На полу в гостиной, подложив под голову телевизор (о Боже, какой телевизор?!), чтобы не жестко было спать, храпел Пьер Безухов в грязных исподниках.
-- Петя! - позвал поручик, тыкая Пьера в жирный бок. Из бока Безухова раздавался такой подозрительный звук, как будто бы это был барабан, и в него били специальной барабанной палочкой.
Ржевский собрался с силами и крикнул что-то Пьеру в ухо.
Тот моментально вскочил и набил себе здоровую шишку на лбу об неподходяще подвернувшийся камин.
-- Где моя баба? - спросил он первым делом пьяным голосом, оглядывая окружающую его местность.
-- Какая?
-- Наташка...
-- Я почем знаю, - поручик смущенно потупил взор.
-- Ну, хрен с ней!
-- Как - с ней?!
-- Да я не в том смысле, солдафон паршивый...
-- Сам солдафон!
-- Я?!
-- Ты!..
. . .
Когда драка прекратилась, Пьер оказался наверху, держа для безопасности Ржевского за горло. Тот хрипел и старался вырваться.
-- Чего ты завыпендривался? - поинтересовался Пьер миролюбиво.
-- Поезд! - сказал Ржевский хрипло.
-- Иди ты! Где?
-- На железной дороге... Пусти же, жирная свинья!..
Пьер отпустил поручика, тот принялся откашливаться и выглянул в окно.
Поезд, на счастье Ржевского, далеко не уехал и уже совсем остановился.
-- М-да-а-а-а... - протянул Безухов. - На бронепоезд непохоже... Может, красные?
-- А он у них на запасном пути, - заявил Ржевский резонно.
-- Кто?!
-- Их бронепоезд. Стоит. И люди мирные...
-- Бред какой-то, - заметил Безухов. - Ты там уже был?
-- Где?
-- Ну, в поезде?
-- Что ж я, самоубивец!
. . .
-- Ой, погано мне... Ой, погано...
Василий Иванович сидел на полу почтового вагона и держался обеими руками за раскалывающуюся голову. Ему казалось, что голов у него две, причем большая из них почему-то внутри...
-- Спирт, видать, погань... - сказал Василий Иванович. При упоминании спирта его чуть не стошнило. - Это ж надо, - пожалел он сам себя. - Целое ведро выжрал!
-- Оо-о-ох... - раздалось из-за печки-буржуйки.
-- Петька? - позвал Василий Иванович неуверенно.
-- Я-а-а-а...
-- Ты жив?
-- Не знаю... Вроде, жив... О-о-о-х, башка болит...
-- А Фурман где?
-- Кто ж его знает... Проблевался и спит, наверное, где-нить... О-ох, хреново...
-- Хоть бы рассолу жахнуть... - замечтался Василий Иванович. - Я ж тебе говорил, занюхивай...
-- Чем? Там не было ни хрена...
-- Чем-чем... Да хоть носками. Все одно запах повывендрится...
Со стороны выхода раздались гортанные звуки. То есть, это была не норманнская речь немецко-фашистских оккупантов, до которых еще далеко, а это застенчиво, чтобы никому не помешать, блевал Дмитрий Андреич Фурманов, легендарный политрук и т.д.
-- Эк заливается, сердешный, - умилился Василий Иванович и попытался встать на ноги. Это ему удалось с трудом.
Пошатываясь, Василий Иванович вывалился из почтового вагона и вскоре где-то в ночной тиши стрекотание психованных сверчков смешалось с журчащими звуками.
Начдив вернулся назад немного посвежевший и застегивающий галифе.
-- И вот, однако ж, вопрос, - сказал он. - Иде ж мы все щас того, то бишь находимся?