Тысяча лет назад
То, чего не смогли сделать легионы демонов, смогла совершить подлость и предательство человека, которому император Вала доверял как самому себе.
Взгляд бывшего властителя империи скользнул по эшафоту. Здесь вместе с ним над кострами с разгорающимся огнем стояли еще четверо его самых верных и преданных друзей. Самых преданных слуг императора, что вместе с ним прошли путь от самых низов до высот золотого дворца, парящего в облаках.
«Гор! — Подумал Вала, глядя на усмехающегося красноглазого демона. — Как невероятны сюрпризы судьбы! Когда-то он был самым опасным из моих врагов, а сейчас стоит в ряду тех, кто готов взойти вслед за мной на костер».
Его взгляд двинулся дальше и остановился на стоящей на коленях девушке.
«Мара! Они раздробили ей кости, но не сломили ее дух. Никто и никогда не мог добиться этого, ни сейчас, ни во времена ее юности, когда она была всего лишь шлюхой в трактире нижнего города».
Взгляд императора перешел на застывшего с закрытыми глазами человека в хламиде жреца.
«Заал! — Вздохнул Вала. — Как всегда молится. Он молился, когда хотел уничтожить меня, молился, когда встал в ряды моих сторонников, молится и сейчас, всходя из-за меня на костер».
Последний из стоящих на эшафоте поднял глаза и встретил взгляд своего императора.
«Торин! — Горько усмехнулся Вала. — Единственный из всех грандов, кто остался мне верен. А ведь я до последнего сомневался в его преданности. Жаль, что я не смогу его отблагодарить».
Языки пламени вцепились в босые ноги, а клубы дыма разорвали легкие. В этот миг император увидел того, кто его предал. Их глаза встретились, и в сознании Вала прозвучало невысказанное злорадство изменника.
— Глупец! Какой же ты глупец! Во мне всегда жила ненависть к тебе! Она просто ждала своего часа, и вот он настал! — Бесконечная самовлюбленность и эгоизм звучали в каждом слове, и в каждом из них чувствовалось затаенное желание, чтобы именно эти слова были последними, что император услышит в своей жизни. Вот только не стоило недооценивать волю того, кто смог подчинить себе почти весь мир.
Подавив адскую боль горящего тела и разорвав своей волей пелену клубящегося дыма, Вала прокричал так, что его услышал не только изменник, но каждый из стоящих на площади. Услышали все, и все поняли на кого обрушено это проклятие.
— Клео, ты очень скоро умрешь! Ты и весь твой род до седьмого колена! Вы все умрете, но наш с тобой разговор на этом не закончится. Для нас с тобой смерть — это только начало! — Вала все же смог оставить последнее слово за собой. — Мы вернемся! Может быть скоро, а может быть через тысячу лет. Я и мои преданные друзья, чтобы отомстить, а ты — для того, чтобы понести заслуженную кару!
Яростный язык пламени рванулся к небу, поглотив императора, и на глазах у выстроенных легионов врага то, что осталось от повелителя мира взлетело к небесам всполохом черного дыма. И в этот миг слишком многим показалось, будто сами Хранители забрали к себе дух Вала, чтобы однажды вернуть… Вернуть, чтобы спасти, или наоборот, уничтожить весь мир!
***
Сейчас
Я иду вслед за стариком Перлом, таща на себе весь наш нехитрый скарб. Пара джутовых мешков, две метлы и деревянную лопату. Чуть поодаль, за нами катится потрепанная арба. В пронзительной тишине звонко цокают по мостовой копыта худющей клячи. Сейчас именно те часы, когда ночная непроглядная тьма уже отступила, и столица империи — великий город Джавалгварах — залит черной предутренней прозрачностью. Это наше время — время чистильщиков городских улиц, время самых презираемых членов общества.
Оглядываюсь назад и ловлю равнодушно-презрительный взгляд возчика, он смотрит на меня примерно также, как и на тот мусор, что мы собираем. За все свои восемнадцать лет я так и не смог к этому привыкнуть. Отворачиваюсь и догнав старика, в сердцах хватаю его за рукав.
— Почему они нас так презирают?
— Мы — каста неприкасаемых и ничего тут не поделаешь, — тяжело вздохнув, старик остановился, глядя на неподвижно лежащее в канаве тело, — таким Великие Хранители устроили наш мир. Кто-то правит, кто-то воюет, другие выращивают хлеб или торгуют, а мы убираем с городских улиц мусор и мертвые тела бездомных бродяг. В этом наш удел и предназначение.
Я еще слишком юн, чтобы спорить со стариком Перлом, но что-то в его словах кажется мне неправильным. Почему никто не спросил меня о моем предназначении, хочу ли я изо дня в день собирать мусор и умерших с голода на ночных улицах. Нет, я не ропщу, работа как работа, наверное, есть и похуже, но все-таки почему с рождения я должен носить клеймо самого презираемого человека в городе. Почему любой побрезгует сесть со мной на одну скамью, никто не подаст руки, не пустит на порог своего дома, а ведь я не сделал ничего плохого?
— Юни, не спи, — старик ткнул меня в бок, показывая в канаву, — хватай вон того под мышки, а я возьму за ноги.
Нагибаюсь над мертвым и в свете луны вижу залитую кровью рубаху и черную дыру на груди.
— Этот старик, кажется, не своей смертью помер? — С интересом рассматриваю рану, оставленную узким кинжалом, и слышу ворчливый ответ.
— Не наше дело, с этим пусть городская стража разбирается.
Перл поднял ноги покойника и повернулся спиной готовый тащить.
В десяти шагах от нас стоит городская арба, труп надо погрузить туда, а уж потом возчик отвезет его на кладбище, где в безымянной могиле упокоят всех неизвестных убитых и умерших за сегодняшнюю ночь.
Нагибаюсь и хватаю тело под мышки, Перл хоть и старый, но рука у него тяжелая и злить его не стоит. Уже отрываю труп от земли, и в этот момент его мутные, бесцветные глаза распахиваются и впиваются в меня.
— Ты, — звучит еле слышный хрип, — ты кто?
Вздрагиваю от неожиданности и еле слышно шепчу.
— Я, Юни.
В глазах умирающего появились признаки ожившего сознания.
— Неприкасаемый?!
Подтверждающе киваю головой.
— Да.
Слышу злой шепот, больше похожий на бред, словно он разговаривает с самим собой.
— Неприкасаемый! Почему ему?! Вручить судьбу мира идиоту, ты ничего глупее придумать не мог! Что?! Я умираю?! Нет времени выбирать! На трупе все равно найдут, а на нем никто не будет искать…
Злобное бормотание бродяги почти затихло, но вдруг он резко повысил голос.
— Дай мне свою руку!
Я так опешил, что роняю его на землю и слова не могу вымолвить, а оживший покойник протягивает свою жилистую клешню и хватает меня за рукав.
— Не бойся, неприкасаемый, это не страшно.
Что «это», и что «не страшно» не понимаю, но стою словно завороженный и смотрю как на синюшной руке бедолаги вдруг начинают вырастать черные непонятные буквы. Они словно бы вылезли из-под кожи в одно мгновение, по велению этих теряющих силу глаз, иссиня-черные, великолепные и притягивающие своей глянцевой непроницаемой глубиной.
Его голос звучит набатом в моей голове.
— Я отдаю тебе то, что никогда мне не принадлежало, отдаю в твои руки великие возможности и страшную опасность. Отдаю тебе то, что сделает твою жизнь невыносимой и прекрасной одновременно. Я отдаю тебе огромную власть и тяжелейшее бремя!
От волнения раненый задохся, но из последних сил все-таки выдавил из себя.
— Я предупредил тебя, теперь отвечай. Принимаешь ли ты на себя Сияние Тьмы?
Я твердо уверен, что расслышал каждое слово, но все равно ничего не понимаю, что надо сделать и что принять, а самое главное зачем?
В глазах умирающего блеснули искры гнева.
— Скажи, принимаю, недоумок.
В его взгляде есть что-то гипнотическое, потому что не понимая зачем, я делаю как он велел и шепчу вслед за ним.
— Принимаю.
Черная вязь знаков на руке бродяги вдруг зашевелилась и блеснула чешуйками как гибкое тело змеи. Готов отдать голову на отсечение, я точно услышал шипение, когда черная лента поползла с запястья умирающего на мою руку. Меня словно сковало холодом, и ледяная игла ударила прямо в сердце! Такой боли я еще никогда не испытывал, а уж я то понимаю в боли как никто. Если бы я мог, то заорал бы так, что разбудил весь город, но из распахнутого рта не вырвалось ни звука, а из вытаращенных глаз не вытекло ни слезинки. Это была немая, разрывающая сознание боль, а следом за ней в голове разорвалась ослепительная вспышка, словно весь мир раскололся у меня на глазах, раскололся на миллионы маленьких кусочков и слепился вновь, но уже другим. Другим, заполненным серой взвесью, тяжелым почти осязаемым туманом, окутывающим стены домов, хрустящим под ногами, забивающим мой разинутый от ужаса рот. Этот мир словно остановился и утонул в сером вязком болоте.
Осторожно делаю первый шаг и спотыкаюсь о лежащее под ногами тело бродяги. Замираю и вдруг слышу, как что-то хрустнуло, будто не выдержав — это надломилась ветка огромного дерева. Вскидываю взгляд и на фоне фосфоресцирующих домов вижу две темные тени. Они приближаются и к моему ужасу становятся все больше и больше похожими на чудовищных адских псов с огромными змеиными головами. Капает слюна с торчащих наружу клыков, выгнутые спины ощетинились роговыми шипами! Не в состоянии ни крикнуть, ни пошевелиться я в немом отчаянии сжимаюсь в нервный комок, ожидая мучительную смерть, но в этот момент из скользящей по руке линии знаков вырывается бешено вращающийся смерч. Тоненькая крутящаяся струйка расширяется до огромной черной воронки под серыми небесами. Она набухает грозовой тьмой и прямо на глазах превращается в жуткого драконоподобного демона. От шока у меня останавливается дыхание и подкашиваются коленки, но и адские псы замирают на месте. Припав на передние лапы и задрав морды, они скалятся и рычат, а из нависшей тучи грохочет голос.
— Прочь, пожиратели мертвечины, эта добыча не про вас!
Черной молнией разрезает серый туман удар неясной Силы, отбрасывая огромных тварей как котят! Душераздирающий вой рвет уши и…
Вдруг звучит раздраженный старческий голос.
— Юни, ты совсем идиот!
Злобный тон Перла заставляет меня изумленно открыть глаза.
— Ты зачем труп бросил, я что, по-твоему, один его должен тащить?
Ошарашенно верчу головой, вокруг все как прежде, никакой серой мглы, никаких чудовищ, а глаза покойника, только-что гневно требующие от меня ответа, смотрят безжизненной мутной пеленой. Трогаю тело, оно холодное и закостеневшее. Жизнь покинула его уже много часов назад.
«Что это было, — врезается в мозг вопрос, — мне что все это привиделось, показалось?»
— Да хватай же ты тело, недоносок!
Костлявый кулак старика взлетел над моей головой.
— У нас еще работы невпроворот!
***
Рассвет уже окрасил небо в багрово-красные тона и это значит, что нам пора возвращаться. Неприкасаемым запрещено ходить по улицам города в дневное время, дабы никто из достойных горожан не мог осквернить себя случайным взглядом или того хуже — касанием.
Наш район здесь недалеко, надо лишь пройти через специальные ворота в стене и мы на месте. Несколько сотен глиняных развалюх, прилепившихся к склону между рекой и городской стеной. Здесь ютятся семьи мусорщиков, кожевников, красильщиков и прочих неприкасаемых. Из всех людей нашей касты в город можем войти только мы, мусорщики, да и то лишь ночью, остальные же никогда не видели городских улиц и вряд ли когда-нибудь увидят.
Спускаемся вниз к воротам, старик, чуть прихрамывая, идет впереди. Перл все еще зол на меня из-за того мертвого бродяги, да и вообще из-за моей странной сегодняшней заторможенности. Он молча ковыляет впереди, и слава всевышним, потому что его обычное недовольное брюзжание мне уже порядком осточертело. Этот дед выкормил и воспитал меня — подкидыша и сироту. Я ему очень за это благодарен, но все что я слышал от него с того момента как научился понимать слова — это терпи, так устроен мир и не нами такие порядки заведены. За восемнадцать лет любой может запомнить и выучить эти слова наизусть. Запомнить-то может, а вот понять нет. Ну вот не понимаю я, чем я хуже других людей и почему мне уготована такая горькая участь! Если спросить у Перла, то кроме синяков никакого другого ответа не получишь, я уже пробовал, а больше спросить не у кого. Мы, неприкасаемые, народ не слишком общительный.
Слева от меня тянется высокий подъем, на верху которого видны глухие заборы домов, там за заборами я слышу лай собак, крик домашней птицы и еще что-то. Прислушиваюсь, ничего! Словно какое-то шуршание в ушах. Мне вдруг стало интересно, что за ерунда такая? Мотаю головой и напрягаюсь еще раз, теперь это явно неразборчивая человеческая речь. Сосредотачиваюсь и закрываю глаза — невнятный шепот вдруг превращается в четко различимые слова.
— Карета Дидал Ашшура поедет по улице Глафар. Его специально задержат и к этому времени уже стемнеет. Мы будем ждать его на мосту. Ударим с двух сторон. Охраны немного, всего два телохранителя и у обоих лишь заклинание Триан. Бойцы они хорошие, первый и второй дан максимальных уровней, но для нас главное, что никто из них не может входить в Сумрак. У самого Дидала заклинание Дойс, но совсем без развития, всего первый дан, так что он тоже опасности не представляет. Телохранителей снимут стрелами с дистанции, а потом вы добьете! Никого в живых не оставлять, свидетелей быть не должно! Спафарием Дидалом я займусь сам. Вам все понятно?
Я затряс головой, пытаясь сбросить звучащие слова, потому что слабая боль в висках выросла до нестерпимой, словно мне в голову гвоздь забили. Боль исчезла вместе со звуком, но одно осталось несомненно, я слышал разговор, происходивший где-то там наверху за высоким забором, а может быть даже в доме. Разговор тайный, а значит тихий, в укромном месте, но я его все-равно слышал. Что это такое? Как это может быть?
Сказать, что я напуган — это ничего не сказать. Бегающим взглядом ищу того, кто со мной это делает, кто издевается надо мной, но ничего кроме спины Перла не вижу. Пустая дорога, справа обрыв, слева гора и все. На всякий случай прибавляю хода и прижимаюсь вплотную к деду. Меня знобит несмотря на жару, и внутри холод, который мне очень напоминает тот, что пронзил меня как копьем в том странном видении.
— Да что же это со мной? — Выплескиваю свой страх вслух и в голове вдруг начинает прокручиваться то самое видение — я вновь вижу, как обвивается вокруг запястья живая вязь знаков и как она исчезает буквально впитываясь в кожу. Пялюсь на свою левую руку стараясь разглядеть хоть какие-то доказательства того, что все это случилось в реальности и ничего не вижу. Рука как рука.
И вдруг меня осеняет понимание. То, что я сейчас увидел было ответом. Я спросил и получил ответ. Боясь того, что это может быть правдой весь внутренне сжимаюсь. Ведь можно же проверить, стоит лишь повторить вопрос, но повторять не хочется. Ведь если это правда, то это рубеж, черта за которой совсем другая жизнь. Жизнь, в которой есть понимания того, что в тебе сидит какая-то чуждая тварь которая может сотворить с тобой все что ей заблагорассудится. Мои шаги становятся все медленнее, ноги заплетаются, я пытаюсь оттянуть этот момент, но знаю, я все равно спрошу. Сжимаю кулаки от напряжения и произношу еле слышно.
— Что со мной случилось?
Ледяная игла, болью прошивает голову, но теперь я чувствую ее источник. Она рождается здесь на моем левом запястье, тянется вверх по руке и врывается в мозг. Все то же видение опять встает перед глазами. Цепкая хватка умирающего, ползущая лента заклинания и его исчезновение.
Картинка пропадает, и я вдруг успокаиваюсь, — ничего не произошло. Я жив и здоров. Может быть это заклинание не так уж и страшно. Что плохого в том, чтобы получать ответы на вопросы?
— Юни! Да что с тобой сегодня! — Злобный крик Перла застает меня врасплох. Я так задумался, что остановился, и старик уже ушагал далеко вниз.
— Бегу! — Припускаюсь что есть сил. Тут «что будет дальше» спрашивать не надо, я и так знаю, сейчас огребу палкой по спине.
***
Валяюсь на связке сухого тростника в нашей хижине и не могу заснуть. Через плетеные стены пробиваются яркие солнечные лучи, рядом храпит и пускает газы Перл, но не в них дело. К шуму и чудовищной вони нашего поселка я давно уже привык, мне не дает покоя другое, тот разговор, что я слышал по дороге. Что это — случайность или в этом есть смысл? Какое мне дело до того, что какие-то бандиты хотят убить какого-то неизвестного мне Дидала Ашшура. Сейчас мне странно уже от того, что я запомнил такое мудреное имя, у нас таких имен не бывает, да и вообще, в моей голове обычно ничего не задерживается. В глубине сознания все время крутится какая-то мысль, но я никак не могу ее уловить, и меня постоянно подмывает спросить у той таинственной силы, что поселилась во мне и в тоже время спрашивать страшно не хочется. Что-то подсказывает — если таинственное заклинание мне ответит, то проигнорировать его будет невозможно. Придется выполнять, куда-то идти, напрягаться и возможно даже рисковать жизнью. Я этого не знаю точно, но я так чувствую и боюсь, что это чувство мне подсказывает именно та вязь непонятных букв, что забралась мне под кожу.
Еще минут пять борьбы с собой, и я все-таки не выдерживаю и, собравшись, словно бы заглянув в самого себя, спрашиваю:
— Какое мне дело до этого Дидала?
Ответ появляется в моей голове в виде вопроса.
Ты что, хочешь всю жизнь прозябать в мусорщиках?
— Нет, — отвечаю самому себе.
Тогда, спафарий и член тайного императорского совета, Дидал Ашшур — твой шанс выбраться из той навозной кучи, что ты сейчас называешь жизнью.
— Не понимаю, как? — Морщу лоб, пытаясь сообразить, и получаю резкий ответ.
Ты предупредишь спафария и не позволишь его убить.
— Ага, — радостно выпучиваю глаза, — а в благодарность он возьмет меня к себе и…
Голос во мне прерывает меня на полуслове.
Думаю, вряд ли. Взять в дом неприкасаемого, значит осквернить очаг предков, навлечь беду на свой род. Для такого одного спасения будет маловато. Тебе нужно будет заставить его поверить, что ты ему нужен, что его собственная жизнь зависит от тебя. Вот тогда возможно ты сможешь переехать из этой помойки.
Обескураженно произношу вслух:
— Как я это сделаю?
Где-то внутри меня прозвучала нескрываемая насмешка.
Этот вопрос пока открытый, посмотрим по обстоятельствам.
Во мне кипят противоречия, и я кидаюсь от одного вопроса к другому.
— Но как я попаду в город?
Жду ответа и вдруг вспоминаю слова главаря убийц — его специально задержат и к этому времени уже стемнеет.
«А раз так, — довольный собой, додумываю без посторонней помощи, — то мы будем уже в городе и мне нужно будет всего лишь сбежать от Перла».
«И что дальше? Кто меня станет слушать? Как я остановлю карету?» — В моей голове вновь сумбурно завертелись десятки вопросов, но ответов на них больше не появлялось. То ли заклинание решило так далеко не заглядывать, то ли посчитало не нужным меня посвящать.
Продолжаю лежать и пялиться в связки тростника, из которого сложена крыша нашей хижины. Чувствую, что это последние минуты покоя и надо насладиться ими сполна. Вроде бы ничего еще не случилось, но я знаю точно, с этого момента в моей жизни больше никогда не будет таких вот спокойных, безмятежных минут.