Оранжевые пятна горящих факелов бликуют по кругу, освещая желтый песок арены и оставляя в темноте ревущие трибуны. В узкой прорези забрала виден только мой противник. Закрывшись щитом и напружинившись, как готовый к прыжку хищник, он ждет, когда я подойду ближе. Я не тороплюсь, хотя желание закончить все побыстрее подзуживает меня попросту войти в Сумрак и прекратить этот изрядно поднадоевший мне фарс.
Это уже финал, позади три поединка, два пореза на моих руках и одна обмотанная тряпкой рана на ноге. Все эти отметины — результат моих стараний по созданию интриги и правдоподобности. По сути, я их сам себе нанес, пусть и чужими руками. Все, как просил Лириан. Во втором бою не стал сразу уходить в Сумрак, а попытался выстоять в реальном столкновении. Принял удар на щит и тут же пожалел о содеянном. Сразу же заныло плечо, а противник, не давая мне передыха, лупил и лупил со всей дури, загоняя меня в угол. У меня, конечно, был опыт сражений на арене, парни Грэма гоняли меня почти две недели, но оказалось, что без Сумрака боец из меня никудышный. Помню, отступая после очередного удара, я оступился и упал. Попытался подняться, и вражеский клинок, доставая, чиркнул меня по ноге. Брызнула кровь, и трибуны радостно завыли в предвкушении развязки. В следующий миг тяжелый армейский сандалий ударил меня в грудь, а отточенное лезвие взлетело, целясь прямо в шею.
От неминуемой смерти меня спасло только стремительное вхождение в Сумрак. Кончик меча был всего лишь на палец от моего горла, когда серая взвесь укутала арену. Утирая струящийся пот, я выбрался из-под удара и с трудом справился с желанием засадить кулаком по искривленной от ярости морде моего противника. Раскрываться было бы неблагоразумно.
Больше я так не подставлялся, и под конец, в очередной раз уйдя в Сумрак, я организовал моему визави как-бы случайное падение и аккуратненько резанул его мечом по ребрам. Кровища рекой, противник неподвижен, но цел. Все как заказывали, и я прохожу в следующий тур под недовольный рев толпы, посчитавшей мою победу незаслуженной.
Третий бой прошел уже более предсказуемо. Для меня, конечно. Бесконтрольно бить себя я больше не позволял и разыграл все как по нотам: бегал от противника, падал и даже порезал себя его мечом. В общем, публика меня презирала и была просто в бешенстве, когда я выиграл. Зато Лириан был доволен и Ильсана, надеюсь, тоже. Все трибуны желали мне поражения и ставки шли пять к одному. Тогда, может быть впервые, я подумал о том, какие огромные деньги я зарабатываю для других.
Теперь, в финале, надо было все закончить так, чтобы ни у кого не возникло подозрений в мошенничестве. Мой противник, жилистый невысокий мужичок с зеленой кастой, видимо, хорошо изучил все мои предыдущие бои и явно был в непонятках — как это мне удалось добраться до финала? Вот он осторожно идет на сближение, предоставляя мне право первой атаки. Я этого, конечно же, делать не собираюсь. Собственная атака для меня опасней чужой — в азарте можно подставиться и не успеть уйти в Сумрак.
Публика недовольно свистит, требуя активности, а мы ходим кругами и присматриваемся. Наконец, противник не выдерживает и делает резкий выпад. Я закрываюсь и отступаю. Еще один удар, мужичок входит в раж. Еще бы, он все контролирует и видит мою полную беспомощность. Обманное движение, замах, и вот сейчас его меч должен опуститься мне на голову.
Ныряю в Сумрак и на выходе оставляю ему глубокую рану на ноге. Толпа ревет, не понимая, как я вывернулся. Противник тоже в замешательстве, но кровь из ноги хлещет, и он вынужден торопиться. Зато мне теперь спешить некуда. Мотаю его по арене, пока он окончательно не выдыхается, а затем оглушающим ударом по шлему отправляю его на песок. Выглядит эффектно, а на деле, кроме контузии и потери крови мужичок ничего не получит. Совесть моя чиста.
Закончив с поклонами, ухожу в свою каморку с чувством человека совершившего что-то очень скверное и нежелающего это признавать. В голове зудит только одна единственная мысль: «Хвала Хранителям, все закончилось, и я никого сегодня не убил». Почти бегом пролетаю по коридорам и заскакиваю в свою каморку. Хлопаю дверью и, прислонившись спиной к стене, опускаюсь на корточки. Сейчас, когда все закончилось и можно спокойно выдохнуть, я вдруг по-настоящему осознаю, что я только что мог убить совершенно незнакомых мне людей, не сделавших лично мне ничего плохого, только потому, что меня попросили об этом абсолютно чужие мне люди.
«Зачем?! Ради чужих денег! Ради чужой женщины, о которой я ничего не знаю! — И словно определившись, я вдруг шепчу: То, что я сделал — грязное мошенничество. Мошенничество, замешанное на чужой крови, и только милость Хранителей уберегла меня сегодня от хладнокровного убийства. Именно убийства, ведь поединком то, что происходило на арене язык не повернется назвать».
Что делать с этим пониманием, я понятия не имею и, словно очерчивая черту, безмолвно кричу на самого себя: «Никогда! Никогда я больше не буду заниматься этим дерьмом!»
***
Лошадь почти остановилась перед воротами, и Кабур хлопнул вожжами.
— Пошла!
Телега, подпрыгнув на кочке, въехала во двор, и, не дожидаясь остановки, я спрыгнул на землю. Размяв затекшие ноги, глянул на едва начинающий светлеть горизонт — скоро рассвет, а значит на работу и поспать уже не удастся.
«Хорошо бы успеть чего-нибудь съесть перед этим». — Мелькает насущная мысль и я, оглядываясь вокруг, ищу возможность воплотить ее в реальность. В животе подсасывает от голода, и неудивительно, обратно ехали всю ночь без остановок. Перекусили раз, на ходу, а вот поспать не удалось вовсе. Телегу трясло, Кабур постоянно нес всякую хрень, в общем, я вымотался до предела и сейчас был одержим только одной мыслью — если не поспать, то хотя бы что-нибудь бросить в урчащий желудок.
Кабур остался возиться с лошадью, а я, пройдя мимо задней стены господского дома, направился к «черной» двери на кухню. Знаю, там работа начинается еще до рассвета и если старшего повара не будет, то, наверняка, удастся что-нибудь перехватить. Подхожу ближе, прислушиваюсь и вдруг различаю разговор явно не кухонной прислуги и, уж точно, происходящий не за этой дверью. Останавливаюсь в недоумении и, отчетливо разобрав прозвучавшее имя, догадываюсь кто говорит.
— Надеюсь, молодой господин, понимает, что я обязан доложить господину спафарию о вчерашнем происшествии.
Голос квестора Фарона я не с каким другим не перепутаю, а к кому он может обращаться, молодой господин, тоже сомнений не вызывает. Понимая о каком происшествии идет речь, я замираю и слышу ответ Лириана.
— О чем ты, Фарон, какое происшествие? Так, безобидное развлечение. У моего отца и без этого полно проблем, зачем обременять его подобной ерундой.
«О как! — Язвлю я про себя. — Заработать не меньше таланта серебра за один день у него теперь называется ерундой».
Прислушиваюсь и замечаю в тоне квестора появившееся упрямое раздражение.
— И тем не менее, то, что произошло, является прямым нарушением строжайшего приказа господина. Наличие неприкасаемого в доме — абсолютная тайна, а его выход с территории и, уж тем более, участие в гладиаторских играх ставит под угрозу не только сокрытие сего факта, но и может нанести вред самому господину Дидалу. Мой долг, как квестора дома Ашшура, донести до господина спафария эту информацию.
После такой открытой угрозы где-то там в глубине дома повисло напряженное молчание. Эта напряженная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием, давала мне почти визуальное ощущение двух человек, стоящих друг против друга. Горящий ненавистью взгляд Лириана и упертая непоколебимость, написанная на лице квестора.
Предгрозовое безмолвие вдруг нарушилось едва слышными шагами и характерным цоканьем крохотных каблучков. Длинный подол прошуршал по полу, и грудной голос Ильсаны нарушил напряженную тишину.
— Мой милый Фарон, вы абсолютно правы, никто не может требовать от преданного слуги нарушения его прямого долга. Ты обязан сообщить нашему отцу о нарушении приказа. — Небольшая пауза, показавшая мне разящую улыбку Ильсаны и вновь зазвучавшие слова. — Вот только будь принципиальным до конца и доведи до него сведения обо всех нарушениях, царящих в этом доме.
— Что, милостивая госпожа, имеет в виду? — В заполошности вопроса прозвучала явная встревоженность квестора, а насмешливая ирония ответа показала надменное превосходство, звучащее в каждом слове Ильсаны.
— Я говорю о том, что к своим грехам праведник должен относиться еще более сурово, чем к проступкам грешников. Если уж ты решишь доложить отцу о произошедшем сегодня ночью, то не забудь также рассказать, откуда у твоей малолетней любовницы взялось вот это ожерелье. — Еле слышимый жест руки и звук шагов двух или трех человек. Затем возня, похожая на то, будто ведут насильно удерживаемого человека и вновь голос Ильсаны. — Ну, милая, расскажи нам, откуда на твоей шейке столь дорогое украшение.
Минутное молчание, и в тоне Ильсаны появилась ледяная угроза, лишь прикрытая фальшивой заботой.
— Не бойся. Обещаю, никто тебя не тронет, если ты скажешь правду.
Ловлю испуганный девичий вскрик и настоящий ужас непонимания в звучащих причитаниях.
— Я не виновата! Господин квестор сам мне подарил! Я ничего не просила! Я не…
Шорох руки, останавливающий поток оправданий и скользящая ядовитой змеей ирония Ильсаны.
— Как я тебя понимаю, Фарон! Даже такому чудовищу как ты иногда хочется простой человеческой теплоты, а тут такой соблазн. Смазливая, совсем юная, а еще очень жадная и готовая на все. — Эффектная пауза перед вынесением приговора и как удар хлыста хлесткое завершение. — Никто тебя не осуждает, разве что ее родители, но это пусть будет на твоей совести. У меня всего лишь один вопрос, откуда у нашего честного квестора взялись деньги на такой дорогой подарок?
Фарон не желает сдаваться и сходу отметает все обвинения.
— Я служу господину уже больше двадцати лет и могу позволить себе…
Его прерывают, не давая договорить, но это уже Лириан.
— Не пори чушь, Фарон! Никому не интересно, что ты можешь себе позволить. Твоя скупость всем известна и отцу тоже. Как ты думаешь, какая первая мысль посетит его, когда мы отвезем ему эту девку. — В звучащем голосе сквозит откровенная издевка. — Правильно мыслишь. Несмотря на все двадцать лет твоей беспорочной службы, первое, о чем подумает наш отец, будет — скурвился Фарон. Скрысятничал на потеху своей шлюхи!
По наступившей тишине понимаю, что квестор так же, как и я, сейчас думает о том, что Лириан не так уж и неправ. Вспоминаю свое первое утро в доме спафария — камеру пыток, жуткие орудия, разложенные на кожаном фартуке и равнодушно-ледяные глаза палача. Мысленно соглашаюсь со своими воспоминаниями: «Да уж, если у Дидала появятся сомнения, то развеять их он может и столь радикальными методами».
Раздумье Фарона затягивается, а это значит, что скорее всего он сейчас уступит. Так и есть, слышу откашливание, а затем каркающий голос.
— Хорошо. Я готов согласиться с разумными доводами. Не стоит тревожить по пустякам столь великого и занятого человека, как спафарий Дидал Ашшур. — Еще одна пауза, а за ней слышу выдвигаемое условие. — Но надеюсь, вы понимаете, что это одноразовое соглашение, и в дальнейшем, я не смогу покрывать ваши опасные игры. Если в ваших планах есть повторение вчерашнего случая, то вам лучше совсем забрать неприкасаемого с виллы. Я не буду препятствовать, забирайте. Забирайте со всей ответственностью, лежащей сейчас на мне.
С напряжением жду ответа и грустно вздыхаю, не сомневаясь каким будет этот ответ:
«Вот и конец твоей райской жизни, Юни. В чем ты там клялся?! Никогда больше не выйдешь на арену! Сейчас тебя сдадут Лириану со всеми потрохами, и куда он тебя отправит?!»
Вместо брата ответила квестору Ильсана.
— Такой вопрос без отца не решить, а у него сразу же возникнут подозрения.
По части выхода из самых сложных дворцово-дипломатических ситуаций, Фарон, бесспорно, лучший. Это и понятно. Двадцать лет бессменно руководить «империей» Ашшуров и все еще оставаться в мире живых, такое по плечу только гению. Его резкий голос, достигший моих ушей, лишь еще раз подтвердил эту истину.
— Я сам напишу господину о том, что по вашей просьбе отправил неприкасаемого на виллу Сорби. — По какому-то неуловимому звуку чувствую, как глаза Фарона вцепились в лицо Лириана. — Ведь это поместье совсем недавно ваш отец подарил вам. Вы там еще не были и теперь решили провести там полную ревизию и заняться хозяйством. У вашего отца подобное желание вызовет одобрение, а способности неприкасаемого в таком деле будут весьма уместны. На первое время этого объяснения будет вполне достаточно, а в дальнейшем вы уж выкручивайтесь сами.
Слышу шаркающие удаляющиеся шаги квестора, а затем вновь его голос, ставящий последнюю точку.
— И вот еще что, если все-таки решите забрать неприкасаемого, то свое желание вы должны озвучить мне при свидетелях.
Заслушавшись, не замечаю, как открылась «черная» дверь кухни, и оттуда высунулась круглая физиономия стряпухи.
— Эй, ты че там застыл?! — Ее голос заставил вздрогнуть от неожиданности. — Только приехали? А где второй то?
Мой обостренный неведомой силой слух воспринимает ее слова как чудовищный грохот обвала, разрывающий барабанные перепонки. Хочется упасть на землю, заткнуть уши и сжаться в позу эмбриона.
— Эй, ты чего, оглох что ли?! — Горная лавина начинает понемногу трансформироваться в человеческие слова. Вижу шевелящиеся губы и с трудом улавливаю смысл.
— Ты че пришел-то, есть хочешь? — На широком скуластом лице появляются усталые морщинки.
Не в силах выговорить ни слова, утвердительно киваю головой и получаю густо посыпанную солью краюху.
— Так бы и сказал сразу, — ворчит надо мной стряпуха, — а то мычишь как немой, кто тебя разберет.
Благодарно кланяюсь и заглатываю хлеб большими кусками. Усиленная работа челюстями разгоняет головную боль и понемногу проясняет мозги.
«Кажется, отпустило! — Облегченно выдыхаю и, поблагодарив еще раз великодушную тетку, неспешно бреду в сторону своего сарая. — Что теперь делать? — Стучит в висках краеугольный вопрос. — Если меня отдадут Лириану, то возможности отказать ему уже не будет никакой. Он бросит меня на ринг, где придется убивать на потеху толпе, и где, рано или поздно, меня выведут на чистую воду».
Несмотря на конкретный вопрос, Гор не торопится включаться. Видимо, у него тоже нет готовых рецептов, и мое сознание, пробираясь сквозь панические сполохи, находит пока единственный выход: «Бежать!»
Вот тут сразу просыпается демон.
Куда ты собрался бежать, кретин?! С твоей кастой тебя сдаст страже первый же встречный!
Его издевательская безапелляционность бесит, и я зло кричу в ответ:
— Оскорблять, конечно, проще всего! Может быть сам что-нибудь путное предложишь?!
Моя вспыхнувшая ярость тут же наткнулась на встречный отпор.
А с чего бы это мне тебя спасать? Я что-то не помню, чтобы ты принял протянутую руку дружбы.
«Дружбы?! От такой дружбы кони дохнут!» — В сердцах ворчу про себя, совершенно позабыв, что любые мои мысли для демона открытая книга, и его реакция не заставляет ждать.
Значит, вот ты как! Кони, значит, дохнут! Тогда выбирайся из своего дерьма сам. Ты же у нас такой умный, а я подожду. Тысячу лет ждал и еще тысячу подожду! Буду смотреть на твой изъеденный червями труп и повторять — а ведь мог бы жить, глупец! Жить и радоваться жизни. Какой горький урок!
Я уже понял, что сейчас лучше с ним не спорить и, шагая к своему сараю, стараюсь думать лишь о том, как вытянусь на своей копне сена и смогу, наконец, заснуть.