Срочно! Совершенно секретно!
Официальное сообщение, почтовый сбор уплачен.
Благородному дожу венецианскому
Васко Гаспарино Корсаньяни,
как и всей славной Синьории,
Венеция
Нижеподписавшийся пехотный генерал Христофоро Отто Моро приветствует настоящим посланием благородного дожа и высокородных господ сенаторов и обращается к ним с чрезвычайно важным сообщением, а также с почтительной, но и настоятельной просьбой дать ответ и указания, как действовать в данной ситуации; ответ было бы желательно вверить в руки лоцмана, который доставит это донесение, человека надежного и испытанного в боях.
Прежде всего оказалось, к сожалению, что сообщения о воинской силе неприятеля, которые я — полагая, что их источник достоверен,— передал славной Синьории, не соответствуют действительности. Бриг, на котором мой адъютант, прапорщик Яго, сопровождавший мою жену и ее свиту, плыл из Венеции на Кипрос, действительно наткнулся на обломки двух турецких галер, однако сообщение, которое он мне затем передал, а именно, что недавняя буря уничтожила весь флот Лала Мухамеда Паши, оказалось абсолютно ложным[3]. Правда, как мне только что сообщила моя разведывательная служба, заключается в том, что две дюжины неповрежденных оттоманских кораблей пристали к острову Родос, где присоединились к остальным военным кораблям Селима II, укрылись за островом с подветренной стороны, переждали бурю, а теперь готовы высадиться на Кипросе, чьи непревзойденные природные красоты, романтические уголки и благодатный климат давно уже вызывают в них вожделение[4].
Также и состояние фортификационных работ в цитадели не соответствует моему описанию в очередном отчете № 36/А от июня с.г., составленном на основании подробного доклада моего адъютанта Яго. Строительство фортов и заграждений против османских десантных челнов не только не продвигалось согласно плану, но и явственно отстает, так что не исключена критическая ситуация при обороне острова, если объединенный турецкий флот решится напасть в ближайшие дни. Полагаю, что в этом случае мы бы не удержали побережье и низменность Мезаорию и были бы вынуждены отойти в леса («маки») Троадских гор, чтобы вести партизанскую войну до прибытия подкреплений из Венеции, присылки которых я еще раз настоятельно прошу[5].
В-третьих, я вынужден констатировать, что моральный дух войск на острове чрезвычайно низок; и в этом случае предыдущие донесения, некритически позаимствованные у моего адъютанта Яго, следует считать необоснованно оптимистическими и в конечном счете посланными вследствие настояний славной Синьории представить ей отчет о ситуации немедленно после моего прибытия на остров. Находясь на службе, офицерский корпус потребляет спиртное в невероятных количествах, больше даже, чем в Бергамо или Вероне, отсюда частые кровавые схватки между офицерами, субординация не соблюдается, а дисциплина рядового состава ниже всякой критики. В этой ситуации на эффективную оборону от войск Селима может рассчитывать только фантаст, я же, как хорошо известно, таковым не являюсь.
Однако возникает вопрос — и ответ на него является подлинной целью этого спешного письма: как все это могло случиться, в чем причина неразберихи, источник ложной информации и первопричина распада оборонительной системы острова, если уж называть вещи своими именами?
Этот ответ гласит: мой адъютант, прапорщик Яго, кадровый офицер нашей армии,— турецкий агент.
Должен сказать, что он вызывал у меня подозрения с первой же минуты. Сначала я полагал, что дело лишь в обычной антипатии, проистекающей из совершенно личностных моментов[6], или в профессиональной неприязни[7], но когда впоследствии я объединил отдельные симптомы и привел их к общему знаменателю, я осознал, что иного объяснения нет: Яго подкуплен османами, он турецкий шпион.
Эту гипотезу окончательно подтвердило письмо, перехваченное вчера моей контрразведкой и бесспорно написанное рукой Яго (я это проверил, попросив его сделать для меня несколько заметок о размещении крепостных пушек в Фамагусте). К письму был приложен план наших укреплений с обозначением недостроенных, слабо защищенных участков, а также несколько явно зашифрованных фраз, которые на первый взгляд не имеют никакого значения (в них говорится о погоде, о рыбе, о пиниях, о кипарисах, о доступных женщинах и тому подобном), но определенно содержат тайные сигналы для генерального штаба Селима. Поэтому я прошу славную Синьорию безотлагательно передать этот случай инквизиторам[8], чтобы она тотчас же дала мне согласие на взятие под стражу и заключение в тюрьму прапорщика Яго, антивенецианская деятельность которого настоящим неопровержимо и яснее ясного доказана.
Деятельность прапорщика Яго, о котором я, таким образом, знаю, что он завербован неприятелем, теперь представляется мне как удивительная, даже ошеломляющая, но тем более опасная смесь примитивности, наивности и изощренности. Он не упустил ни одной возможности посеять семя раздора среди моих офицеров; так, например, ему удалось подпоить и натравить моего заместителя — вообще-то убежденного трезвенника — поручика Кассио на его коллегу Родриго; в результате не только напрасно пролилась кровь, но я еще и вынужден был за пьянство и дебош в служебное время отстранить Кассио от должности, что чувствительно ослабило командный состав в этот критический период.
В своей подрывной деятельности Яго не чурается любых наветов, сколь бы нелепы они ни были. Так, например, исходя из моего родового имени «Моро», он распространил в армии и даже среди гражданского населения слух, будто в моих жилах течет маврская и даже прямо негритянская кровь. Поскольку не каждый солдат или островитянин имел возможность лично увидеть меня, этот глупый и абсурдный слух пустил более глубокие корни, чем мог бы предполагать человек логически мыслящий, и я убежден, что это никак не способствовало дисциплине среди солдат и популярности венецианцев на острове. Да я и сам, откровенно говоря, не был бы в восторге, если бы моим вышестоящим начальником был человек с цветной кожей[9].
Но этим личностные нападки Яго на меня и на мой авторитет не исчерпываются. В мое отсутствие он высказывается обо мне только в ироническом и унизительном тоне, называя меня уменьшительными, исковерканными именами (напр., вместо Отто он чаще всего называет меня Оттелло) — это не только неучтиво, но и недопустимо и просто-напросто наказуемо с точки зрения субординации.
Но наиболее странны, предосудительны и по-своему крайне примитивны беспрестанные попытки Яго вмешиваться в мою личную жизнь, расстроить мое супружество и вообще всячески портить мне нервы и жизнь. Если б я по природе и по врожденному характеру не был человеком спокойным, рассудительным, если б мне не была чужда всякая вспыльчивость, ревность и необузданная страсть, я бы давно уже позволил спровоцировать себя на безрассудные и опрометчивые поступки.
Дело в том, что Яго — очевидно, в духе инструкций Селима — без конца донимает меня, подстраивает ситуации, в которых моя жена Дездемона (в чьей верности и чистоте я никогда не сомневался и ни при каких обстоятельствах сомневаться не буду) должна представать в моих глазах изменницей, прелюбодейницей, лгуньей и т. д.; к счастью, он делает это таким прозрачным, даже просто смешным способом (подбрасывает всевозможные мелкие вещички Дездемоны в квартиры моих молодых офицеров, потчует меня двусмысленными намеками, лицемерно обращает мое внимание всякий раз, как Дездемона беседует с членами моего штаба — боже ты мой, ведь это было бы противоестественно, если бы такая привлекательная дама оставляла равнодушными здоровых молодых мужиков, на долгие месяцы отлученных от своих семей, любовниц и борделей), а мои информаторы ставят меня в известность так быстро и точно, что его старания обречены на полную неудачу. Но попытка свидетельствует о намерении, намерение о позиции, а доказательство (тайное и предательское письмо Селиму, которое мы перехватили, которое я имею честь послать Синьории в приложении) свидетельствует об этом в полном объеме.
Естественно, свою основную деятельность Яго маскирует, как умеет. Зная, например, суеверное отвращение своих турецких благодетелей к вину, он восхваляет его где только может и даже распевает о нем песенки; причем характерно, что песенки эти отнюдь не венецианские, а чуждые нам по своей сути, бесконечно далекие нашим национальным чувствам[10]. Не догадываясь, что я давно уже ввел Дездемону в подлинный курс дела, он пытается ухаживать за нею и делает это не самым изысканным способом, в выражениях не самых подходящих для ушей благородной венецианки, а часто и оскорбительно фривольных. И так далее.
Я избрал тактику, которую счел наиболее верной, и дал соответствующие инструкции всему своему персоналу. Все мы делаем вид, будто верим интригам Яго, я же стараюсь реагировать так, чтобы не пробудить в нем подозрения, то есть раздражаюсь, делаю вид, что я, говоря на языке аборигенов, «купился», ревную и буйствую, угрожаю, теряю сознание и притворяюсь глупцом, чтобы не вспугнуть пташку. Однако должен заверить Его Превосходительство и преславную Синьорию, что эта игра, недостойная потомственного солдата, меня уже беспокоит и утомляет, и я с нетерпением ожидаю решения Десяти инквизиторов, которое позволило бы мне обезвредить лазутчика Селима и полностью посвятить себя фортификационным работам, интенсивной подготовке гарнизона и разработке новых планов обороны острова, о которых бы турки, разумеется, не имели ни малейшего представления.
Поэтому еще раз повторяю свою настоятельную и, как явствует из приложений, более чем обоснованную просьбу, чтобы славная Синьория немедленно снабдила меня полномочиями, дающими мне возможность обеспечить оборону острова Кипрос во всех отношениях и ликвидировать предателей и врагов Венеции в ближайшем прифронтовом тылу. Только в этом случае я смогу выполнить торжественное обещание своей отчизне, что мы останемся хозяевами в этом очаровательном, близком каждой венецианской душе уголке света, каким является наш благословенный Богом, романтический, но и стратегически важный островок.
С приветом и завереньями в преданности и верности благородному дожу и славной Синьории,
Христофоро Отто Моро,
генерал пехоты, собственной рукой**.
** Создается впечатление, что и по форме и по содержанию это письмо безупречно, что в целом генерал Моро повел себя правильно, осмотрительно и с определенной дозой государственной мудрости, которой, откровенно говоря, трудно было ожидать от старослужащего наемного солдата. Однако реакция дожа и Синьории была поразительной и необъяснимой (во всяком случае, до недавних пор). Вместо военной помощи и законного ордера на арест Яго они послали на Кипр многочисленную депутацию, снабженную полномочиями незамедлительно сместить Христофоро Отто Моро с должности наместника и командующего армией и заменить его поручиком Кассио, которого он, как мы уже знаем, разжаловал незадолго до того. Некоторые исследователи пытались объяснить и мотивировать этот рапсодический поворот событий; так, например, историк Хэзлитт (Hazlitt, Venetian Republik, Rise, Growth, Fall. 11, 1900) пытается доказать, что это, собственно, была акция в пользу Отто Моро. Дело в том, что некоторые круги в Венеции поняли невозможность защитить Кипр от османов и хотели устроить так, чтобы остров попал в руки турок уже после отставки Моро. В пользу этой теории говорит тот факт, что в венецианской делегации, прибывшей сместить Моро, был дядя Дездемоны Грациано (брат Брабанцио) и что ее двоюродный брат Лодовико выступил со странным предложением немедленно назначить комендантом Кипра кого-нибудь другого, таким образом Моро хотели спасти от неизбежного поражения при вторжении армии Селима и сохранить его воинскую славу. Но действительность предстала в подлинном свете лишь после случайного открытия А.Берара (см.: Cypris, Chronique de l’ile de Chypre au moyenage, 1907), который обнаружил неизвестный до того времени документ, ставший между тем знаменитым — так называемый «рапорт Яго». Документ сохранился, он находится в городском музее в Венеции и зарегистрирован под номером 149/Ф-221/Вен.-УП-70. Цитируем его полностью:
«Цитадель, Кипрос, дня 27.VII. 1570
Его превосходительству
Феррандо Бондельманти,
Главному начальнику тайной полиции,
Венеция
Пьяцца ди Сан-Марко, 57
Только в собственные руки
Южный Крест докладывает об осуществлении альтернативы Б плана Pax Cypria («Кипрский мир»). К его реализации необходимо было приступить немедля, поскольку турецкие части готовятся в ближайшие недели высадиться на Кипре, а сотрудничество ген. X.О.М. с Селимом уже не подлежало ни малейшему сомнению. Альтернативу плана Б я избрал потому, что на план А (арест, транспортировка в Венецию, суд и казнь) уже не оставалось времени, а, кроме того, помпезное прибытие посланцев Синьории на остров все неожиданно осложнило. Они настаивали на том, что необходимо сохранить доброе имя Венеции любой ценой, что измена Оттелло может опорочить репутацию царицы международной торговли. Кроме того, лично я считаю, что никакие доказательства (а их у нас сверх меры) не смогли бы убедить массы населения Кипра и особенно Венеции, что генерал был перебежчиком и подлецом, так велика была его популярность. Поэтому возникла настоятельная потребность крайне деликатно ликвидировать не только генерала, но и его жену Дездемону, полностью посвященную в его деятельность, кадета Родриго, который активно и ревностно помогал ему на последних этапах измены, и — должен я констатировать с сожалением — мою собственную жену Эмилию, которую генерал с помощью Дездемоны дважды использовал как связную. Вся это я выполнил ради безграничной преданности Венеции, с максимальным самоотвержением и с полным сознанием, что другого выхода не было. Что же касается формы экзекуций, их оглашения и мотивации, то я избрал версию банальной супружеской трагедии, обусловленной ревностью, доверчивостью и ослеплением, а также двух несчастных случаев и одного убийства в состоянии помрачения ума. В ожидании дальнейших указаний,
Кто скрывался под этим обозначением, угадать нетрудно. Остается лишь добавить, что несколько месяцев спустя Селим II и Лала Мухамед Паша действительно предприняли вторжение на остров, что генерал Брагадино (преемник Кассио, скончавшегося от раны) храбро, но тщетно защищался и что к своей победе у Эвбеи и Скутари османы добавили уничтожение венецианских сил на острове Кибрис — так они его называют. Таков ход истории, в которой какие-то личные, любовные и супружеские перипетии совершенно иррелевантны, а делать из них трагедии — несуразное, мелочное, эфемерное и смешное занятие.
Сенсационное сообщение, что весь турецкий флот был уничтожен невиданной силы бурей, встречается и у некоторых писателей, заинтересовавшихся этим историческим материалом. В том числе и некий Уильям Шекспир, англичанин, написал в 1604 году пьесу о генерале Отто Моро, в котором вся война с турком ведется, истории вопреки, так сказать одной левой, а именно с помощью весьма примитивного приема deus ex machina. Объяснить это можно тем, что Англия в то время жила под впечатлением подобной гибели «непобедимой» Армады — огромных по тем временам военно-морских сил испанского короля Филиппа II, состоявших из 130 боевых кораблей, 2630 пушек и почти 30 тысяч морских пехотинцев. Чтобы доказать, насколько Бог хранит Англию, королева Елизавета велела распространить сообщение, будто весь флот утонул в бурю. В действительности же все обстояло совершенно иначе: англичанам пришлось несколько раз вести упорные и кровавые сражения, и потери с обеих сторон были неслыханно велики. Пропагандистскую «утку» о чудесной гибели испанской флотилии Шекспир механически перенес на турецкий флот, хотя бури в восточном регионе Средиземного моря не идут ни в какое сравнение с бурями в Атлантическом океане и хотя турецкая флотилия была несравненно меньшей. И, наконец, в отличие от испанцев турки могли направить из любого порта новые корабли. Они ведь были буквально в двух шагах. (Прим. ред.)
Разумеется, турки испытывали вожделение отнюдь не к красотам Кипра, но к его меди (Aes cyprium-cuprum-медь). Поэтому завоевать остров первоначально было поручено старому морскому волку, адмиралу Пиали, и поэтому Венеция издавна всячески старалась заеолучить остров — вначале путем брака (она вынудила Якова Лузиньяна, законного правителя Кипра, жениться на венецианке Катерине Корнаро), затем — огнем и мечом. Само собой, у турок тоже не было недостатка в огне и мече. Так возник спор. Правда, в Синьории — и в переписке с нею — не было принято называть вещи своими именами, считалось, что это достойно лишь профанов и плебеев, предпочтение же отдавали плетению изысканных словес. Вот почему Моро тоже говорит о природных красотах, хотя это и выглядит неуместно. (Прим. авт.)
Отто Моро тщетно просит подкреплений, он отлично знает, что Республика уже не располагает сильным военным флотом: все, что способно было держаться на плаву, она запрягла в заморскую торговлю с Аравией, Сирией, Испанией и другими странами, полагая, что для обороны Кипра вполне достаточно военного гения Моро. Сравни: G. Cobham, Materials for a history of Cyprus (1908) или L. de Mas Laterie, Histoire de File de Chypre (1852). Оба автора на редкость единодушны в том, что вообще не упоминают о какой-либо возможности или даже необходимости оборонять Кипр. На турок, вооруженных до зубов, они смотрят, как дальтоники на радугу. (Прим. авт.)
Возможно, генерал Моро намекает здесь на связь, которая у него якобы была с женой Яго Эмилией, но так никогда и не была убедительно доказана; тем не менее Яго несколько раз публично подкалывал его этим обстоятельством и обещал отомстить. (Прим. авт.)
Своим заместителем в функции кипрского наместника Отто Моро назначил молодого гвардейского поручика Кассио; Яго, явно претендовавший на эту должность, был этим серьезно уязвлен, о чем свидетельствуют некоторые, особенно из числа посетителей театров. (Прим. авт.)
Dieci inquisitori di stato (десять государственных инквизиторов, we.) — высшая судебная палата, высказывавшая согласие на арест высоких государственных функционеров, дипломатов, офицеров флота или сухопутной армии. Сравни: Musatti, La storia politica di Venezia (1897); по мнению некоторых — см. напр.: Malmenti, La grandezza di Venezia (1892) — она не могла высказывать такого согласия и вообще не занималась такими делами. Так что выбирайте сами. (Прим. авт.)
У нас есть причины полагать, что корни, о которых говорит генерал Моро, даже глубже, чем он мог думать в то время. Собственно говоря, неисторичное и нелогичное представление, что командиром венецианской армии в те времена мог быть негр или мавр, сохранилось до наших дней. Как всегда, об этом в первую очередь позаботились недобросовестные литераторы, которые не исследуют сути дела, но, гоняясь за привлекательными и причудливыми мотивами, да еще к тому же, разумеется, не обладая достаточным образованием, предпочитают сенсацию истине. Христофоро Отто Моро был потомком старых дворянских родов, по отцу — из Бассано, по матери — из Беллуно, т. е. из лояльных венецианских городов. Родился он в еще более лояльной Брешии и был ничуть не чернее остальных итальянцев, опаленных щедрым солнцем Адриатики. Отец его был трибуном шестой части города, в которую входили 37 островов, 63 канала и 21 мост, сам же он сделал блестящую военную карьеру, особенно отличившись в битве с турками у Дураццо, где получил звание полковника. Затем он женился на Дездемоне, дочери отцовского коллеги, сенатора Брабанцио. Это была славная, незабываемая свадьба, город веселился три дня, над лагунами вспыхивали фейерверки, на это было истрачено целое состояние — невозможно представить себе, чтобы Синьория допустила какой-либо мезальянс на таком высоком уровне и с такой помпой. Однако, как ни странно, уже новеллист Джованни Батиста Чинтио Джиральди в своем сборнике «Gli hecatomilhi» описывает Моро как «мавра», хотя Чинтио был почти современником Моро и даже университетским профессором. Но определенную роль здесь могло играть то обстоятельство, что он состоял на службе у Эммануэля Филиберта Савойского, который был известен своими антивенецианскими настроениями или хотя бы недоброжелательством к дожу Корсаньяни из-за какого-то наследства. (См. напр.: Bertino, Gli hecatomithi di G. В. Cintio, 1903.) Затем этот факт, будто Моро был «мавром», механически и без лишних раздумий перенял и вышеупомянутый англичанин, полностью игнорируя общественные, политические и этнографические обстоятельства Венеции конца XVI столетия и преследуя — не без определенного успеха — исключительно театральный эффект. (Прим. авт.)
Как ни странно, это английские песенки — об этом свидетельствует факт, что именно в таком виде они встречаются и у Шекспира («Отелло», 11, 3). Как они попали из Лондона на Кипр, в венецианский язык и в репертуар Яго, этого выяснить не удалось. Разве что Яго сотрудничал также с Интеллидженс сервис и услышал их на какой-нибудь попойке, завершившей совместное тайное совещание или тренировку. (Прим. ред.)