Евгений Попов
Без хохм
Рассказ о бедных людях
Журнал "Вестник Европы", учитывая успехи Евгения Попова на поприще российской словесности, решил в качестве аванса выплачивать писателю ежемесячное содержание. Со своей стороны писатель Попов обязался, согласно договору с редакцией, передавать журналу в течение текущего года по одному рассказу в номер. Обе договаривающиеся стороны остались вполне удовлетворены новой формой взаимоотношений.
Ни о чем не жалею,
Ничего не желаю.
От любви не алею,
От стыда не пылаю.
Э.Русаков
Мы - советские старики.
М.Светлов
Не всякий патриот России, но любой бывалый московит непременно вспомнит, читая эти мои неуклюжие строки, что если ехать из Шереметьева прямо в Кремль, то по правую руку такой важной правительственной трассы, ближе к центру, в глубине так называемой автомобильной "малой дорожки" непременно вдруг мельком откроется и тут же снова совсем пропадет изящное, узорчатого кирпича одноэтажное строение, имеющее краткую, но ясную вывеску "Кафе".
Любопытна, хотя и крайне банальна история кафе "Кафе", история развития новейшего российского капитализма в этой отдельно взятой пищевой точке. Ведь когда-то давным-давно, еще при Советах и коммунистах, здесь тоже была аналогичная вывеска, но она украшала собою отнюдь не нынешнее эстетическое благолепие, а мерзкую, дурно пахнущую "стекляшку", возведенную из мутных стеклоблоков, заведение с лязгающей и клацающей дверью на пружине. Зимой дверь выпускала наружу людей и клубы жирного пара, а летом просто лязгала и клацала, как и всякий советский механизм, не предназначенный для лязганья и клацанья. Лязг-лязг-лязг, клац-клац-клац... Такая вот, значит, товарищи, была у нас эпоха, если кто еще хоть что-то помнит или хочет помнить ПО ЖИЗНИ, как нынче употребляют это странное словосочетание даже и культурные в нескольких потерянных поколениях люди.
Донельзя банальная история, как и все, связанное с развитием капитализма где бы то ни было - хоть в USA у дяди Сэма и дяди Тома, хоть в Африке среди цветов и пигмеев, хоть еще где... банальна, как жизнь, банальна, как проза жизни... банальна, как банан, по образному выражению знаменитого сибирского писателя Эдуарда Русакова, живущего в городе К., стоящем на великой сибирской реке, впадающей в Ледовитый океан, чьи юношеские стихи и послужили блестящим эпиграфом к этому моему тусклому сочинению стареющего литератора.
Там подавали простым людям коричневую приторную жижу под названием "кофе с молоком", слипшиеся пельмени из серых пачек, распухшую, как утопленник, сосиску из неизвестного мяса с так называемым зеленым горошком... Скучно было жить при социализме, господа, спиртные напитки в доступных заведениях были исключены из обихода, и мы были вынуждены приносить их с собой по негласному соглашению с коррумпированной обслугой, живо подбирающей пустую посуду с целью скудного обогащения через приемный пункт стеклотары. Так и стояли за нечистыми шаткими пластмассовыми столиками в своих демисезонных ПОЛЬТАХ и кроличьих шапках, а курить там тоже было нельзя, как нынче в Америке или упомянутом Кремле, вся осклизлая поверхность крыльца была усеяна бычками от "Явы", "Примы", "Опала" и чего там? "Беломорканала"? Тут же и мочились за углом, таясь. А что было делать? Революцию, что ли? Так уже были в нашей стране всякие революции, и к тому ж ведь никто из нас не родился запечатанным, как справедливо выразился персонаж одной старой книги тоже литератора, Петрония, гневно бичевавшего пороки Древнего Рима.
Вот оно как! Парадокс, но, однако, шумно, весело и людно было в этой древней стекляшке всегда. И не чурались ее посещения ни приезжие, ни окрестные, ни даже аж сами сотрудники ГАИ, обслуживающие важную правительственную трассу, потели в своих черных овчинных полушубках, краснели от выпитого, а раздеться там зимой было решительно невозможно. Мело-мело, а также дуло во все пределы стеклянного помещения, особенно в периоды сильных морозов, которыми славилась при коммунистах природа. Да и гардероба там, конечно, не было никогда.
И вот на многострадальную землю Советского Союза пришла новь.
Поперву многим казалось, что совершенно ничего не изменилось в кафе "Кафе" и не изменится. Те же синие пельмени, те же толстые менты, те же потертые рассказчики диких историй из аморальной жизни советского народа, изнывающего под игом тоталитаризма. И надо признаться, что определенные основания для пессимизма имелись: власть вроде бы окончательно сошла с ума, вдруг взяла да, объявив PERESTROIKA, запретила своим рабам потреблять алкоголь СОВСЕМ, до чего и при Петронии не осмелились бы додуматься тогдашние древнеримские правители, а он, тем не менее, взял да и вскрыл себе вялые вены в теплой ванне навсегда.
Здесь же вен никто не вскрывал, зато с особым цинизмом, злобой и азартом разливались под столами в толстые стаканы памятный портвейн "Кавказ" и все та же сивушная водка. Ух! Как вспомню, так и вздрогну! Милиционер однажды нарисовался, как грозовая туча над безмятежным колхозным жнивьем. "Что пьем, граждане?" - "Чай". Хватанул стакан желтого "Кавказа", вытер губы тыльной стороной ладони и говорит: "Оно и правда, чай".
Однако, если кто читал Карла Маркса, того совершенно не удивило, что когда попёрли коммуняк в девяносто первом и на поверхности оказались все "хищные вещи века", то в один темный день это стеклянное здание, пока еще не приватизированное грабительски "по Чубайсу", вдруг заполыхало со всех его четырех сторон света. И сгорело в одночасье до полной утраты товарного вида, ибо даже мощные стеклоблоки поплавились да полопались, а про деревянные детали строения и вспоминать печально, потому что нужно жить будущим.
Которое заключалось в том, что власть, согласно действующим градостроительным нормам, просто не могла себе позволить долгого существования на важной правительственной трассе такого стеклянного руинированного пепелища, подобного черному зубу в ренессансной без-укоризненной челюсти. В урочный час незаметно вскипела работа. Новые хозяева (не подумайте на меня чего плохого) из лиц "кавказской национальности" возродили кафе "Кафе" во всем его нынешнем блеске, дав ему тем самым новую жизнь в рамках закона и геометрически строго очерченных параметрах старого предприятия с отводом крохотного земельного участка для парковки автомобилей, которых развелось в то странное время по России несчитанно. Сами понимаете, что был осуществлен внутренний и внешний евроремонт, выгорожен для посетителей дивный туалет с золочеными кранами и ароматическими писсуарами, проблема курения легко решилась с помощью мощных кондиционеров, любой желающий имел возможность повесить свою одежду на круглую вешалку при входе, и многие это действительно делали, лишь переложив в другие карманы мобильники да хрустящие зеленые американские доллары, за хранение и распространение которых вдруг в одночасье перестали сажать на нары. Путч девяносто третьего минул, дефолт девяносто восьмого... Кафе "Кафе" снова сменило владельца, и я, конечно, дико извиняюсь, но он тоже по случайному совпадению оказался московским горцем. Но не в этом дело. Дело в том, что, конечно же, ВСЕ изменилось, не то что какой-то там владелец или интерьер. Где те гнусные пельмени, портвейн "Кавказ" и его пленники, где "пред Родиной в вечном долгу", где идеалы, где художественная литература, где молодость, наконец? И как жить, если все окончательно смешалось в доме Облонских, Обломовых, Ульяновых и Штольцев? И что это значит, если Павка Корчагин вылез в "промышленники", а пулеметчик Иван Жаркий его "крышует"?
Именно об этом рассуждали, сидя промозглым февральским вечерком в уютном заведении два моих новых персонажа - старик Гдов, который на вопрос "а ты кто такой" именовал себя, как я, Петроний или Ленин, ЛИТЕРАТОРОМ, а также старик Хабаров, безработный, двумя годами старше Гдова, но выглядевший чуть моложе благодаря отсутствию глубокой лысины до темени и наличию густой пегой бороды, покрывающей нижнюю часть его опрятного лица.
Старики в общем-то были довольны новыми порядками и против сложившихся властей не бунтовали. Литератор приехал на дружескую встречу в красной "Жигули-шестерка" с пробегом 84 тыс. километров, а безработный - на машине "Опель-Аскона", ровеснице перестройки, 1985 года выпуска, точная цифра пробега неизвестна. Они сидели за чистым и уж, разумеется, крепким дубовым столом, украшенным цветком гортензия в керамическом горшочке, кушали по разумным ценам из аналогичных горшочков что-то такое горячее, острое, кавказское. Вина-водки-пива не пили, ограничившись, как законопослушные автомобилисты, ценной минеральной водой "Боржоми", вроде бы настоящей, а не поддельной, дороговатой, в стеклянных полулитровых емкостях с выпуклым оленем.
Ненавязчиво звучала откуда-то из стен современная похабная музычка, по телевизору, что был укреплен на кронштейне близ стойки бара, говорили и показывали последние известия - что-то очевидное невероятное об олигархах А., Б., В., Г., Д., премьер-министре Е., заворовавшихся чиновниках Ж., З., И., К., Л., М., Н., оборзевших криминальных элементах О., П., Р., С., Т., чеченской, афганской и ближневосточных баталиях, валюте "евро", поголовье мясного скота, политиках У., Ф., Х., Ц., Ч., Ш., Щ., проблемах Ь. и Ъ., выборах Э., Ю., Я. Надо всем превалировала тема Президента и очередного наступления на горло собственной свободы слова, когда одни головы утверждали, что это "всерьез и надолго", другие, что пронесет, "заграница нам поможет", гарант конституции и сам за свободу, за "заграницу в смысле сообщества цивилизованных народов", не те, дескать, времена на изломе веков и тысячелетий, подрастает новое поколение, не знавшее кнута и пряника, и уж оно-то всем покажет...
Приятелям было комфортно друг с другом, весело, хотя и немного страшновато.
Дело в том, что из вольных посетителей они здесь вдруг оказались практически одни, если не считать изрядную группу молодых людей, ввалившихся в кафе сразу же после того, как скучающая полногрудая официантка, пахнущая французскими духами и рекламируемым средством против пота, уже приняла у Гдова и Хабарова их скромный заказ, отчего и не могла уже отказать им в дальнейшем обслуживании, хотя вполне бы могла это сделать, невзирая на правила обслуживания посетителей и традиционное кавказское гостеприимство.
Ибо нагрянувшие гости в кожаных куртках и спортивных штанах с лампасами, молодые бойцы с бычьими шеями и короткими тифозными стрижками, скорей всего, принадлежали, на взгляд опытного обывателя преображенной страны, к разряду небогатых бандитов, обслуживающих чужие интересы, что и подтвердится в дальнейшем по завершении этого рассказа.
Бандиты сдвинули все оставшиеся пустые столики в виде буквы "П" с коротенькими перекладинками и тут же принялись вершить какое-то свое неясное ритуальное действо. Они сидели все в черном и не смеялись, и никаких дам с ними не было совершенно ни одной. Они умеренно прихлебывали водку и шампанское, почти не притрагиваясь к тем дорогим закускам, что мгновенно, как на скатерти-самобранке, появились на этом вытянувшемся столе по короткому приказу хозяина с вытянувшейся от неожиданности события физиономией. Официантка ласково и тревожно улыбалась, приговаривая детские слова "сёмужка", "осетриночка с хренком", "язычок заливной", "икорочка".
Фонограмма действа вообще была какая-то смазанная. Тостов не произносили, заменяя эти громкие традиционные льстивые словоизвержения неясным бормотанием о непонятном ни Хабарову, ни тем более Гдову, который к старости стал слегка глуховат, о чем с удовольствием сообщал кому нужно и кому не нужно.
Да они и не прислушивались особенно-то! На кой ляд им сдались эти посторонние разговоры посторонних, когда им самим было о чем потолковать.
Закончившие в 1968 Московский геологоразведочный институт им. С.Орджоникидзе, они последнее время почти не виделись, изредка беседуя по телефону, причем инициатором звонка обычно являлся энергический Хабаров, который, как это ни странно, и при новом режиме ухитрился застрять в окраинной коммунальной квартире, а в коммуналке, как это известно всем поклонникам Зощенко, к телефону подзывать станут, но не любят. Редко видимся, друзья, надо чаще встречаться, как справедливо голосит пивная телевизионная реклама... Ведь жизнь при капитализме обладает ужасающей центростремительной силой, которая уносит людей друг от друга в хаос. Кажется, что все всем - друзья, что речь всегда идет об одном и том же, а вот поди ж ты - все удаляются и удаляются, после чего наступает смерть.
А впрочем, зачем такие грустные мысли? Ведь старики общались живо, интенсивно, напористо, с той энергией бескорыстного совместного сосуществования, что нынче на глазах исчезает у себе-на-уме нового поколения граждан Российской Федерации.
- Ну и на что же ты в таком случае все это время живешь? - наконец прямо спросил старик Гдов, среднего роста, в замшевом вытертом пиджаке, изрядно обрюзгший к своим пятидесяти шести, и это совершенно не удивительно, если учесть, что пить он начал почти сорок лет назад и до сих пор окончательно не завязал с этим увлекательным занятием, хотя и поумерил свой алкоголический пыл лет двадцать назад. Не пожелал тогда старик Гдов вместе со всеми спиваться, а возжелал тогда вместе со всеми участвовать в строительстве новой жизни, копая коммунистам яму с целью возведения хотя бы слабого фундамента неокрепшей демократии. Слушал радио "Свобода" и "Голос Америки", писал идейно-ущербные, близкие к клеветническим художественные произведения...
- На прежние запасы, - скупо отозвался его однокашник Хабаров, который в отличие от Гдова, уроженца города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, родился, невзирая на славянскую фамилию, в семье народов солнечного города Баку, однако еще в юном возрасте покинул свою каспийскую родину с целью получения хорошего образования в столице СССР городе-герое Москве. Тогда именно и покинул Азербайджан будущий безработный, когда этой нефтяной и поэтической республикой правил коммунист Алиев, который и сейчас ею правит.
И отозвавшись, тут же поспешил разъяснить эти свои слова, конкретизировать их, чтобы не было недомолвок.
- Та гостиница на Чудском озере, что у меня тогда сожгли, она ведь была застрахована, на сто штук суки компаньоны эстонские застраховали, налом мне чемодан зеленых привезли в аккурат за неделю до своей независимости.
- Так ведь десять лет, как Советов нет, - констатировал Гдов. - Неужели до сих пор краник капает?
- Не, кинули они меня. А только дедушка Ленин правильно говорил: "Крутиться, крутиться и еще раз крутиться", - практически ушел от прямого ответа Хабаров.
- ...на зимней Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити... полковник ФСБ внес в Думу законопроект о том, чтобы российские граждане объяснялись за границей только по-русски... а что касается альтернативной службы в армии, то теперь главное определить критерий, согласно которому призывник может претендовать на эту службу... Слободан Милошевич не признает гаагский трибунал, - сказал телевизор.
- Крутиться, - повторил Хабаров, который еще при старом режиме увлекся альтернативным государственному бурением скважин на воду для частников, отчего и оказался в Эстонии, где натихую вступил для бизнеса в эстонское отделение КПСС, сделал мелкую официальную карьеру, в начале конца перестройки бросил партбилет в Балтийское море, все, что мог, приватизировал, однако в середине девяностых где-то крупно просчитался по мелочи и, по его собственному выражению, "временно лег на дно".
Хотя если денежки хоть чуть водятся и их не нужно выколачивать в поте лица каждый Божий день, то почему бы и не лежать на этом самом уютном дне хоть до посинения, хоть да Страшного суда?
Эту спорную мысль теперь развивал Гдов, который, душевно относясь к товарищу, все же считал его более ПЕРСОНАЖЕМ, чем собственно ПЕРСОНОЙ. А ведь это не одно и то же, в чем вы легко можете убедиться на примере этого моего рассказа о людях, которых, может, никогда и не существовало на нашей земле или они ПО ЖИЗНИ были совсем другими, чем это сейчас на ваших глазах изображается мною, автором, но тоже в свою очередь являющимся, скорей всего, чьим-либо персонажем, не более того.
Но и не менее.
- Зря мы с тобой не перевелись тогда в Плехановку, закончили бы такой институт такого народного хозяйства и сейчас бы стояли где-нибудь у кормила, - вздохнул Хабаров.
- Если бы нас теперь не завалили братки или не посадили бы тогда коммуняки, - серьезно продолжил Гдов.
Друзья заулыбались.
- А по жизни он серьезный был пацан, и Оглобель должен был понимать, что пришел к серьезным людям, - случайно вдруг донеслось до них слабое эхо напряженной беседы их кожаных соседей.
- Кстати, почему ты решил, что это - бандиты? - тихо, косясь, спросил Гдов.
- А кто же еще? Члены Олимпийской сборной, что ли, которые на поезд опоздали? - угрюмо и плоско сострил Хабаров.