Волка и Соху беспокоила пара вопросов. И они никак не решались подступиться с ними к Ангелиссимусу. Потому что один из них совсем личный, а другой касался их общего дела. Но его тоже можно было считать личным, потому что он касался личности самого Кайлина. Записываться ради них на прием значило рисковать, доводить ситуацию до крайности. В случае категорического отказа было бы трудно вернуться к этой теме. Или надо стоять на своем и портить с главой New wave отношения. Чего категорически не хотелось. Поэтому требовалась неформальная обстановка. Именно такая обстановка организовалась в личном самолете Ангелиссимуса по пути в Мюнхен.
Для начала выпили. Естественно, из круглой бутылки. Под ними вата облаков образовала что-то вроде мягкой теплой постели, словно по заказу Ангелиссимуса. Небо приготовило ему самые чистые и незамутненные оттенки голубого цвета, которые подсветкой солнца преподносились в выгодном образе. Ангелиссимус тоже сиял – так, словно все вокруг было сочинено им. Ну, или по его подсказке. И вот тут-то на втором бокале Волконский, использовав в прологе с десяток витиеватых фраз, предложил задуматься о составе судейской бригады. Конечно, он помнил, что Кайлин сам намыливался в главные рефери, но надеялся, что это намерение было сугубо импульсивным, и воевода New wave успел о нем забыть под напором финансовых удач. Волк ошибся. Не жестоко, но все же.
– А разве не я буду обслуживать эту встречу? – удивился Ангелиссимус.
– Да, я прекрасно помню о вашем желании. И в то же время мне хотелось бы предостеречь от тех негативных последствий, которые может принести ваше непосредственное присутствие в проекте. Как бы внутри проекта.
– Что тут может быть опасного? – переполошился Кайлин.
– Дело в том, что любой судья по определению отрицательный персонаж. По крайней мере для одной команды. Очень редко, чтобы судьей все были довольны. А ведь к вам после этого матча должны потянуться все – и те, кто болел за светлых и за темных исторических деятелей.
– Эта проблема легко решается. Я буду абсолютно объективен.
– В том-то и дело, что объективность зачастую и вызывает отторжение. Вот вы назначите пенальти. Справедливо назначите, по закону! Но тех, кто нарушил правила, это не устраивает. И их болельщиков тоже. Они протестуют. Они вас ненавидят! А вы должны быть вне критики. Вне подозрений.
– Я и так вне подозрений, – с некоторым испугом оправдывался Кайлин.
– Скажи ему, что болелы, если им что-то не понравится, будут скандировать «Судья – пидарас!». – Соха проинтуичил наступление переломного момента и решил ошеломить религиозного лидера эры Водолея.
Волк перевел. Ангелиссимус разволновался. Волк учуял слабинку и перешел в наступление. Ангелиссимус сдавался, но по-детски упорствуя в своем заблуждении. И тут Волк придумал гениальный ход.
– А кто же тогда будет судить? – защищался Кайлин. – Судить некому. Нет подходящих кандидатур.
– Есть такие кандидатуры! Есть.
– И кто они?
– Матч должны судить педерасты! – Волк победно подчеркнул для закрепления эффекта. – Геи должны судить! Им будет очень приятно, когда весь стадион начнет скандировать «Судья – пидарас!». Представьте, мы приобщим к матчу сексуальные меньшинства и придаем им особый статус – статус вершителей судеб. Таким образом, мы привлечем к Матчу эры голубую общественность. Они не просто участвуют в игре, они еще и судят гетеросексуалов.
Ангелиссимус от волнения разлил вино.
– Судят гетеросексуалов и антисексуалов, – добавил Волк, вспомнив о Франциске Ассизском и некоторых других религиозных деятелях.
– Отличная идея! – возбудился Ангелиссимус. – Она настолько отважна и в то же время толерантна, что я отказываюсь от своего участия в Матче эры. Остается только выбрать тройку самых известных геев современности. Нам нужны проверенные. С хорошей репутацией! С харизмой! Те, что метались, мучились, раскаивались, испытывали угрызения совести и не могли определиться со своими пристрастиями, нам не подходят. Стопроцентные – вот наш выбор.
– Согласен! – возопил Соха. – Чтобы они были всем пидарам пидары, а не то-се, пятое-десятое.
После короткого совещания главным выбрали Фредди Меркьюри, а боковыми поставили Джанни Версаче и Жана Маре.
– Теперь весь мир у наших ног! – обрадовался Ангелиссимус.
– Мы отымеем этот мир. – На Соху как-то слишком буквально подействовали разговоры про людей с иными наклонностями, и Волк боязливо убрал недопитую бутылку под кресло. Напьется и, не дай Бог, потом обнаружит в себе новые, еще не изведанные желания.
– И еще вопрос ему задай? – не унывал Соха без алкоголя. – А где Берлога? Вериз Берлянд?
– Он здоров и весел.
– Мы хотели бы с ним пообщаться… Будет ли он в Мюнхене? – Волк не удовлетворился уклончивым ответом Ангелиссимуса.
– Нет! Я сожалею, но до Рождества вы не увидите своего друга, – твердо и решительно заявил Кайлин. – Понимаю, вам это не понравится, но мы не должны забывать, что существует слишком много сил, которые хотят сорвать матч. И не только сорвать, но и украсть наши технологии. Поэтому Иосиф Берлянд трудится сейчас в абсолютно недоступном и засекреченном месте. Поверьте, вам лучше не знать о месте его пребывания, чтобы не попасть в ситуацию, когда вы вольно или невольно можете раскрыть секрет нашим врагам.
– Но вы ручаетесь, что с ним все в порядке? – жестко наседал Волк.
– Он идеально себя чувствует. Более того, ему, как ученому, наверняка больше по душе та атмосфера, в которой он сейчас находится. Его ничто не отвлекает. В его распоряжении все научные достижения современности. И даже черная икра тарелками.
– И нам бы черная икра не помешала бы, – оживился Соха.
Икру принесли, но не ее появление взбудоражило Волка. На икру наплевать. Пусть Соха и Кайлин объедаются. Ему не до икры – аппетит отлетел начисто. И все исчезло. Все земные потребности сгинули, словно вирус под напором антибиотиков. Явилась Фама.
Она в соседнем салоне принимала ванну, накладывала макияж и переодевалась к пресс-конференции. И не сказать, чтоб все эти манипуляции как-то существенно изменили ее облик, и не сказать, чтобы Волк как-то внимательно разглядывал ее и находил новые штрихи в ее красоте. Нет! Фама была прекрасна и без пенных омовений, без духов и без косметики, которая перевозилась в небольшом, но весьма вместительном чемоданчике… Она была прекрасна без всего наносного, без всего внешнего, без всей этой роскошной, дорогой и модной одежды, без всего… Впрочем, о последнем Волк мог только догадываться. Но он этого не хотел. Это пусть олигархи владеют красотой, а ему, аристократу, вполне довольно того, чтобы ее созерцать.
Он уже несколько раз задавал себе вопрос, а что если Фама проникнется к нему чувствами, ответит взаимностью, то чего бы он хотел от нее? И после некоторых раздумий Волк понял, что ничего ему не надо – поцелуй, легкий и вполне дружеский. Вот и все! Он даже не смог бы ее раздеть. Это значило бы опошлить отношения, свести их к какому-то сугубо физическому влечению. Унизить Фаму, чувство к ней – вот что это значило бы. Поэтому Волк смотрел, просто смотрел.
А Соха не просто смотрел, Соха орал всякую чушь полупьяной направленности:
– Фея! Фея новых вибраций. Ангел эры Водолея!
– Соха, заткнись!
– Я буду славить чудо, и ты мне не можешь запретить!
– Прошу тебя, утихни! – скрежетал зубами Волк.
– Что хочу, то и делаю, – обиделся Соха. – Вот еще, командир нашелся!
Он не успел договорить «то-се, пятое-десятое», потому что злющий Волк вышиб его из кресла и опрокинул в проход, придушил и даже в исступлении занес над ним бутылку, из неплотно прикрытого горлышка которой на белую рубашку поверженного потекла струйка красного вина. Впрочем, он запросто мог нанести увечье и левой – он сжал ее и выставил для подрихтовки пухлой физиономии массивный перстень, купленный по заданию стилиста Авессалома. Сохаев ужасно испугался, а Фама еще больше. Она решила, что Волк нанес сопернику увечье и из него льется кровь.
Существуют легенды, что в рыцарском обществе даме достаточно было бросить платок, чтобы схватка прекратилась. У Фамы платка не обнаружилось. Вернее, он, наверное, таился где-то в недрах сумочки, но она о нем не подумала. Поэтому она действовала иным способом – отважно кинулась разнимать друзей:
– Мальчики, вы что? Ну-ка, отпусти Тушкана!
Соха страшными хрипами поддержал ее затею.
– Проси прощения у Фамы! – Волк хотел оправдать свой приступ бешенства и сделать Соху виноватым, но не получилось.
– Да за что прощение? Он мне ничего не сделал, – удивилась Фама.
– Я же шутил. От восхищения, – кряхтел залитый вином пошляк.
– Отпусти его, – Фама нежно погладила Волка по загривку, – пожалуйста.
Волк разжал руки и слез с поверженного друга. Сохатый оказался на свободе. Фама и его погладила, помогла вернуться в вертикальное положение. Только Кайлин не принял никакого участия в этой мизансцене. Не принял по причине отсутствия. В салоне его не смогли найти. Тогда Фама заглянула в ванную комнату, и там провозвестник новой эры был обнаружен под разлапистой раковиной. В своем укрытии он свернулся в позу зародыша и, находясь в ней, опасался буйных проявлений широкой русской натуры. Его вернули в комфортное кресло и успокоили. Соха переодел рубашку. Бутылку, из которой вылилось совсем чуть-чуть, допили, открыли новую и постарались забыть зверства Волка.
Сам он сидел угрюмый и предельно оконфуженный. После примирительного тоста перебрался на отдельный ряд. Страдал. Но не из-за того, что без серьезного повода повздорил с другом, а из-за того, что уже целый месяц никак не мог разобраться со своими чувствами, а чувства никак не хотели до конца выдавать себя, прикидываясь то так, то эдак. Словно играли с ним.
Когда лайнер зашел на посадку, Волк понял, что неконтролируемо добавлял себе, а посему пьян. Не в стельку, но вполне достаточно для потери лица. Впрочем, что такое для русского потеря лица, если теряется смысл жизни. Ведь ее смысл в том, чтобы любить (пусть даже безнадежно) и быть любимым (если повезет).