После мы стояли вместе с другими строителями гаражей, смотрели на начатое дело, отдыхали. Небо давно стало черным, погасла даже полоска вечерней зари над горой. Вокруг яркими точками светились огни большого города, но на самой стройке, расположенной в стороне от крупных улиц, было темно, как на пустыре.
Вдруг один из твоих приятелей указал на небо, сказал, что вон какое-то странное красное облако. Я пригляделся и через некоторое время действительно различил размытое красноватое свечение над головой.
– Странно. Откуда это облако? Ведь вечер был ясным…
Ты ничего не ответил. Ты в это время разговаривал с кем-то и на мой вопрос не обратил внимания.
Борода росла у тебя с проседью, стариковская. Седина на висках была и раньше – была всегда, сколько я помню. Свои русые, со светлыми прядями волосы ты зачесывал назад. Твои волосы совсем не изменились за время болезни.
Среди нас есть сокурсник – свои русые с золотистыми прядями волосы он так же, как и ты, зачесывает назад. Еще на абитуре я обратил на него внимание. Он был так похож на тебя, что я всякий раз испуганно таращился и старался заглянуть спереди, ему в лицо.
Слава богу, это все прошло. Сокурсник отпустил волосы еще длиннее, завязал их в косичку – и перестал быть на тебя похожим. Мне больше ничего не кажется, когда я гляжу на его ссутулившуюся и отощавшую за год учебы спину.
Мы возили тебя в сберкассу, чтобы – пока ты хоть немного двигаешься и что-то соображаешь – оформить доверенность на пользование твоим вкладом. Мы попросили у знакомых машину, микроавтобус “Газель”.
Ехать на троллейбусе тебе нечего было и думать.
Тебя оставили ждать в машине, сами пошли занимать очередь. Потом тебя повели под руки по залу сберкассы, мимо выстроившихся людей.
Некоторые из них были явно старше тебя – но пришли сюда сами… Ты шел, едва переставляя ноги в синих трикотажных брюках, руки тряслись, обросшее седой щетиной лицо было в серых, словно цементных, пятнах, и только из-под кепки торчали русые патлы, но это ничего не меняло… Казалось, тебе лет девяносто. Будто ты лет двадцать пролежал в деревенском доме на печи, и вот теперь тебя зачем-то вытащили сюда. Мучают дедушку…
У окошка кассы ты долго выводил дрожащим почерком свою фамилию.
Потом тебя так же медленно повели обратно.
В машине ты попросил пить. Водитель “Газели” налил тебе минералки в пластиковый стаканчик, но ты сделал только один глоток, мне пришлось выплеснуть остальное.
Вдруг ты поднял голову, посмотрел пристально на мать и спросил, правда ли, что вид у тебя бледный.
Мать опешила.
Твое кирпично-красное, дубленное всеми ветрами, обросшее седой щетиной и сморщенное от болезни лицо…
Бледный… Это слово обычно означает совсем другое. Бледным ты не был, даже когда лежал в гробу.
Ты так и не дождался ответа.
Мы доставили тебя домой, уложили в постель. И ты сразу же заснул.
Видимо, поездка совсем обессилила тебя.
Почему на афишах иных фильмов писали “Дети до 16 не допускаются”, теперь не понять: эротику и секс при советской власти не показывали в принципе.
Ты купил билеты на такой фильм. Просто проглядел надпись. Кажется, это была моя вина. Я предложил: “Давай пойдем на этот фильм”, и ты сказал: “Ладно, пойдем”. Ты, наверно, выпил в тот вечер, но как-то совсем чуть-чуть. Обычно я по одному звуку твоего голоса, по первому сказанному тобой слову догадывался, вернулся ли ты домой трезвым или нет. Это мать заставляла тебя дышать ей в лицо… Однако в тот вечер даже меня одолевало сомнение: временами ты вел себя совсем как трезвый, но вдруг появлялись знакомые пьяные симптомы… Такое, впрочем, тоже иногда случалось.
В кинотеатр нас отказались пустить. Проверявший билеты плешивый круглолицый дядечка заявил, что мне еще нет шестнадцати лет.
– Но билеты мы уже взяли!
– Ну и что? Нет.
– Ладно, где у вас тут заведующая? – Ты знал, как качать права, и никогда не стеснялся делать это.
Появилась дежурная администраторша: небольшого роста, аккуратная женщина, блондинка.
– Нет, мы не можем пропустить его на сеанс…
– Но вот же, вот билеты! – Ты протягивал синие бумажки к самому ее носу.
– Ну что ж… По правилам дети на этот сеанс не допускаются.
– Хорошо, покажите правила!
Тебе подали какой-то листок. Напряженно хмурясь, ты читал написанное на нем. В этот момент ты был очень похож на пьяного.
– Вообще, в таком виде приходить в кинотеатр, это я не знаю… -
Дежурная администраторша в гневе удалилась в свой кабинет.
– Хорошо, пригласите директора кинотеатра!..
Но директор ожидался только к девяти часам утра.
Охранник и билетер стояли рядом. Я тянул тебя за рукав, говорил:
“Пап, пойдем отсюда”. Сеанс давно уже начался.
Ты в конце концов сдался. Мы оказались на улице. Мне было немножко стыдно за то, что заставил тебя так нервничать из-за моего глупого желания. Мы прошли несколько метров. Теперь ты казался абсолютно трезвым. Ты вытащил сигарету, однако никак не мог ее закурить, спички одна за другой или гасли, или ломались.
– Да ты посмотри, что… Не могу закурить, и все!..
Спичечный коробок плясал в твоих руках. После скандала руки у тебя сильно дрожали.
В том старом кинотеатре с квадратными колоннами, одном из лучших в городе, теперь куча всяких фирм пооткрывали свои офисы, фильмов показывают все меньше и меньше. На крыше установили лазерный прожектор, как стемнеет, он своим призрачным бледно-сиреневым лучом шарит в разные стороны по небу, бессмысленно и хаотично. Каждый раз, до отъезда в Москву, я возвращался домой после одинокой прогулки, печально глядел на бесцельно блуждающий по небу луч и думал, что ничего-то не ждет меня дома, кроме больной и усталой от жизни матери и тяжелой, иссушающей мозг литературной работы.
Ты знал, что умираешь. Однажды, проснувшись, вдруг спросил спокойно, будто речь шла не о тебе самом:
– Что, мать, значит, мне крышка?
Из соседней комнаты я слышал, как повисла пауза: мать растерялась и не знала, что отвечать. То, во что она сама упорно не хотела верить, ты высказал прямо и просто.
Она потом стала красноречиво убеждать тебя, что вовсе нет: врачи говорят, тебе надо лечиться, делать уколы. Вот прописали лекарства.
Не получится одно, будем пробовать другое. Придумаем что-нибудь. А как же ты хотел? Это ведь старость! Все в старости слабеют, ходить не могут… И ничего, живут годами!
Она под конец сама верила в то, что говорила. Но ты ее уже не слышал. Ты снова спал в этот момент, спал сном бессилия, сном, который становился все больше похожим на последний, бесконечный смертный сон.