотренных регламентом докладов и сообщений ЭТОТ был самым "продолговатым". Не менее часа около сотни человек разных "степеней", званий и положений терпеливо слушали винегретоподобные суждения о культуре вообще и в частности, о славянской душе вообще и в частности, о великой русской идее - в особенности об отношении ко всему вышеперечисленному лично Никиты Сергеевича Михалкова...
Я был озадачен не тем, что звучат прописные истины, да еще, как говорится, из вторых рук, не тем, что спорность некоторых "истин" очевидна... Смелость, с которой режиссер кино отважился предложить аудитории, об уровне каковой ему наверняка ничего не было известно, свои размышления на столь высокие и ответственные темы, уверенность, что все это будет выслушано и принято к разумению, что никому из важномнящих о себе специалистов по "русскому вопросу" (а там ползала было именно таких, "дело организовывали знатоки") и в голову не придет фыркнуть по поводу дилетантства философских обобщений хотя и известного, но все же только "киношника" - то ли не чудо! Ведь не Тарковский или Любимов, не Ростропович, наконец, а всего лишь "русофил" киношный...
Но вот нате вам! Сидели слушали, внимали и после ни одного недоброго или небрежного слова. Приняли! И фильмы его красивые - принимают, где, строго говоря, один и тот же принцип: Михалков играет себя в роли командарма, себя в роли Государя и т.д. Мне, к примеру, нравится, как он себя играет....
В жизни многие люди (и вовсе не актеры по профессии) откровенно "играют" себя, совсем так, как это бывает у детей. Никите Михалкову повезло - он продлил детство в профессии, и в том я не вижу ничего дурного, скорее напротив, завидую....
Никита Михалков, безусловно, достоин восхищения той смелостью, с которой он утверждает себя в мире - и киношном, и социальном. Может и в морду дать при случае, то есть постоять за себя самыми разнообразными формами и способами. Друг бунтовщика Руцкого и олигарха Березовского: с одного он имеет бескорыстную дружбу, с другого - откровенно дружескую корысть, и кто кинет камень? Только тот, кто не умеет или не смеет. "Русофил" Никита Михалков принят и Западом, и Востоком.