— Хочу!
— Хочу!
— Хацу!
— Ну-с, так вот слушайте: в некотором царстве, да не в нашем государстве, жила-была царевна, красавица-раскрасавица. Ручки у нее были сахарные, глазки васильковые, а волоски медовые.
— Француженка? — деловито осведомился Кокося.
— Гм... пожалуй, что не без того. Ну-с, жила царевна, жила, вдруг смотрит: волк идет...
Тут я остановилась, потому что сама немножко испугалась.
— Ну-с, идет этот волк и говорит ей человеческим голосом: "Царевна, а царевна, я тебя съем!"
Испугалась царевна, упала волку в ноги, лежит, землю грызет.
— Отпусти ты меня, волк, на волю.
— Нет, — говорит, — не пущу!
Тут я снова остановилась, вспомнила про толстого Тюлю, — еще перепугается, захворает.
— Тюля! Тебе не очень страшно?
— Мне-то? А ни капельки.
Кокося и Тотося усмехнулись презрительно.
— Мы, знаете ли, волков не боимся.
Я сконфузилась.
— Ну, хорошо, так я вам другую расскажу. Только, чур, потом по ночам не пугаться. Ну, слушайте! Жила-была на свете старая царица, и пошла эта царица в лес погулять. Идет-идет, идет-идет, идет-идет, вдруг, откуда ни возьмись, выходит горбатая старушонка. Подходит старушонка к царице и говорит ей человечьим голосом:
— Здравствуй, матушка!
Отдала царица старушонке поклон.
— Кто же ты, — говорит, — бабушка, что по лесу ходишь да человечьим голосом разговариваешь?
А старушонка вдруг как засмеется, зубы у нее так и скрипнули.
— А я, — говорит, — матушка, та самая, которую никто не знает, а всякий встречает. — Я, — говорит, — матушка, твоя Смерть!
Я перевела дух, потому что горло у меня от страха стянуло.
Взглянула на детей. Сидят, не шевелятся. Только Тотося вдруг придвинулась ко мне поближе (ага, у девочки-то, небось, нервы потоньше, чем у этих идиотских парней) и спросила что-то.
— Что ты говоришь?
— Я спрашиваю, сколько ваша муфта стоит?
— А? Что? Не знаю... не помню... Вам, верно, эта сказка не нравится? Тюля, ты, может быть, очень испугался? Отчего ты молчишь?
— Чего испугался? Я старухов не боюсь.
Я приуныла. Что бы такое выдумать, чтобы их немножко проняло?
— Да вы, может быть, не хотите сказки слушать?
— Нет, очень хотим, пожалуйста, расскажите, только что-нибудь страшное!
— Ну, хорошо, уж так и быть. Только, может быть, нехорошо Тюлю пугать, он еще совсем маленький.
— Нет, ничего, пожалуйста, расскажите.
— Ну-с, так вот! Жил-был на свете старый граф. И такой этот граф был злой, что к старости у него даже выросли рога.
Тотося подтолкнула Кокосю, и оба, закрыв рот ладонью, хихикнули.
— Чего это вы? Ну-с, так вот выросли у него рога, а когда вывалились от старости зубы, то на место них прорезались кабаньи клыки. Ну, вот жил он, жил, рогами мотал, клыками щелкал, и пришло ему, наконец, время помирать. Вырыл он себе сам большую могилу, да не простую, а с подземным ходом, и вел этот подземный ход из могилы прямо в главную залу, под графский трон. А детям своим сказал, чтоб не смели без него никаких дел решать и чтоб после его похорон три дня ждали. А потом — говорит, — увидите, что будет.
А как стал граф помирать, позвал к себе двух своих сыновей и велел старшему у меньшого через три дня сердце вырезать и положить это сердце в стеклянный кувшин. А потом, — говорит, — увидите, что будет.
Тут я до того сама перепугалась, что мне даже холодно стало. Глупо! Насочиняла тут всякие страхи, а потом через темную комнату пройти не решусь.
— Дети, вы что? Может быть... не надо больше?
— Это у вас настоящая цепочка? — спросил Кокося.
— А где же проба? — спросила Тотося.
Но что это с Тюлей? Он глаза закрыл! Ему положительно дурно от страха!
— Дети! Смотрите! Тюля! Тюля!
— Да это он заснул. Открой же глаза, так невежливо.
— Знаете, милые детки, мне, очевидно, не дождаться вашей мамы. Уже поздно, темнеет, а впотьмах мне, пожалуй, будет страшновато идти после... после всего. Но на прощанье я вам расскажу еще одну сказочку, коротенькую, но очень страшную.
Вот слушайте:
— Жили-были на свете лианозовские акции. Жили, жили, жили, жили, жили, жили, да вдруг... и упали!
Ай! Что с вами?