Борт «Тангриснира»
Корабль Гавбеггера ушел красным смещением из реальной Вселенной в неведомые слои темного пространства. Вид в иллюминаторы открывался такой, что среднестатистический гуманоид выдержал бы всего несколько минут созерцания этого зрелища, прежде чем забиться в эпилептическом припадке или заменить реально воспринимаемые сетчаткой образы на что-нибудь более приятное — кстати, это «что-нибудь» может многое рассказать о личности того, кто это «что-нибудь» видит.
Форд Префект так прямо залился краской.
— Зарктвоюмать! — прохрипел он и прикрыл иллюминатор сумкой. — На своем веку я всякого повидал, но это… это… — И сбежал с мостика, рассудив, что в жизни каждого мужчины случаются моменты, когда лучше побыть одному, а не обсуждать то, что ты видишь. Тем более, если то, что ты видишь, вполне вероятно, произошло из твоего собственного сознания. В случае Форда это происходило из воспоминаний об одном мясном фестивале на Карна-Валле, на который он нарядился мишкой-полло и запутался в штабеле запасных стульев, а спасла его компания треногих стажеров — пластических хирургов, потребовавших за спасение очень и очень специфическую плату.
— Что это он? — удивилась Рэндом. — Я ничего такого не вижу. Я вообще ничего не вижу. Целую бесконечность ничего.
— Тебе повезло, — заметил Тяверик Гавбеггер. — Можно увидеть вещи и похуже, чем ничего. Ничтожность, например.
— Ух ты, это радует. Вы могли бы зарабатывать, сочиняя тексты для поздравительных открыток.
— Ты слушай, слушай, странная девочка. Может, чему-нибудь и научишься.
— У вас? Нет уж, спасибо. Лучше останусь дурой.
— Твое пожелание, можно сказать, уже удовлетворено.
Рэндом ощетинилась — сильнее, чем обычно — при том, что обычно она ощетинивалась на порядок сильнее, чем среднестатистический клубненосый иглокабан, учуявший свору охотничьих псов.
— Да как вы смеете! Знаете, кто я такая?
— Адепт Культа Придурковатости с Заикающихся Грязнопустошей Сантрагинуса-5? — предположил Тяверик.
— Дурь какая!
— Ох, прости, ошибся. Культа Придурков с Заикающихся Грязнопустошей Сантрагинуса-5.
Необходимое пояснение. Этот диалог в некотором отношении схож с тем, который имел место непосредственно перед крахом подлинного Культа Придурков с Заикающихся Грязнопустошей Сантрагинуса-5. В рядах КП во времена его расцвета состояло несколько десятков членов, однако всему пришел конец после затянувшихся пятничных викторин, на которых Хранитель Казны комитета Т'тал Йчунь обозвал Председателя Ойлууна Йджита олицетворением названия сообщества. Дальнейший диалог записан следующим образом:
Йджит: Комитет опознает в выступающем казначея Йчуня.
Йчунь: Еще бы ты меня не узнал. Я твой двоюродный брат. Мы с тобой вместе по пышкам ходили… или тебе хотелось бы забыть о таких делах?
Йджит: Прошу тебя, Т'тал…
Йчунь: Казначей Йчунь.
Йджит: Прошу вас, казначей Йчунь, почему бы нам не разобраться с этим по-человечески?
Йчунь: Тебе ведь ничто человеческое не чуждо, а? Очень по-человечески заваливаться к моей голубе с пачкой контрацептивов на всякий случай, как на прошлой неделе. Прямо-таки по-братски.
Йджит: Но я же все объяснил…
Йчунь (с горькой усмешкой): Ну да, бутылка воды. И как это я забыл?
Йджит: Вы хотели сделать какое-то официальное заявление?
Йчунь: Разумеется, хотел. Я выдвигаю предложение изменить название общества с «Культа Придурковатости» на «Культ Придурков».
Йджит: Вы это серьезно?
Йчунь: Абсолютно. «Придурковатость» звучит немного старомодно, простовато. Мне кажется, «Придурки» придадут нам больше серьезности.
Йджит: Серьезности? Мы — общество, посвящающее себя истории комедии абсурда — не серьезнее, чем на вкладышах в готовые завтраки. Серьезность… Дурь какая.
Йчунь: Вот! Ты лишний раз подтвердил мою точку зрения.
Йджит (вскакивая): Йджиньин любит меня, а не тебя! Так что оставь ее в покое! А это дурацкое общество можешь оставить себе и делать с ним что угодно!
Йчунь (также вставая и вытаскивая здоровенный мачете, который он каким-то образом ухитрился пронести в зал, спрятав в форменных штанишках в полосочку): Оно не дурацкое — оно придурковатое. Это не одно и то же.
Оставшаяся часть стенограммы не поддается расшифровке, поскольку чернила смыты пятнами крови. Разобрать можно только три фразы: «проверены электроникой», «можешь называть это клоунскими штанишками» и «разумеется, слоны видят сны». Понимайте это, как вам угодно.
Рэндом скрестила руки на груди и чуть наклонилась вперед, словно сопротивляясь встречному ветру.
— Знаю я, о чем вы думаете, Тяверик. Вы думаете, я вот-вот не найду, что ответить, и скачусь к «я вас ненавижу», и выбегу отсюда прочь.
— Я надеялся только, что наш разговор закончится традиционным образом.
— Второй раз вы так легко не отделаетесь. У меня опыт пенсионера, а энергии — как у подростка, и я могу спорить с вами хоть день напролет, если вы этого хотите.
Тяверик Гавбеггер задумчиво потер переносицу.
— Ты даже не представляешь себе, насколько это далеко от того, чего я хотел.
Все время, пока этот диалог подходил к кульминации, Триллиан буквально заламывала пальцы. По части родительского опыта у нее были большие пробелы, поэтому она не имела ни малейшего представления о том, что такое хорошо и что такое плохо в данной конкретной ситуации. Даже если она и могла углядеть неясные очертания чего-то — как близорукий турист созерцает подернутый ночным туманом холм, — она не знала ни чего от этого ожидать, ни как оценить размер и крутизну «холма», если вдруг на него наткнется.
— Рэндом! — рявкнула она и тут же спохватилась. — Я хотела сказать, Рэндом… — Мягко — вот так: — Рэ-э-эндом.
— Что это ты там лепечешь, мама?
Триллиан ощутила, как в ней снова закипает привычное раздражение, но подавила его в корне.
— Я просто хочу быть с тобой помягче… участливее. Но «лепетать»? Лепетать, Рэндом, милая? Я ведь больше, чем просто мать: я твой друг. Но я ничего не лепетала, дорогая.
Рэндом обратила взгляд своих готских глаз-лазеров на Триллиан.
— Правда? А мне кажется, что сейчас ты как раз лепечешь. Лепечешь и трепещешь крылышками. Может, тебе лучше снова на репортаж? Освещать выставку собак или еще чего такого? Чтобы оставить меня наедине с каким-нибудь совершенно незнакомым типом?
Прежде чем Триллиан успела придумать ответ, в котором сочувствие сочеталось бы в должной пропорции с чувством вины, Тяверик Гавбеггер решил, что с него достаточно.
— Корабль, — скомандовал он. — В трубу младшую самку!
Потолок внезапно сделался жидким, из него выдвинулась прозрачная труба, которая, словно примериваясь, покачалась у Рэндом над головой, и с громким чмокающим звуком засосала ее.
Рэндом оказалась в прозрачном звуконепроницаемом коконе, а выпущенный в трубу мерцающий зеленый газ мгновенно усыпил ее. Лицо ее дернулось раз и застыло со странным выражением, в котором Триллиан не сразу узнала улыбку.
— Вот теперь я точно расплачусь, — заявила она, с нежностью глядя на спящую в тесной трубе дочь. — Такой улыбки я у нее не видела уже много лет. С самого детского сада, где ее назначили помощницей арбитра. Она любила штрафовать всех и каждого.
— Ребенок спит. Я могу показать тебе запись ее сна, — предложил зеленый капитан.
В горле у Триллиан снова сгустился комок гнева, и на сей раз она решила, что у нее нет повода сдерживаться.
— Да как вы смеете! — вскричала она, оскорбленно вскинув голову. — Вы обдолбали мою дочь!
Гавбеггер наклонился и подобрал с пола что-то розовое.
— А еще отрезал ей указательный палец.
Триллиан так и поперхнулась.
— Вы… что? Что, черт подери, сделали?
— Ну вообще-то, с формальной точки зрения, это сделал не я, а корабль. У трубы острые края — должно быть, в последний момент она выставила палец. Возможно, пыталась сделать непристойный жест.
— Моя девочка… моя маленькая девочка… Вы отрезали…
Гавбеггер бросил розовый предмет в потолок, который тут же растворил его в плазме.
— Ну-ну. Не отрезал. «Отрезал» подразумевает намеренное действие. А тут налицо в худшем случае случайное стечение обстоятельств.
Триллиан забарабанила по трубе кулаками.
— Артур! Этот псих режет нашу дочь!
— Совсем чуть-чуть и порезал, — возразил Гавбеггер, сверившись со своим компьютером-вафлей. — Кстати, компьютер уже вырастил ей новый палец.
Триллиан проверила. Так оно и оказалось: на кисти у Рэндом розовел нежной кожей новенький указательный палец. Крови не виднелось ни капли, и внешне девочка не выказывала ни малейших признаков дискомфорта.
— Ваша дочь спит и видит сны, — продолжал Тяверик Гавбеггер, махнув рукой в сторону экрана. — Хотя я, пожалуй, не стал бы демонстрировать вам ее сны. В них как-то многовато насилия по отношению к матери.
— Разбудите ее! — потребовала Триллиан.
— Об этом не может быть и речи.
— Разбудите немедленно!
— Сомневаюсь, что это возможно. Она совершенно невыносима.
— А вы, значит, выносимы, да?
Гавбеггер обдумал услышанное, потирая большой палец средним, как это принято у его народа, когда надо сосредоточиться.
Необходимое пояснение. Долгое время сородичи Гавбеггера полагали, что этот жест происходит из любимых сказок любимых наложниц, однако потом ученые открыли в суставах указанных пальцев железы естественного блокировщика аденозина. Быстрое почесывание сустава большого пальца высвобождает в организм столько же энергии, сколько пять среднего размера чашек кофейного напитка. В этой связи довольно многие пристрастились к такому невинному удовольствию и проводят весь день напролет на диване, почесывая палец.
— Думаю, некоторые находят меня невыносимым, — признался он. — Но готов поспорить, этот ребенок не нравится никому за исключением тех, кто слеп по причине родственных уз.
— То есть я еще и слепа?
— Я не вижу другой причины, по которой вы могли бы терпеть эту особу. С позволения сказать, она просто отвратительна.
— Да как вы смеете?
— Вы хоть слышали, как она со мной разговаривала? Да и с вами, если уж на то пошло?
Щеки у Триллиан горели.
— У нас свои проблемы. Это наши проблемы. А теперь отпустите мою дочь.
При одной только мысли об этом Гавбеггер поморщился.
— Может, мне подержать ее некоторое время на складе? И могу ли я попросить у компьютера, чтобы он удалил из ее легких хоть часть этого никотина?
— Как вы смеете даже заикаться насчет склада? — взорвалась Триллиан, с трудом удержавшись от того, чтобы не топнуть ногой. И тут же спохватилась: — Никотина? Она что, курит?
— Если верить показаниям компьютера, уже не первый год.
— Курит! Когда это Рэндом ухитрилась находить время на курение? Не понимаю даже, когда она дышать успевала — столько она спорила и ругалась.
— Так как насчет склада, а? Вы продолжайте, продолжайте.
Триллиан боролась с искушением.
— Нет-нет. Может, только легкие почистить.
Тяверик потыкал пальцами в экран, и труба с лежавшей в ней Рэндом заполнилась мерцающими лазерными лучами.
— Рэндом придется потеть этой смолой на протяжении нескольких следующих дней. Возможно, ее будет тошнить.
— Вот и хорошо. Это ее проучит. Курить!
Тяверик сунул руку в полужидкий стол и достал из него чашку чая.
— Мне кажется, мы можем оставить ее здесь до самого прибытия в туманность. Никто не в проигрыше, все в выигрыше.
Все-таки было в Гавбеггере что-то такое — обаятельное, и Триллиан вдруг простила ему отрезанный палец. В конце концов, Рэндом чувствовала себя абсолютно нормально. Собственно говоря, лучше чем нормально. Она словно заново родилась.
— Нет… нет, я так не могу. Ведь правда не могу?
Гавбеггер пожал плечами:
— Насколько я понимаю, вас вряд ли можно считать образцовой матерью. Да и что вам какие-то несколько дней в разлуке с дочерью?
Тут-то все обаяние куда-то исчезло.
— Да как вы, черт подери, смеете? Вы, грязный, неотесанный зеленый инопланетянин!
— Мы с вами находимся в межзвездном пространстве, а стало быть, с формальной точки зрения, инопланетян здесь нет.
— Да кто вы такой, чтобы меня судить? Вы хоть знаете, сквозь что мне довелось пройти?
Разговор принял такой оборот, при котором Артур постарался бы покинуть помещение в поисках какой-нибудь неизвестной, безымянной, трудно находимой, но сделавшейся вдруг ужасно нужной вещи. Даже Форду хватило бы одного взгляда на лицо Триллиан, чтобы заткнуть свое отверстие для приема коктейлей, но Гавбеггер, привыкший уже за несколько тысяч лет мечтать о смерти, напротив, инстинктивно нацеливал свой зеленый нос навстречу любой мало-мальски серьезной опасности.
Маловероятно, конечно, шепнуло ему подсознание. И все же — вдруг эта земная женщина… эта, несомненно, привлекательная земная женщина сможет причинить мне заметный телесный ущерб?
Блажен, кто верует.
— Вообще-то я имею представление о том, через что вам пришлось пройти. Компьютер порылся в ваших воспоминаниях. У меня все это записано.
— Вы залезали в мои воспоминания?
— Разумеется. Я взял вас на борт моего корабля. Вдруг вы оказались бы маньяком-убийцей… при счастливом стечении обстоятельств, конечно.
— Вы не имели права!
— Ага! Вот слова, достойные настоящего журналиста. И куда только делось «Мы не причиним вам хлопот, мистер Гавбеггер»?
— Я просила вас взять на борт нескольких попутчиков, а не рыться у нас в головах!
— Опять-таки, вы неточны в определениях. Никакими орудиями для рытья я не пользовался.
Триллиан стиснула кулаки с такой силой, что пальцы хрустнули.
— Вы гнусная, вкрадчивая задница!
— Ах, да. Я и забыл, как вы, люди, любите оскорбления, основанные на примитивной физиологии… и примитивных формах жизни. Что дальше? Толстомордая обезьяна?
— Ха! Вы меня недооцениваете!
— Правда? Мне не терпится записать. Я, видите ли, всегда готов учиться.
Триллиан забилась, словно драчун, удерживаемый невидимыми руками.
— Вот-вот, Гавбеггер. Записывайте, записывайте чужие оскорбления — так в вашей жизни хоть какой-то смысл появляется. Портить жизнь другим.
— Ну да, конечно. Это ведь менее почтенно, чем не заниматься собственным ребенком, описывая чужие несчастья, так?
— По крайней мере не я сделала их несчастными.
— Правда? Почему бы не спросить об этом девицу, спящую в трубе?
Подумать, так оба спорщика друг друга стоили, и Тяверик вполне разошелся. Поединок выходил достойный. Он бросил кружку в потолок и полностью сосредоточился на женщине с Земли.
— Ну же, Триллиан Астра. Скажите что-нибудь такое, чего я не слышал прежде миллион раз.
— Зарк вас подери, Тяверик.
— И это, по-вашему, свежо?
— Вы что, серьезно верите, что я буду тратить время, пытаясь произвести впечатление на типа, покалечившего мою дочь?
— Пожалуй, да. Вы, журналисты, всегда пытаетесь произвести впечатление на всю Вселенную. Можете относиться ко мне как к зрителю.
Триллиан, возможно, даже улыбнулась; по крайней мере она показала зубы.
— Зритель? Я никогда не работала на зрителя вашей социальной группы.
— Какой именно группы, интересно?
— Сумасшедших изгоев. Группы несчастных одиночек.
— Несчастных одиночек? — удивился Тяверик.
— Вы же беглец, Гавбеггер. Один на борту, вечно в космосе. Вы — неудачник, одинокий глупец, тратящий впустую полученный вами бесценный дар. Представьте, сколько полезного вы могли бы сделать.
Гавбеггер невольно опустил взгляд.
— Я… я видел такое, чего вы, земляне, даже представить себе не можете. Горящий боевой флот у плеча Ориона. Лучи смерти в темноте у Врат Таннгейзера. И все это канет в небытие, забудется, как слезы под дождем.
— Чего это вас на пафос потянуло?
— Это один из моих любимых фильмов. Я много фильмов пересмотрел.
— И много людей оскорбили.
— Ну… и это тоже.
— И все из-за пары резинок.
— Зарк подери эти резинки! Мы же оба понимаем, что вся доктрина этих чертовых резинок — сплошное надувательство.
— Вы получили в распоряжение бесконечность и профукали ее.
Тяверик тяжело привалился к стенке, уйдя в нее по плечо.
— Да. Профукал. И теперь хочу умереть.
— И я тоже.
Трудно сказать, как подействовала эта новость на Тяверика: удивила или огорчила.
— Вы хотите умереть?
Триллиан коснулась рукой его гладкой зеленой щеки.
— Нет, дурачок. Я хочу, чтобы умерли вы.
— Ну хоть в чем-то мы с вами согласны.
Триллиан заглянула в его изумрудные глаза.
— И как скоро вам хотелось бы умереть? — поинтересовалась она.
Тяверик прожил достаточно долго, чтобы не упускать возможности, буде она представится.
— Ну, не обязательно сейчас же, — ответил он и наклонился, чтобы поцеловать Триллиан Астру.
Она слегка дрожала — но и в половину не так, как девушка в трубе, к которой как раз в это мгновение вернулось сознание.
Асгард
Любимой божественной забавой асов, как известно, является выдумывать для смертных невыполнимую задачу, а потом, запасшись попкорном, наблюдать, как незадачливый принц или соискатель чьей-то там руки надрывает пупок, пытаясь ее выполнить. В число наиболее популярных задач входят убийство самого свирепого из всех свирепых драконов, подъем по наружной стене самой высокой из всех высоких башен или пересечение самой знойной из всех знойных пустынь. Короче, все, в описании чего присутствует «самый-самый». Лучшими из невыполнимых задач считаются почти выполнимые — те, что заставляют несчастного дурачка бегать кругами так близко от победы, что ее, казалось бы, можно потрогать рукой, в то время как сзади к нему подкрадывается поражение, означающее верную, хотя и не обязательно мгновенную смерть.
К тому же задачи смертным ставятся, как правило, по три — чтобы испытуемый, выполнив первые две, вкусил, так сказать, победы и даже испытал некоторый кураж. Тем приятнее испытующему богу наносить окончательный удар в третьем раунде. Один настоял на произвольном порядке исполнения заданий, так что теоретически у испытуемого смертного всегда имеется шанс на победу. Однако история божественных задач насчитывает лишь один случай, когда смертный исполнил все три и остался жив. Честно говоря, этот смертный на деле оказался не кем иным, как Одином в одном из тех человеческих обличий, которыми он так гордился.
— Ух ты! — пришлось восторгаться остальным богам. — Надо же, какой смертный попался… и как на Одина похож! — говорили они, притворяясь, будто для смертного в порядке вещей перемещаться быстрее срабатывания камер слежения или при необходимости легко менять рост.
И еще можно подумать, он шибко парился, придумывая себе псевдоним, протелепатировал Хеймдаллю Локи. Надо же, «Водин». Ха-ха.
Зафоду Библброксу удалось выторговать одну задачу вместо трех… точнее, Хеймдалль сам предложил такое упрощение, прекрасно понимая, что тот наверняка завалил бы первые две, а следовательно, и удовольствия от его мучений никто не успел бы испытать ни капельки. Правда, и особого сожаления от преждевременной кончины Зафода Библброкса не испытал бы никто, кроме самого Зафода Библброкса.
Мчась во весь опор по Мосту-Радуге, президент Галактики вдруг сообразил, что его все время сносит куда-то вбок.
Равновесие без Левого Мозга ни к черту, понял он. И дыхание.
Он жадно глотал воздух, но в легкие попадала только малая толика кислорода.
Где-то протечка…
На самом-то деле никакой протечки в дыхательных путях у него не было — просто легкие Зафода привыкли к двум трахеям, из которых осталась только одна, и эта единственная трахея выбивалась из сил. Хуже того, содержание двуокиси углерода в атмосфере Асгарда было для большинства смертных великовато, поэтому по мере приближения к поверхности планеты голова у Зафода кружилась все сильнее.
— Да здравствует поддувало! — завопил он, поскольку фраза показалась ему подходящей моменту.
И пусть этот выкрик не представлял собой ничего, кроме полнейшей галиматьи, порождения обдолбанного и задолбанного мозга, но вышло так, что именно эта фраза служила в тот день паролем-командой для пневмопушек Хельхейма, расположенных в глубине под железными копями Асгарда. Что не значило бы ровным счетом ничего, если бы телефонная трубка-рог Хеймдалля, выключаясь после звонка Одину, не уловила пьяные вопли Зафода и не транслировала бы их в эфир и если бы этот сигнал не попал на антенну мобильника Хель, владычицы Хельхейма. И даже так все могло обойтись без последствий, поскольку открытие огня из пушек блокируется паролем — серией щелчков замысловатого ритма, известной только верховным богам Асгарда, да и ту положено отстучать по железной жиле в одном конкретном камне в кладке Хлидскьялфа, гигантской сторожевой башни Одина, на которой расположен его трон. Чего не учли хитрожо… хитроумные Асы — того, что железо в Асгарде обладает собственной долей магии, а потому эта жила некоторым образом связана с любой крупицей металла, добытого из нее и пошедшего на любые хозяйственные цели… на строительство моста, например. Так вот, пока Зафод, спотыкаясь и поскальзываясь, несся по Бифросту, остатки его оплавленных набоек выстучали по льду и железу пьяную дробь, в точности соответствующую коду активации пневмопушек Хельхейма.
На редкость маловероятное совпадение. Один шанс на сорок семь миллионов. Впрочем, пустяк с точки зрения любого, привыкшего к невероятностному приводу и сопутствующим ему совпадениям и прозрениям.
Тут равновесия у Зафода поубавилось еще сильнее, поскольку в пузыре искусственной атмосферы у его головы завихрились крошечные, но весьма ощутимые циклоны.
Взмахи драконьих крыльев, сообразил он. Эти тварюги где-то совсем близко.
И если с равновесием дела у Зафода обстояли так себе, другие чувства при мысли о настигающих его драконах изрядно обострились. Драконы парили в воздухе (настоящем, не искусственном) — до невозможности изящные, с каждым взмахом крыльев вытягивающие длинные шеи. Из ноздрей вырывались языки пламени. Несколько чешуйчатых голов приблизилось к Зафоду; впрочем, сталкивать его с моста они пока не спешили.
Они со мной играют. Чертовы летучие грызуны.
— Привет, джентльмены! — задыхаясь, выпалил он. — Полагаю, подкупить вас нельзя? А то у меня на борту классный репликатор. Все, что пожелаете, ребята. Только попросите.
— Все, что пожелаем? — откликнулся дракон с самыми закрученными рогами — похоже, он был тут за старшего. Голос его напоминал… напоминал… ну, как если бы кто-то засасывал кусок мяса сквозь бутылочное горлышко. — Ух ты! Что ж. Дай подумать. Мы можем отложить съедение на потом — ведь можем, ребята?
— Ну да!
— Можем.
— А почему бы и нет?
Что ж, начало ободряющее, подумал Зафод.
— Так чего вы хотите? Что я мог бы для вас сделать?
Рогатый дракон задумчиво пожевал свисавшую с кончика носа полоску кожи.
— Мы уместимся в твоем корабле — все мы?
— Конечно, уместитесь, — выдохнул Зафод, даже не потрудившись подумать, насколько это соответствует действительности.
— Можешь тогда переправить нас на какую-нибудь другую планету? Чтобы там было побольше жизни?
— Да без проблем. У меня в голове крутятся названия десятка таких планет, а ведь это та голова, что тупее.
Дракон придвинулся ближе — теперь голубое пламя из ноздрей едва не опаляло волосы на голове у Зафода.
— И чтобы мы смогли убить всех до единого живых существ на этой планете? — зловещим шепотом продолжал дракон.
— И деревья! — добавил один из его сородичей. — Мы хотим пожечь там все деревья — так, смеха ради.
— И деревья, — согласился старший дракон. — Даже драконам иногда надо оттянуться.
Зафод даже сам удивился тому, что еще способен бежать и говорить одновременно.
— О чем это вы толковали перед деревьями?
— Всех поубивать, да, и отложить яйца в трупы. Это для нас очень важно. Можешь такое для нас устроить, а, смертный человечишко?
— А куда именно в трупы? — поинтересовался Зафод — скорее так, для поддержания беседы.
— Ну, сам понимаешь. В отверстия и углубления. Вот, например, глазницы подходят как нельзя лучше.
И хотя сил у Зафода оставалось совсем немного, да и легкие словно огнем жгло, он старался не обращать на это внимания и продолжал бежать.
И как так получается, что ты вечно вляпываешься во всякое, болван? — обругал он себя. — Ты хоть знаешь, зачем ты здесь?
И ведь не знал. То есть вспомнил бы, будь у него хоть пара секунд на размышление. Да хоть одна секунда.
Глубоко-глубоко в недрах Асгарда расположен питающийся энергией горячей магмы блок переработки сточных вод. Так вот, еще ниже и чуть левее — в месте, которое можно вполне заслуженно назвать прямой кишкой Асгарда — находится область под названием Нифльхейм. И уже в самой нижней точке Нифльхейма, которую можно без преувеличения сравнить со сфинктером Асгарда, вы найдете Хельхейм.
Хель, госпожа вышеупомянутого сфинктера, возлежала на груде надувных подушек из змеиных кишок, поглаживая обвившегося вокруг ее шеи дракончика.
— Как тебе моя новая накидка? — поинтересовалась она у Модгуд, своей подружки-трупоеда, в описываемый момент щеголявшей в обличье огромного орла.
Модгуд прищурилась.
— Сдается мне, сладкая моя, что она немного слишком живая.
Хель с ловкостью, свидетельствующей о наличии огромного опыта, свернула дракончику шею.
— А теперь?
— Ну, не знаю, — протянула Модгуд, всегда отличавшаяся избыточной для трупоеда чувствительностью. — Теперь, пожалуй, слишком… слишком безжизненная.
Хель вдруг подпрыгнула на месте и села, расшвыряв подушки.
— Я приняла… Это же… т-т-то самое! — заикаясь от волнения, пробормотала она и глубже задвинула в ухо таблетку наушника.
Модгуд приподнялась на когтях.
— Что-что, сладкая моя? Что приняла?
— Пароль. От самого Одина.
— Какой еще пароль? «Сменить говнофильтр»?
— Нет. Да нет же, птица дурацкая. «Да здравствует поддувало». Пароль активации пневмопушек. Нас атакуют.
Оскорбительное обращение уязвило Модгуд, но она решила, что обида может и подождать — на благо планеты. Опять-таки, настоится — крепче будет.
— Ну-ну, сладкая моя. Спокойнее. К чему истерики? Разве этот пароль не требует подтверждения?
Хель вытерла лоб волосатой лапищей.
— Да. Да, конечно, требует, дружок. Дробь. И прости, если обиделась на «дурацкую птицу».
— Ой, да ладно, — добродушно хмыкнула Модгуд. — Работа у тебя такая, нервная. — В душе она уже прикидывала, как бы сподручнее подсунуть Хель яд. Пусть и не убьет эту сучку, но уж в сортир ее заставит бегать полдня как минимум.
Улыбка облегчения на лице у Хель разом застыла, когда железный трон, на котором она сидела, завибрировал от ударов подтверждающего кода.
— Что там?
— Заткнись, кретинка. Я считаю удары.
Несколько секунд, пока ее госпожа прислушивалась, Модгуд чистила перья.
— Война! — объявила Хель наконец, вскакивая с трона. — На Асгард напали. Наконец-то у меня появился шанс выбраться из этой задницы на поверхность. И если мои орудия спасут нас, значит, прощай, отстойник для лузеров.
— Лузеров?
Хель закатила глаза.
— Больно чувствительна ты для трупоеда. Готовь орудия к бою.
— Которые? Не все же?
— Все.
— А по чему стрелять?
— Не по мосту — там Хеймдалль. Значит, по всему остальному, что движется! — рявкнула Хель. — Может, потеряем при этом несколько драконов… но внутри ледяной оболочки чужие!
Отстойник для лузеров, мрачно размышляла Модгуд, включая компьютер на запястье. Хорошо хоть, мы признали существование современной техники. Не полагаемся на доисторические телефонные звонки и коды-перестуки…
— Слышу, слышу, что ты там думаешь! — взвизгнула Хель. — Что-то про шатры и пирог!
Модгуд потыкала пальцем в экран и активировала пушки.
И да поможет нам Бог, подумала она. Бог, не те боги, что у нас здесь. Другие, менее…
Додумывать фразу трупоедиха не стала — на случай, если Хель все-таки настроит свои телепатические способности.
Зафод уже задыхался; легкие кололо тысячей иголок и булавок. Драконы кружили над мостом. Их было не меньше дюжины, они игриво толкались и покусывали друг друга за хвост. Время от времени они пыхали огнем — не целясь, но достаточно близко от Зафода, — и от моста отлетали куски льда.
Ну… думал Зафод. Погиб, сражаясь с драконами на Асгарде. Не самый плохой конец. Лучше, чем поскользнуться на какой-нибудь кожуре или провалиться в канализационный люк. И все-таки жаль, что мне не добежать до той стены.
Стена. Уж не говорила ли Диона Карлингтон-Хьюсни что-то про стену?
Можно поставить себе новую первоочередную задачу: добраться до этой стены, решил Зафод. Надо сказать, подобная легкость в принятии судьбоносных решений вообще была ему свойственна. Во что бы то ни стало доберусь до этой стены.
Еще через два шага ноги у него подкосились, и дальше он перемещался на четвереньках, отчаянно работая всеми тремя руками.
— Стена, чтоб ее, — хрипел он. — Стена!
Драконы сочли это зрелище презабавным, а один даже достал из-под чешуи сотовый телефон позвонить приятелям.
— Ей-богу, Бёрни, тебе стоит посмотреть на этого идиота. Помнишь того типа на деревянных ногах? Помнишь, он у нас горел как свечка? Так вот, этот даже смешнее. Бросай все и дуй сюда!
То есть драконов будет еще больше. Славно…
Твари едва не сдували крыльями пузырь искусственной атмосферы, цеплялись за Зафодову одежду острыми когтями.
— Эй, осторожнее! Это парадный президентский костюм! Вы хоть знаете, кто я такой, ящерицы?
Мост вздрогнул от тяжелых шагов — это Хеймдалль, не спеша, вышел посмотреть на расправу. Улыбка у него сделалась шире, чем у мэра Оптимизии с его вставными челюстями, когда тот на свои именины сорвал куш в лотерее, а еще узнал, что его главный, еще со школьных времен соперник облажался, и что заведенное на него, мэра, уголовное дело закрыто.
— Ну что, слабо добежать? — поинтересовался бог, глядя на Зафода сквозь оранжевые стекла лыжных очков.
— Это что, приговор? — не понял Зафод.
— Ты не выполнил задачи, Бабблфокс.
— Я Библброкс, — обиделся президент Галактики. — Может, ты этого и не замечаешь, но всякий раз, когда ты делаешь ошибку в моем имени, мне это неприятно. Я вообще-то позитивно настроенный человек, но это мне почему-то неприятно. И ничего тут нет смешного.
— А по-моему, смешно, Фиблджок, — возразил Хеймдалль и повысил голос, чтобы его услышали продолжавшие плеваться огнем драконы. — А вы как считаете, мои красавчики?
— По мне, так это просто ужас, как смешно, — отозвался альфа-самец в красную полоску, паря над мостом и болтая при этом задними ногами — что труднее, чем кажется со стороны. — Если вас, босс, интересует мое мнение, коверкание его имени — это все равно что…
Следующие звуки, вырвавшиеся из его пасти, мало походили на слова — скорее на визг, перемежающийся намеками на междометия. Впрочем, прежде чем последние успели оформиться в нецензурные выражения, боль окончательно отключила голосовые связки от ответственных за речь долей мозга.
— Какого… — начал Хеймдалль и осекся: на его глазах альфа-самец в красную полоску превратился в облачко плазмы от прямого попадания какого-то неизвестного снаряда.
— Ух ты! — восхитился Зафод. — Всегда хотел узнать, что случится с драконом, если он задержит дыхание.
Новый снаряд угодил соседнему дракону в плечо, и тот штопором устремился вниз, к поверхности планеты, оставляя за собой шлейф иссиня-черного дыма.
— Эй, ты вообще собираешься реагировать? — поинтересовался Зафод. — Где твоя хваленая сверхбыстрая реакция? Или она есть только у главных богов?
Хеймдалль очнулся и развил бурную деятельность.
— Летите, мои красавчики! — завопил он. — Прячьтесь внизу!
Драконы разомкнули боевой порядок и разлетелись во все стороны, стараясь быстрее убраться подальше от места, где кто-то расстреливает их товарищей. Однако при всей своей стремительности они не могли оторваться от снарядов, которые целым роем вынырнули из-за горизонта и по мере захвата датчиками целей отворачивали и гнались каждая за своим драконом.
Хеймдалль опять сложил свой рог и набрал номер экстренной связи с Хельхеймом.
— Хель? На нас напали!
— Знаю, — отозвалась дьяволица. — Не беспокойся, я послала несколько дюжин снарядов. Видишь неприятеля?
Хеймдалль всегда славился бдительностью, особенно чуткой благодаря его способности обходиться без сна. В любом скандинавском кабаке вам расскажут, что он увидит, как растет трава, и услышит, как падает на землю лист, — даже если это происходит на другом берегу океана. Однако с тех пор прошло немало времени, и теперь Хеймдалль частенько не прочь вздремнуть после чашечки латте, а уж какой-нибудь листопад и вовсе не заметит.
— Не вижу никого. Только торпеды, летящие со стороны южного полушария.
Хель задумчиво хмыкнула.
— Южного, говоришь? Не с арки Бифроста?
— Да нет. Мост передо мной как на ладони. Говорю тебе, с юга.
— И никаких пришельцев? Ну, хоть зеленых таких, с лазерами, или бластерами, или еще чем таким?
Хеймдалль стиснул Гьяллархорн с такой силой, что тот аж заскрипел.
— Нет. Никаких, Зарк их подери, пришельцев, ясно? Только косяки голубых торпед с розовым выхлопом. Немного похожи на наши, какими я их помню.
— Да нет, нет, — произнесла Хель виноватым тоном подростка, не пропускающего мать к себе в спальню, полную девиц, парней, травы, колес, краденых драгоценностей и прочих предосудительных вещей вплоть до играющей задом наперед музыки. — Не могут это быть наши. У наших выхлоп красный. Ну, светло-красный, но никак не розовый.
Хеймдалль зарычал: еще одного его дракона сбили.
— Плевать мне, какого они цвета. Сбей их, Хель. Можешь их сбить?
— Э… да. Пожалуй, могу. Вот… компьютер вычислил их частоту, и мы можем послать команду на самоликвидацию, что я сейчас и делаю… сейчас.
Оставшиеся торпеды взорвались, разбросав по небу розовые и голубые искры. По льду громко застучали осколки.
— Отлично проделано, — выдохнул Хеймдалль, по щекам которого текли слезы облегчения. — Я доложу Одину о твоих сегодняшних подвигах.
— Правда? Доложишь? Но это же здорово! Конечно, будь это наши торпеды, я бы уничтожила их еще быстрее — ведь их-то частоты я и так знаю. Так что это наверняка не наши торпеды, да и откуда здесь взяться нашим торпедам… В общем, если кто спросит, отвечай, что не наши. Кто-нибудь вроде, например, Одина. Не наши. Понял?
Хеймдалль открыл было рот, чтобы ответить, но тут заметил, что Зафод Библброкс собрался с силами и снова бежит, прихрамывая, к стене.
Если он доберется до стены, я обязан буду вести переговоры…
Впрочем, даже осознание этой истины и значительные потери в корпусе драконов не удержали Хеймдалля от ухмылки. Библброкс почти достиг стены, однако пользы от этого «почти» было примерно столько же, сколько от флабуза в любом деле, для которого требовался большой палец — в открывании бутылок, например, или в игре на лютне, или в голосовании на обочине. С таким же успехом уроженец Бетельгейзе мог бы стоять на месте, ибо одолеть бога в беге на короткую дистанцию — дело нереальное. До стены Библброксу оставалось всего несколько шагов, но шансов на победу у него имелось не больше, чем если бы он находился на расстоянии светового года отсюда в свинцовом пиджаке и башмаках из нейтрония.
Поймать Библброкса, подумал Хеймдалль, и не успели еще стихнуть электронные импульсы этой мысли, как он уже стискивал горло Библброкса, прижав того спиной к стене.
— Не знаю, что ты сделал с моими дорогими драконами, но тебе это не поможет!
Зафод ощущал себя так, словно на грудь ему сел сиськодонт. И не какой-нибудь симпатичный травоядный сиськодонт, который и сел-то на него по ошибке и сойдет, едва услышав голос Зафода. Нет, злобный, кровожадный сиськодонт-мутант, не слушавшийся своих родителей в детстве и своего стада в юности, а вместо этого получающий наслаждение, расплющивая добычу задницей, прежде чем ее сожрать.
— Чертов сиськодонт-мутант, — прохрипел, задыхаясь, Зафод.
Хеймдалль сжал его горло чуть сильнее.
— И это все? И это последние слова знаменитого президента Нидлфакса?
И тут Зафод кое-что вспомнил.
— У меня ведь не у одного прозвище имеется, верно?
Бог неуютно поморщился.
— О чем это ты толкуешь?
— Только не вздумай отпираться. У вас, ребята, у всех есть типа тайная кличка. Вроде пароля. Это мне как-то Тор по пьяни рассказал, когда мы с ним бухали на Дзенталквабуле. Мы так набрались… ты даже не поверишь. Я целовался с силагестрийкой.
— Врешь, — прошипел Хеймдалль.
Зафод даже обиделся.
— Гордиться тут, конечно, нечем, но я целовался с той силагестрийкой… и ее хозяином тоже.
— Смертным не дано знать наши прозвища. Это тайна. Ты все врешь.
Огромное гладко выбритое лицо Хеймдалля придвинулось к Зафоду на расстояние в несколько дюймов, и воздух вокруг него буквально гудел от разлившейся в нем ярости. Гьяллархорн — так прямо раскалился докрасна. Зафод покосился на все это, но стоял на своем.
— Я? Вру? По-моему, ты немного перебарщиваешь, тебе не кажется? Я всего лишь повторяю то, что мне говорил Тор. Типа не убивай вестника… и все тому подобное.
— Не пудри мне мозги. Я тебя предупредил, смертный.
Нелепость этого предупреждения была очевидна даже Зафоду.
— А то что? Сделаешь со мной что-нибудь страшное? Ну там, драконов натравишь… или голову оторвешь?
До Хеймдалля дошло, что, если уж отрывать Зафоду оставшуюся голову, это надо делать немедленно, пока тот не назвал тайного прозвища, но внезапный приступ сомнений сковал на мгновение его члены. Однако способность инстинктивно воспользоваться подходящим моментом всегда считалась одним из немногих реальных достоинств Зафода Библброкса наряду со знаменитой техникой Большого Взрыва, приготовлением «Пангалактического грызлодера» в три руки и методикой сушки волос снизу вверх, сообщавшей его челке особый шик.
— Ну же, Гнутая Палка, — произнес он. — Пусти меня.
И Хеймдалль покорился. Собственно, он не мог не покориться, стоило прозвучать его божественному прозвищу. Бог отступил на несколько шагов и понуро отвернулся.
— Кто-нибудь… да кто угодно… назовет меня в Асгарде Гнутой Палкой, и мне приходится покоряться. Гнутая, черт ее подери, Палка? Ну что за прозвище для бога? — Он принялся раздраженно скидывать с моста куски битого льда, от чего на поверхность лежащей под ним планеты просыпался град. — Это все Локи придумал, а Одину, конечно, показалось смешным. «Гляньте-ка на Хеймдалля, — сказал Локи. — Как он на лыжах по склону летит… аж палки гнутся». Босс чуть бородой не подавился от смеха. И с тех пор чуть что — Гнутая Палка то, Гнутая Палка это… Было же у меня прежде нормальное прозвище. Я был Оком Асгарда. Круто, но после дюжины кружек трудно выговорить, вот я и стал Гнутой, мать ее растак, Палкой. — Плечи у великана вздрагивали так, что со спины казалось, будто он всхлипывает от жалости к себе.
— Эй, да что ты, — сказал Зафод, поднимаясь и отряхиваясь. — Чего так расстраиваться? У тебя столько еще впереди.
— Чего у меня впереди? Сижу как идиот на этом чертовом мосту, а компании — всего стая летучих рептилий. — Он с досадой топнул ногой, от чего содрогнулся весь мост. — Вот подумаю, чем они там сейчас занимаются, а? Скажи, чем?
— Ну, я не…
— Оргиями! — выкрикнул Хеймдалль. — Классными такими, старомодными оргиями! А я? Торчу здесь, охотясь за смертными. Я ведь мог сидеть там, весь в латексе, по шею в…
— Да ладно тебе, дружище. Всякого хватает на свете, и даже такого, что у меня в обеих головах не укладывается.
— У Локи два дворца. Два! И это после всех пакостей, которые он натворил. И он столуется вместе с Одином. А все почему? Нет, почему? Только потому, что умеет запоминать анекдоты. — Хеймдалль повернулся к Зафоду; отсыревшие усы понуро обвисли, в глазах сквозило отчаяние. — Гребаные анекдоты! А мне здесь охранять целую планету. Общий привет!
Зафод сунул третью руку в карман.
— А знаешь, что я вижу перед собой?
— И что? — отозвался Хеймдалль, обиженно выпятив нижнюю губу.
— Я вижу героя.
— Очень мне нужно твое сочувствие, Фиб… Библброкс.
Зафод похлопал бога по ляжке.
— Вовсе я никому не сочувствую, балбес ты этакий. Просто ты настоящий герой. Таких во всей Вселенной не больше десятка наберется. Ты, я, ну и еще человека четыре.
Даже обладая таким огромным подбородком, Хеймдалль ухитрился кивнуть так, что этого движения не заметил бы почти никто.
— Ну, может… Сам Один так не считает.
Зафод приподнялся на цыпочки.
— Один меня сейчас способен услышать?
— Пока ты на мосту да в пузыре — может, и нет. Если только не подслушивает специально.
— Тогда, уж прости за откровенность, Один тебя не заслуживает. Я тебе больше скажу: может, это Одину стоило бы посмотреть на себя и задаться вопросом: «Кто должен сейчас пировать со мной? Трусливый словоблуд? Или мой верный страж?» Мне кажется, многим было бы интересно выслушать ответ на этот вопрос.
— Трусливый? Ты правда так думаешь? Многим?
— Мы, люди, возможно, и смертны, но не глупы. Народ тебя любит, Хеймдалль. Черт, да он от тебя просто в восторге.
— Может, и любили… когда-то давно.
— Да нет же — сейчас. Знаешь, например, что на Алголе до сих пор существует культ Хеймдалля? Этим солнечным обезьянам ты еще не надоел.
— Правда? На Алголе, говоришь?
— Да и на Земле… бывшей уже Земле… ты был… ну, настоящим богом. Там повсюду стояли твои изваяния.
— А, Земля? — Хеймдалль довольно усмехнулся. — Им вообще все про мой рог нравилось. — Взгляд его затуманился, на мгновение бог Света погрузился в воспоминания о Скандинавии и только потом сообразил, что Зафод умело играет на его слабостях.
— Нет! — рявкнул бог, шмыгнув носом. — Все, хватит. Хватит! Никаких переговоров со смертными.
— А придется. Я знаю твое тайное прозвище.
— Ну да… вот так сразу. Это низко даже для такого, как ты.
Зафод решительно упер две из трех рук в бедра.
— Тайным именем твоим заклинаю тебя и требую законного права на вход, Хеймдалль, бог Света, известный также как Око Асгарда!
Хеймдалль хмыкнул (не слишком чтобы недовольно), поднял Гьяллархорн и стукнул им по стене. Огромный пласт льда мгновенно откололся от нее и со скрежетом («Свобода! Наконец-то свобода! Хеймдалль, гад!») рассыпался в мелкую пыль, растаявшую в воздухе.
— Придется мне тебя пропустить, — заявил бог Света. — Тор, поди, в «Колодце Урдов» — завивает горе веревочкой. Он туда, можно сказать, почти переселился. Пропустишь с ним кружку-другую, если он позволит, конечно.
— Только одну, — пообещал Зафод. — Глоточек отхлебну, и все.
Если бы Левый Мозг смог перехватить эту мысль, он бы долго смеялся, объясняя всем, что для Зафода Библброкса «один глоточек» означает примерно то же, что для мыши дать прямой ответ на простой вопрос.