Она ошибалась. За Колю не надо было бояться.
В тот год Пашка еще лечился. Мы хотели к его приезду отремонтировать квартиру и устроили семейный совет. Коля на совете молчал. Он хлебал пустой суп, отгородясь от нас книгой. Эта привычка меня всегда раздражала, но втайне я поощрял ее: если бы Коля не читал за едой, нам пришлось бы беседовать, а о чем беседовать с Колей, я не знал, мне всегда казалось, что он ведает какую-то тайну. Клава сказала:
- Коля, почему ты молчишь? Это же важный вопрос! Ты же мужчина!
Коля поднял тяжелую голову и сказал почти дружелюбно:
- Мужчина не я, а он. И хихикнул.
- Николай! - строго сказала Клава.
- Клавдия! - ответил он и ушел к себе.
Денег на ремонт квартиры у нас не было - мы были студенты. Но имелось наследство - старая, заброшенная дача, которую я никогда не видел. Три наследника имели на нее право: Клавдия, Павел и Николай Петуховы. Но Павел еще лечился. Николай ушел в свою комнату, а у Клавы со мною были великие перспективы. Нас не прельщала собственность. Она тяготила нас. Нам очень важно было отремонтировать квартиру к Пашкиному приезду. Клава была старшей, она распоряжалась по законам майората.
Мы продали эту дачу какому-то темному человеку. Клава угощала его чаем, а он все время шмыгал носом, будто принюхивался. Это был странный молодой дядька. Видимо, он накрутил чего-то общественно нехорошего и бежал быстрее лани, а может быть, даже быстрее, чем заяц от орла. Он все интересовался - не заявим ли мы прав на его покупку, если у нас родится ребеночек. Видимо, он был чадолюбив. Он жаждал погрязнуть в болоте частной собственности, и мы даже неловко чувствовали себя, ввергая дядьку в сие ненавистное болото. Мы вылазили из болота, втаптывая в него этого странного добровольца. Где он сейчас - жив ли?
Мы вели себя как столбовые дворяне эпохи упадка: распродавая наследство и проедаясь. Лекции по политэкономии не шли нам впрок. Из них мы уяснили только то, что нам было удобно, - собственность есть великий вред. Сие уяснение позволяло не ударять пальцем о палец.
- Ну, освободились от частной собственности? - спросил мальчик Коля мимоходом.
- Ты не должен нас упрекать! - возмутилась Клава.- Кто бы возился с этим курятником? В конце концов, ты имеешь право на свою долю!
- Дарю ее вам,- царственно сказал Николай и ушел на какое-то юношеское заседание.
Мы с Клавой долго убеждали друг друга в разрушительных свойствах частной собственности.
Потом вернулся Павел и сказал:
- Вот мельница, она уж развалилась...
Он назвал себя рыцарем, лишенным наследства. Мы с ним подружились. Квартиру мы так и не отремонтировали.
Потом появился Иван Раздольнов. Я привел его сам. Когда нужно было привести неприятность, я никогда не перепоручал этого важного дела никому. Раздольнов читал нам свои стихи и смотрел на Клаву с удивлением. Стихи были хороши - иначе я не привел бы его.
Про дачу он сказал:
- Я не продал бы. Нерационально.
Клава ушла не сразу. Но я почему-то понял, что она уйдет, как только привел Раздольнова. Может быть, если бы я не понял этого, она бы не ушла? Яков Михайлович, все ли предопределено в этой жизни? Если бы вы знали, как мне хочется, чтобы мадам История хотя бы однажды признала сослагательное наклонение!
Пашка сказал:
- Ты ворвался в нашу семью подобно атаману Зеленому на пулеметной тачанке. В тебе всегда было что-то от бандита.
Он утешал меня.
Это было давно, в другой жизни, наполненной легкомысленным недолговечным счастьем, недостоверным и убедительным, как отроческие стихи...
И вот я стучусь к Павлу Петухову, в бывший свой дом, как жилец, за которым числится недоимка.
Дверь мне открыла Катерина Великая. Она явилась из кухни, большая., румяная, обтянутая фартуком, и подставила мне щеку. Щека была горячей и пахла французской пудрой и свежими котлетами.
- Почему у тебя нет совести, Катерина? - спросил я.- Почему ты постоянно отсутствуешь, вместо того чтобы постоянно присутствовать?
- Это я уже слышу все утро, - сказала Катерина.
- Не трогай ее, - сказал Петухов,- она открыла очередное полезное ископаемое...
Он принял меня в шелковой стеганой пижаме, которой несомненно гордился. Пижама была лиловой, с большими отворотами и обшлагами. Катерина купила ее в комиссионке. В таких пижамах обычно показывают в кино домашнюю жизнь деловых людей.
Комната Петуховых представляла собой обширный склад книг, журналов и чертежей. Книги были неинтересного вида - в блеклых коленкоровых переплетах, со скучными техническими названиями. Журналы же резко делились на две категории - очень серые и очень красочные. На обложке журнала, брошенного на письменный стол, прекрасная блондинка с упитанными ляжками хлопала дверцей маленького автомобиля. Дамочка улыбалась упругой улыбкой, не вызывая никаких сомнений в том, что ей хорошо живется, поскольку она обеспечена запчастями и может крутиться, не боясь амортизации.
Засунув в карман стеганой пижамы зеленый обшлаг пустого рукава, дымя старой трубкой, обтянутой кожей, расстегнув с продуманной небрежностью воротник крахмальной рубахи, Павел Петухов принимал меня как обладатель великих ценностей. Так он выглядел всякий раз, когда возвращалась Катерина.
В комнате не было стен - их скрыли книжные полки. Возле письменного стола разместился кульман, на котором был укреплен сложный чертеж.
- Элементарная вещь,- сказал Петухов, небрежно ткнув в чертеж черным черенком трубки. -Экономия усилия - восемь процентов.
Элементарная вещь состояла из частых линий и кругов.
- Это твое изобретение? - спросил я.
- Нет,- сказал Павел.- Я бьюсь за этот узел уже пять лет. Он крутится во всех автомобилях.
- Так почему же ты за него бьешься?
Он пожал плечом и выпустил дым.
- Продукт должен диктовать производству. Для этого нужно постоянно менять технологию. А изменение технологии - это последнее, что мы любим. Мы живем в мире бетона и цельностянутых конструкций. Они неподвижны...
Он ходил передо мною - важный и значительный Павел Петухов, обретший свою Катерину.
А Катерина наверстывала упущенное. Ее появление преобразило местность. Должно быть, ей, постоянной страннице и добровольной жертве науки, надоедали палатки и костры.
- Конец! - воскликнула Катерина.- Материала у меня на три года работы. Кончилась твоя свобода, Павел!
- Моя свобода? - пустил дым Пашка.- Что ты знаешь о свободе, Катенька? Ты думаешь, если женское сословие заняло мужские должности, так оно обрело свободу? Оказывается, дама может быть геологом, врачом, летчиком - кем угодно, даже укладчицей шпал! Оказывается, женщина тоже человек! Наконец-то! Но, насколько я помню, в этом уже давно никто не сомневался, кроме питекантропов...
- Что с ним, Катерина? - спросил я.
- Это с утра,- ответила она. - Я жарю котлеты, а он философствует.
- Я ей внушаю, что баба кинулась в великую деятельность не от равноправия, а оттого, что не хватает тугриков! Вот когда мужик научится рожать - тогда я поверю в равноправие.
- Паша,- сказал я,- но тугриков действительно не хватает...