— … никогда не забуду тех дней. Хотела бы, да не смогу — напомнят, — горько усмехнулась Алька чему-то своему.
— Кто напомнит? О чем? Аленький, я тебя совсем перестал понимать. О чем ты говоришь?
— Это я так, тихо сам с собою… Не обращай внимания. А может, и некому будет напоминать — там, в тех Галёнках, поди, никаких условий нет, так что все еще может закончиться благополучно для нас обоих…
Таракан совсем потерял нить разговора. Помолчал немножко, ожидая хотя бы короткой паузы в странных речах собеседницы. Дождавшись, вставил:
— Аленька, может, я позже тебе перезвоню, когда ты успокоишься? Я совсем не понимаю, о чем ты говоришь. Для кого не будет условий для напоминаний? И напоминаний о чем? Аль, ты какая-то странная сегодня. Давай я завтра перезвоню.
Алька вновь усмехнулась:
— Давай. Только не знаю, застанешь ли ты меня здесь. Мне еще много бумаг нужно оформить, да за билетами ехать, да вещички собирать пора, да и в больничку не мешало бы сходить — там у них один доктор-коновал на все село…
— В какую больничку, — встревожился Саша. — Ты заболела? Господи, да какие могут быть Галёнки с твоим здоровьем?!
— Я здорова, Саш. Абсолютно здорова. И ты здоров…
— Не понял?
— У тебя, Саш, с мужскими гормонами все в полном порядке. Это я тебе на будущее говорю, если кто-то будет утверждать, что ты не можешь иметь детей. Просто так, на всякий случай. Чтобы никто не смог тебя обмануть. А за меня ты не переживай — я сама виновата, мне и отвечать за ошибки. Но я все равно не жалею, мне было очень хорошо с тобой. И я хочу этого ребенка, я буду любить его, как тебя. Он не позволит мне забыть о наших трех днях. Все, Саша, будь счастлив. Прощай, — и безжалостно повесила трубку. Все, концерт окончен. Она свою арию исполнила даже лучше задуманного.
***
Стоит ли говорить, что уже через два дня Александр примчался в Арзамас спасать любимую от омерзительных Галёнок. Через неделю Алька была уже в Москве. К неописуемому ее восторгу выяснилось, что Таракан — мало того, что столичный житель и музыкант, оказывается, он еще и единоличный обладатель двухкомнатной квартиры! Квартирка, правда — так себе, довольно средненькая, да и район совсем не центральный, скорее, очень даже наоборот, какое-то Новогиреево, зато ведь Москва! А все остальное — так, мелочи жизни.
Вскоре у Альки от перемены климата "произошел выкидыш". Произошел он почему-то тогда, когда Саша был на очередных гастролях, так что застал несчастную Альку дома уже небеременную и всю в слезах. Не успел раздеться, как она заявила ему с порога:
— Я уезжаю!
Кинулся к ней:
— Что случилось, Аленький? Куда это ты собралась? — кивнул на одинокий чемодан в углу прихожей.
Со слезами в голосе та ответила:
— Не хотела уходить без тебя, это было бы несколько подло. Но мне больше нечего здесь делать. Ты ведь увез меня сюда только из жалости, из-за беременности. Ты просто слишком порядочный, вот и поступил, как совесть велела. А теперь мне здесь делать нечего — кончилась моя беременность, рассосалась, — и разрыдалась безутешно, словно вырвались наружу давно скрываемые слезы.
Саша принялся, как мог, успокаивать любимую. Хотя сказать, что расстроен потерей ребенка, он бы не смог — попросту не отважился бы так нагло соврать. Это известие его скорее обрадовало, так приятно было почувствовать свою шею вновь свободной. Однако Алька так безутешно рыдала на его плече, да к тому же чемодан назойливо попадался на глаза, красноречиво напоминая об Алькином намерении вернуться в Арзамас, что вместо вздоха облегчения он почти естественно изобразил печаль о несбывшемся отцовстве. Утешал Альку, а сам метался внутри себя, разрывался между желаниями выпроводить скорее неожиданную обузу домой, и уговорить ее остаться с ним навсегда. Одному-то оно, конечно, спокойнее, не надо ни перед кем отчитываться, не надо брать на себя ответственность за чужого в принципе человека. С другой стороны, ему так хорошо было с Алькой, так приятно сознавать собственную значимость в мужском и общечеловеческом плане. Вернется Алька в свой Арзамас — и что? Кому он будет нужен? Это раньше он не слишком страдал от отсутствия рядом особей женского пола, чувствовал себя вполне счастливым, если раз-другой в месяц удавалось склонить к интимным отношениям особо одинокую девушку лет так слегка за тридцать, не помышляя о серьезных отношениях. А Алька словно открыла для него иной мир, раскрыла ему глаза на самого себя. Ведь именно с ее подачи понял, какой он, оказывается, крутой любовник, как запросто может раскочегарить любую бабенку, да так, что та будет пищать и плакать от восторга, и просить о продлении удовольствия. Да от мыслей о собственной значимости получал в постели такой кайф, как ни от одной бабы до сих пор. Алька, конечно, хороша, но не до такой степени, чтобы затмить любование самим собою, упиваться открывшимся вдруг могуществом самца, заставляющего самку содрогаться в конвульсиях от экстаза. Это чувство пьянило так, как ничто другое, и жить теперь без него Александру совсем не хотелось. Хотелось, наоборот, еженощно получать подтверждения своих недюжинных способностей, необъятного мужского потенциала. И одна Сашкина часть была почти что счастлива оттого, что Алька уедет и он станет совсем свободным, и сможет распространять свои умения на многих других прелестниц. И уже не только от Альки будет получать подтверждение своей мужской состоятельности, но и от других страждущих дам. Другая же половинка почему-то содрогалась от мысли об Алькином отъезде. А ну как силен-то он только с нею? А ну как без нее вновь превратится в то существо, кем был до совсем недавнего времени? Полным ничтожеством он, конечно, никогда себя не считал, но глубоко внутри прекрасно знал себе цену, благо, в зеркало смотрелся не по одному разу на день. Да и, чего там, до двадцати семи лет не довелось увидеть восхищения ни в одних женских глазах, кроме Алькиных. А потому здравый смысл возобладал над непомерной мужской гордыней и Александр стал уговаривать Альку остаться. Однако не так легко было заставить ее отказаться от своих планов. Выслушав любезное приглашение остаться, та уверенно встала с дивана и направилась в коридор, к родному чемодану:
— Нет, Саша, ни к чему это. Я ведь прекрасно понимаю, что ты меня не любишь, а в Москву забрал сугубо по причине крайней порядочности. Я-то в ней, как раз, и не сомневалась, потому и не хотела тебе говорить о беременности. Спасибо тебе за все, и за предложение, и за то, что от позора спас, но теперь меня ничто здесь не держит. Не хочу я семью строить на твоей жалости. Да и не семью ты мне предлагаешь, сожительство, гражданский брак. Ты ведь даже беременную меня в жены брать не хотел, теперь же я тебе даром не нужна. Нет, Саш, ты москвич, талантливый музыкант, ты просто потрясающий мужик и я счастлива, что ты был в моей жизни, правда, счастлива. А кто я? Так, девочка из Арзамаса. Педагог недоделанный. К тому же скоро даже этот диплом будет недействительным, ведь я не явилась к месту отработки по распределению, а штампа в паспорте, освобождающего от этого, у меня нет. К тому же ты еще и обладатель отдельной квартиры в Москве, что делает тебя совсем уж недостижимым для меня женихом. Нет, Саш, поеду я. Если останусь — уважать себя перестану, да и ты тоже. Не хочу, чтобы ты всю жизнь думал, что я на квартиру твою позарилась, на прописку московскую. Не пара я тебе, Саш. Ты парень видный, так что один не останешься. А насчет постели я и вообще молчу… За такого мужчину любая не пойдет — побежит. А я не хочу быть тебе обузой…
Александр, молча выслушавший весь монолог, при словах о постели, о том, какой же он все-таки в ней волшебник и просто ненасытный мужик, встрепенулся и почувствовал, что таки да, таки действительно ненасытный, а ведь за десять дней гастролей так ни с кем и не сподобился, как-то неудобно было Альке изменять, да и не хотелось ни с кем другим, а сейчас она возьмет да и уйдет, а он так и останется, несолоно хлебавши… Надо ж перед отъездом хоть разочек того, как бы покультурнее выразиться… в-общем, чтоб потом приятно было вспоминать сцену прощания. Подхватил Альку на руки и давай тянуть ее в спальню, на узкую кровать-полуторку, мало приспособленную для двоих. Однако Алька, вопреки обыкновению, не обрадовалась внезапному пылу, стала брыкаться, вырываться из объятий худющего Ромео:
— Нет, Саша, нет! Ты совсем сдурел с голодухи?! Мне нельзя, я же только вчера из больницы выписалась! Прекрати, поставь меня!
При упоминании о больнице Саша быстро остыл. Да, конечно, как же он не подумал? Действительно нельзя. Бедная девочка и так настрадалась, там же сейчас сплошная живая рана…
— Прости, Аленький, я не подумал. Прости, родная. А когда можно будет?
— Не раньше, чем через месяц, — ответила Алька, одергивая короткую юбчонку.
Александр вздохнул тяжко:
— Как долго…
Алька усмехнулась:
— Не переживай, это только мне нельзя, тебе-то можно. Я вот сейчас уеду, и тебе сразу будет можно…
***
Свадьбу сыграли через два месяца после "выкидыша". Самое смешное, что Саша выглядел на ней гораздо более счастливым, чем Алька. За два месяца он столько дум передумал, и пришел, наконец, к однозначному выводу — лучшей жены, чем Алька, ему не найти. Только она одна видит в нем красавца, только с ней одной он такой неутомимый любовник. На очередных коротеньких гастролях он таки воспользовался возможностью и проверил действие своих чар на других женщин. Оказалось, Гераклом его воспринимает только Алька. Только она одна так сладко стонет, так страстно выгибается в его руках, только с ней одной он круглосуточно "готов к труду и обороне". Да и, чего уж там, сам возбуждался только в ее присутствии, только от ее восхищенного взгляда, только от ее нежных прикосновений. Радовало Александра и то обстоятельство, что замуж за него Алька пошла сугубо по любви, не имея за пазухой ни малейшего расчета. Это другие мужики попадались на хитрые женские уловки, это чужие жены выходили замуж сугубо за квартиру и московскую прописку. Его же Аленька сама так и сказала — не нужна, мол, мне твоя квартира, и прописка московская не нужна. А раз не за квартиру-прописку выходит, стало быть, любит.
Первое время после свадьбы Саша не задумывался о прибавлении семейства. Им и вдвоем было хорошо, зачем им пеленки-распашонки? Вот если бы не случился тогда у Альки выкидыш, никуда бы они не делись, пришлось бы возиться с малышом. Ну а на нет, как говорится, и суда нет. Однако время шло, стаж семейной жизни перевалил уже за два года, а беременности у Альки никак не наступало. В принципе, Александра пока это не слишком тревожило, но вообще-то периодически он уже задумывался о том, что весьма неплохо было бы передать кому-то фамилию Утицкий, ведь Алька почему-то решительно отвергла его настоятельные просьбы и осталась Щербаковой.
Алька после свадьбы сильно изменилась. Не сразу, совсем постепенно, так что перемен Саша вроде как бы и не ощутил, просто в один прекрасный день обнаружил, что жена у него — страшная лентяйка, категорически отказывающаяся работать. Более того, валяясь целыми днями на диване перед телевизором, не могла заставить себя выйти в магазин за продуктами. Уборку она ненавидела больше всего на свете, из всех домашних дел со скрипом позволяя своим нежным ручкам разве что помыть посуду да изредка почистить картошку. Готовить пищу Александру приходилось самостоятельно, так как продукты он покупал по дороге домой, а к его приходу Алька обычно увлеченно следила за перипетиями очередной мыльной оперы, так что приходилось кормить не только себя, но еще и жену-нахлебницу.
В постели Алька тоже изменилась. Ныне она уже не была так пылка и ненасытна, уже не пищала от восторга в его объятиях. Вернее, она-то попискивала, а если еще вернее, то постанывала, но как-то не очень восторженно и уж совсем неубедительно. И все чаще ей стало хватать одного сеанса любви за ночь против нескончаемых любовных игр в недавнем прошлом. И теперь уже Александру приходилось уговаривать жену заняться любовью и после долгих уговоров довольствоваться быстрым незатейливым сексом.
Однако по натуре Александр оказался очень привязчивым человеком. Сначала он, может, и не любил жену, вернее, любил ее только в постели, зато теперь, все реже получая удовлетворение в постели, стал любить ее и душой. А может, и не любовь то была, а простая человеческая привязанность, суть привычка, — кто знает? Может, и так. Только видеть на Алькином месте другую женщину ему не хотелось категорически. Ни в постели, ни на диване перед телевизором, ни на кухне.
***
Алька была разочарована. Не такой ей представлялась жизнь в столицах. Вместо блистания в свете — нескончаемое сидение на диване перед телевизором. Сколько раз пыталась выбить из любящего супруга помощь в музыкальном плане: мол, ты же крутишься среди музыкантов, помоги мне, устрой к кому-нибудь сначала на подпевки, а потом мой талантище непременно заметят, и быть тебе мужем не домохозяйки, но звезды! Однако Саша упорно не замечал в жене певческих данных. При всем своем музыкальном образовании и абсолютном слухе не почувствовал ее таланта. Больше того, всякий раз, застав жену за пением в ванной, непременно замечал, что поет она действительно неплохо, но голос у нее довольно заурядный, и даже кое в чем банальный, а потому идеально подходит разве что для хорового пения. Алька обижалась, старалась не петь при муже, а про себя все больше убеждалась в том, что никакой он не талантливый музыкант, раз не слышит ее выдающихся способностей, скорее всего, сам совершенно случайно затесался в мир музыки, а оттого и не хочет ей помочь, заранее ревнуя к ее будущей славе.
Сама пыталась несколько раз пробиться на прослушивание, но, убедившись в отсутствии музыкального образования, от доморощенной певицы отмахивались: "Ой, девушка, у нас своих талантливых хватает, не знаем, куда девать, и, заметьте — образованных. А у вас какой диплом? Педучилище? Так идите, деточка, в детский сад и воспитывайте подрастающее поколение". В той или иной интерпретации, но везде Алька слышала один ответ. Так что очень скоро гонору у нее поубавилось, равно как и уверенности в собственном таланте. И, в очередной раз нарвавшись на отказ, Алька возненавидела свой голос. Больше она не пела.
Устраиваться же работать воспитателем Алька не спешила — это от нее никуда не денется. И никогда никому не признавалась, что детей она не то, что не любит, а просто катастрофически терпеть не может, и не только чужих, но и своих собственных. А потому в интимной жизни вела тщательнейший подсчет опасных дней, предохраняясь в эти дни нехитрыми народными способами: то хозяйственным мылом, то таблеткой аспирина, то кусочком лимона. Хитрые-нехитрые, а положительный эффект от их применения Алька наблюдала уже четвертый год. Правда, с мужем на эту тему не откровенничала, и на его недоуменные восклицания по поводу очередного ненаступления беременности отвечала: "Ах, дорогой, наверное, мне что-то там повредили тогда, когда сорвалась первая беременность, а может, климат для меня не подходящий — я ведь в прошлый раз залетела в Арзамасе". Саша глотал ее объяснения с грустным видом и тут же в очередной раз приступал к исправлению ошибок докторов или самой природы.
Его бесконечные интимные притязания уже давно тяготили Альку. К ее сожалению, Сашкины постоянные упражнения на данном поприще по-прежнему не приносили ей ни малейшей радости. Попервости она еще надеялась, что рано или поздно ее организм проснется, научится получать удовольствие от плотской любви, старалась доставить радость мужу, ожидая, что и сама почувствует какую-нибудь приятность от этого, но время шло, а женская натура в ней никак не просыпалась. И винить в этом своего Таракана она не спешила — при чем тут он, вон как старается, бедолага, а толку чуть. Нет, Сашка тут явно ни при чем, это ее, Алькины, проблемы. Это с ней что-то не так…
2
Алька покрутилась, повертелась сбоку на бок, пытаясь заснуть. Тщетно. Солнышко светило ярко, пробивая даже плотные темные гардины; глупые птицы радовались чему-то птичьему так громко и весело, суетились чего-то. А голуби вообще обнаглели — устроили важное заседание на жестяном карнизе под самым Алькиным окном, и мало того, что гулили громко и навязчиво, так еще и топтались без конца на месте, царапая жесть острыми коготками, раздирая при этом сердце и нервы бедной Альке отвратительным скрипом, как будто конспектировали протокол собрания гвоздем на стекле.
Нет, заснуть уже не удастся. Злая, аки лев рыкающий, Алька подскочила к окну и рывком распахнула шторы. Голуби сорвались с места, встревоженно хлопая крыльями. Алька удовлетворенно ухмыльнулась:
— То-то, будете знать, как меня будить, — и пошла умываться.
Проходя мимо зеркала, привычно взглянула на свое отражение. Какое-то оно сегодня получилось нечеткое, слегка расплывчатое. А-а, она же не выспалась, это глаза еще не сфокусировались, как положено. Вот сейчас она умоется, и, как обычно, начнет расчесывать свои шикарные волосы перед зеркалом. Как всегда — двадцать раз в одном направлении, двадцать раз в другом. Это был ежедневный утренний ритуал. Алька могла не пользоваться косметикой, могла месяцами не делать маникюр — зачем, ведь она совсем не выходит из дому. Но за волосами следила строго и тщательно. До недавнего времени у нее было две гордости — голос и волосы. Теперь остались только волосы. И уж тут Сашке никак не удастся ее убедить, что и волосы у нее обычные, так сказать, массового выпуска, "хорового пения". Правда, с этим ремонтом она о волосах почти позабыла, все времени не хватало на уход за ними. Но ничего — ремонт остался позади, теперь самое время наверстать упущенное.
Румяная после умывания, Алька подошла к зеркалу с массажной щеткой в руке, занесла уже было руку к волосам и привычно улыбнулась своему отражению. Однако отражения почти не было. Вместо улучшения фокуса произошла, напротив, какая-то грубая разбалансировка. Отражение еще больше покрылось странным туманным маревом, вроде кто-то вошел в хорошо натопленную избу с пятидесятиградусного мороза. Но на улице-то — конец мая! И кроме Альки в квартире никого нет, так что никаких помех нормальному отражению не должно было возникнуть. Но они возникли. Алька ахнула:
— Зеркало поломалось! Надо же… Ведь только вчера повесили.
Алька была не совсем права. Зеркало не было новым, и висело в этой квартире задолго до Алькиного в ней появления. Но на время ремонта его сняли со стены, где оно провисело много лет. Надо сказать, что квартирка была довольно скромных размеров, и раньше из-за зеркала нельзя было использовать место в углу, куда хорошо монтировалась стиральная машина. Конечно, машине место не в коридоре, а в ванной комнате. Но это в нормальных домах в нормальных странах. У нас же только в последние годы стали строить более-менее просторные ванные, куда можно было бы поставить пусть не самую большую, но хотя бы средних размеров стиральную машину. Альку же Саша привел в старую хрущевку с раздельным санузлом, и в ванной не то что машинку, даже корзинку для грязного белья поставить было решительно некуда. Вот и придумала Алька повесить зеркало на дверь маленькой кладовки, а на его прежнее место поставить стиралку.