Ассортимент проходимца был столь же убог и подозрителен, как и уровень его социально-политического самосознания. В наличии имелись всего лишь три вещи: пластмассовая вставная челюсть, паспорт гражданина СССР и большая серая пуговица. Я ее сразу узнал. И схватил!
- Ты где, корзубый, мою четвертую пуговицу взял? - давясь от злобы, прошипел я. - На Литейном?
- Вот какая постановочка! - оживился профессиональный провокатор. Значит, вы заявляете, что эта пуговица ваша?
- Моя!
- А зубной протез, случайно, не ваш?
- Тоже мой!
- Та-ак! Так вы, стало быть, вопрос ставите!.. Может, и паспорточек ваш? - и с этими словами он, сардонически ухмыляясь, щелкнул своим длинным покойницким ноготочком по документику. В запале полемики я купился. Я взял его в руки, открыл и остолбенел от неожиданности. Грустная, усатая, с большими, как турецкие маслины, глазами и узеньким лбом физиономия глянула на меня с фотографии. И вот еще какой знаменательный факт выяснил я, ошалело листая липовую ксиву. Родились мы с владельцем рокового, черт знает откуда взявшегося в моей квартире пальтеца - год в год, месяц в месяц, день в день - 20-го октября 1942 года! Мало того, в графе "национальность" в паспорточке, вопреки очевидности, значилось - "русский". Сглотнув невольный комок, я уже собрался было бережно спрятать его запазуху, но скорый на руку коробейник опередил меня.
- Ну уж нет уж! - выхватив у меня драгоценную реликвию, окрысился он. - Может, скажете и фотоснимочек ваш?
И тогда я взял его, гада, за яблочко и сказал:
- А то чей же?!
Он пригляделся ко мне повнимательней и уже не был столь категоричен:
- Ну, вообще-то, если налепить усы, брови... ежели атропинчику в глаза, ну и лоб - кувалдочкой...
- Отдай! - прохрипел я.
- Не могу - он казенный. Вещественное доказательство.
- Тогда продай.
- Ах, так вы вопрос ставите, - встрепенулся торгаш. - А раз так, раз имеет место попытка подкупа при исполнении - два миллиона!
- Чего, рублей?
Подлец Померанец даже обиделся:
- Ну уж не карбованцев же!..
Сошлись на двадцати протомонгольских тугриках.
- Пережиток рыночной системы! - скрипнул зубами я.
- А ты - валютчик! - пробормотал он, воровато озираясь и пряча.
Мы с ним разошлись, как разведчики после конспиративной встречи - в разные стороны, быстро и не оглядываясь. Он - прямиком в черный, без номерных знаков, фургон, причем дверь Померанцу, как я увидел в витринном зеркале, открыла большая волосатая ручища, - он, аферюга, на доклад к начальству, а я дальше - за лимончиками, за извечно дефицитными цитрусовыми, которыми здесь, в райской стране Лимонии, что-то и не пахло.
- Лимоны есть?
- Лимонов нет, есть "Это я - Эдичка!" Э. Лимонова.
- Почем?
- "Лимон" штука.
- Щас как залимоню!..
- Ша!.. Ша!.. Тогда берегите свои нервы, читайте труды по лимнологии!
- По чему, по чему?
- Люди, та налейте ж вы ему лимонаду, он перегрелся на климате!
- Граждане, читайте стихи поэта В. Салимона, благотворительно воздействующие на лимфатическую систему!
- Держите его, он климактериальный!
- Лимбом его, лимбом! И в - Лиму!
- На Калимантан!
- Пардон!.. Сорри!.. Звыняйте, дяденьку!.. Иншульдиген!..
- Ты шо, сказывся, чи шо?!
И вот я мечусь, как угорелый, по Шарашкиному рынку моего детства натыкаюсь, наступаю на чьи-то ноги, извиняюсь, отругиваюсь. И он в ответ матюгается, хохочет, расступается, как Дыраида, дыхает сивухой, смыкает по карманам - где он, где мой документик? во сюда его, в носок! - он галдит, гакает, шарахает мне кулачищами по горбу - тысячесудьбый, тысячесмертный послевоенный рынок, где ведро абрикосов стоило рупь, а человеческая жизнь - и того дешевле.
- Не видали? Молодые такие, красивые, он в белом морском кителе, а у нее такое платьице с оборочками - голубое, ситцевое?
- Дети твои, что ли, дядечка?
- Родители...
- А-а, ну раз родители, значит, взяли!
- Господи, да что вы говорите?! Где, когда?!
- Так ить еще в сорок девятом годе, милок... Разом, обоих...
- В кителе, говоришь? В голубом платьице? Да вот же они!..
- Где? Где?
И все внутри обрывается. И в горле горячо и сухо, как в пулеметном стволе. Как тогда, в сорок шестом, впервые в жизни потерявшись, я из последних сил догоняю их, судорожно хватаюсь за полу белого, с золотыми пуговицами, кителя. Он поворачивается - Ке вуле-ву? - стройный, молодой, черный, как южная ночь, официант-камерунец из марсельской "Альгамбры"...
- Мильпардон, месье!.. Тысяча извинений, мадам!
- Опять нарываешься, чувачок! - фукает дымком все та же моя фифа с ароматическими салфетками.