Гудков встал, отряхнулся, поглядел вокруг. Тихо.
"Часть, конечно, ушла, - решил Гудков. - Интересно, за кем осталась деревня?.."
Гудков пополз к ближайшему дому.
Из дома донеслась русская речь, и сержант сначала обрадовался, даже чуть было не вскочил, когда вдруг понял, что это радио. Степан прислушался: "Под Арзамасом взлетел на воздух склад с взрывчаткой!.. В районе таджикской границы упорные бои!.. Потери войск на Северном Кавказе!.."
"Немцы мозги пудрят! - решил Гудков. - А говорят как чисто, собаки!"
У них на фронте немцы тоже вот так подтаскивали репродукторы на передовую, предлагали сдаться, трепались, что Москва взята... Ребята тогда стреляли по репродукторам, швыряли гранаты...
И сейчас сержант отцепил с пояса "лимонку", прикинул расстояние до окна, потянулся к чеке. Но передумал: "лимонка" была одна, и хотелось разменять ее подороже - может, танк попадется или немецкий штаб...
Решив все получше разведать, Гудков стал подбираться к дому с тыла. На огороде судачили две старушки.
- И почем сейчас клубника-то на рынке идет? - спросила одна.
- Сто рублей, - ответила другая.
"Сто рублей! - ужаснулся, лежа в кустах, сержант. - Эх, война-война!.."
- Да, - вспоминала первая, - бывало, до войны-то, клубничку с парным молочком...
- "С парным молочком"! - передразнила другая. - Чего вспомнила! Где оно, парное-то? Коров-то, считай, ни у кого не осталось...
"Поотбирали скотину, фрицы поганые! - понял Гудков. - Ну, погодите, сволочи! Нам бы только до Берлина дойти..."
- Ноне, говорят, - сказала первая старушка, - даже в Москве парного молока нет...
"Москва! Москва! - обрадовался сержант. - Да хрен с ним, с молоком! Главное, видно, держится Москва! Не сдали!"
- Сейчас скотину держать - смысла нет, - сказала вторая старушка. - Пока такие, как Федька, дешевый йогурт из Германии возят...
- Это какой Федька? - осведомилась первая.
- Да тот самый, - сказала вторая, кивнув на дом, из которого гремело радио. - Он же с немцами сотрудничает. Или ты не знала?..
"С немцами сотрудничает, гад! - недобро подумал Гудков. - Полицай, небось, или староста..."
Степан решил пробираться в Москву, но перед этим - посчитаться с полицаем. Подползя к Федькиному дому, схоронился в дальнем конце сада, за уборной, ожидая удобного момента.
- Хозяин! Комнату не сдадите? - донеслось от дороги. У калитки стояла женщина с маленькой девочкой.
"Беженцы", - решил Гудков.
На крыльце появился здоровенный детина. Видно, это и был Федька.
"Ишь, ряшку наел, когда другие на фронте..." - зло подумал Гудков.
- Комнату? - переспросил Федька. - Шестьсот баксов, можно в немецких марках...
Женщина у калитки, похоже, потеряла дар речи и способность двигаться, а Федька, не дождавшись ответа, безразлично двинул по дорожке прямо к уборной.
"Сейчас тебе будут марки", - обрадовался Гудков.
Похоже, ему улыбнулась редкая удача. Сержант потихоньку, сзади, стал просовывать в щель между досками ствол своего ППШ...
Не берусь описывать чувства человека, сидящего, казалось бы, в самом безопасном в наши дни, укромном месте, когда он вдруг чувствует сзади голым телом прикосновение металла и в ту же секунду слышит вкрадчивый шепот: "Кто в деревне - наши или немцы?.."
- На... на... - попытался ответить Федька.
- Наши? А что ж ты, сука, за марки комнату сдаешь?..
Женщина у калитки к этому моменту только-только стала приходить в себя, когда вид человека, вывалившегося из уборной без штанов с криком: "Даром! Даром бери!", - снова поверг ее в столбнячное состояние...
А Гудков решил в Москву идти ночью, полагая, что у полицая или старосты, кем уж там был этот Федька, его искать не будут.
Решив немного соснуть, он очнулся от ощущения страшной опасности. Было уже совсем темно, и все-таки Гудков разглядел там, у дороги, машину с темными крестами на боках...
"Вот, гадина, - мелькнуло у Степана. - Донес!.."
Из машины вышли какие-то люди - почему-то летом в белых маскхалатах, двое были с носилками.
"Носилки тащут, - удовлетворенно подумал Гудков. - Убитых своих подбирать, знают, что так просто не дамся..."
Отступив метров на триста, он слышал, как суетился Федька, как уверял людей с носилками: "Да здесь он был, здесь! Кто, говорит, в деревне - наши или немцы? Сам я его, конечно, не видел, он сзади был. Поверьте, товарищи..."
Видимо, этим неосторожно сказанным по привычке - "товарищи" - Федька подписал себе приговор. Люди в белом связали его, бросили на носилки. И один произнес: "Галлюцинациус". Наверное, это означало "расстрелять" или "повесить" - Гудков не знал немецкого...
Воспользовавшись суматохой, он выскользнул из сада и двинул к Москве.
На его счастье, машин на дороге не было, да и не могло быть - вся она была в рытвинах, ямах, воронках. Видно, немцы только что тут бомбили...
Он шел всю ночь, а на рассвете залег в придорожном кювете. Справа и слева тянулись колхозные поля. На поле ковырялись несколько стариков и старух.
"Молодежи-то нет совсем, - отметил Степан, - видно, всех в Германию фриц угнал..."
Старики, как и положено настоящим патриотам, оказавшимся под оккупантом, откровенно саботировали: они еле-еле махали граблями, по часу перекуривали, повсюду стояли поломанные - видно, нарочно - трактора и комбайны.
"Молодцы какие, - тепло подумал о них Степан. - Тут, наверное, крепкая подпольная ячейка".
Ночью Гудков опять двинул к Москве. Уже в самом пригороде увидел яркие огни и пошел на них.
"Если фашистские костры для приема диверсантов - гранату швырну", - решил он.
Но огни оказались загородным рестораном. У дверей стоял человек в форме, с генеральскими лампасами на штанах и кому-то объяснял: