Я уже не помню названия всех тех островков, что мы посетили в Индонезии. Сначала я записывала их названия себе в тетрадочку и зарисовывала, но очень скоро оказалось, что очертания их – почти одинаковы. Это были атоллы. Какие-то из них были крупными и обитаемыми, но в большинстве – просто коралловые рифы в океане. Папа много нырял с аквалангом, притаскивал красивые раковины, кораллы, и даже – жемчужины. Я пыталась зарисовать всё, поэтому писать времени совсем не было. Зато у меня появился ещё один изрисованный альбом. Ни розового, ни персикового, ни палевого цветов у меня не было. Поэтому я всё рисовала синим и зеленым мелками. Как бы взгляд из глубины.
Я тоже хотела нырять, но папин загубник мне не подошел, поэтому я ныряла неглубоко и недолго – насколько хватало дыхания. Мне очень нравилось под водой. Там было сказочно красиво и все звуки вроде бы замирали, но ощущались уже не ушами, а всей поверхностью кожи. Под водой – время останавливалось, а мысли в голове текли ровнее. Мама этого не понимала и однажды подняла целую панику, когда я долго не показывалась на поверхности. Я нырнула, зацепилась за окаменевшие кораллы и любовалась нашей «Никой» снизу. На поверхности воды играли солнечные лучи и, казалось, что наша яхта плывет в солнечном потоке. Это было так изумительно, что мне хотелось петь от восторга, в голове стала рождаться странная и прекрасная музыка. Неожиданно ко мне подплыл папа и показал пальцем вверх. Я покачала головой. Тогда он погрозил мне тем же пальцем, и мне, к сожалению, пришлось всплывать. Мама почему-то была встревожена.
- Никогда, Софи, слышишь? Никогда не ныряй так надолго! Ты меня так напугала!
- Но, мамочка, - пыталась возражать я, – со мной же ничего не случилось. И не случится никогда в жизни! Зачем же тогда переживать?
Но мама была непреклонна. Больше в этот день она не пустила меня купаться. А все другие разы со мной рядом неизменно был папа.
После этого случая, я нарисовала картинку: белый, миндалевидный глаз на ярко-голубом фоне, и от него кругами расходятся желтые блики. Это была «Ника» из глубины океана, но непосвященным она казалась необычным солнцем в небе. Позже я дорисовала кораллы и водоросли. Но и они непосвященным казались просто необычными деревьями. Я только посмеивалась, когда они решали, что же это за деревья и в какой стране я такие могла видеть? А миндалевидное солнце – это детская фантазия. Правда, находились и такие, кто говорил, что эта картинка особая и заставляет задуматься о том, что Бог глядит на нас. Я посмеивалась и над одними и над другими. Моё солнце – это «Ника»! Наша «Ника»…
Именно там мама смастерила мне красивейший браслет из пеньки. Его украшали подвески из ракушек, кораллов и жемчужинок. Позже, уже на Аляске, она сделала мне такие же бусы.
На островах Французской Полинезии у нас было много радостных встреч. Я совсем не помнила Полинезию, но чувствовала, что действительно родилась там: все знакомые мамы и папы смотрели на меня с нескрываемым любопытством. А одна толстая туземка прослезилась умиленно и попыталась меня обнять. Я ускользнула от неё и спряталась за маму.
- Прости, Туа, - засмеялась мама. – Софи у нас совсем дикая.
Я недовольно поджала губы. Мне было досадно: меня называли Дикаркой не только в Бруклине, в самой цивилизованной стране мира, но и здесь, на островах, на краю света. И теперь дикаркой меня считают полуголые люди, которые и мороженое никогда, наверное, не видели!
Там, на островах, я, наконец, начала рисовать и другими мелками. Случилось это потому, что как-то неожиданно синий мелок закончился. Точнее на последнем штрихе последней картинки он рассыпался у меня в пальцах в синюю пыль. Пока я судорожно соображала, как и куда собрать эту драгоценную пыльцу (ведь стоит её смочить- получится хотя бы голубая краска), налетел порыв ветра, в носу у меня защекотало и я громко чихнула, развеивая драгоценный порошок по ветру. Мама видела мою беду, но только покачала головой:
- Здесь нет магазинов, солнышко. Придется тебе потерпеть…
Я честно терпела дня два. Потом на плече одной девушки увидела красивый узор и решила его скопировать в свою тетрадочку. Коричневый мелок вполне подошел. Потом этим же мелком я нарисовала, как танцуют девушки у костра и сам костер с красноватыми языками пламени. И желтые отблески пламени на их телах. Черноту ночи я обозначила переплетающимися и наползающими друг на друга тенями. Папе так понравилась картинка, что он повесил её в кают-компании. Но очень скоро её увидела пришедшая к нам в гости Туа. Она всплеснула руками:
- Наша Софи будет настоящей художницей!
Меня не задело слово «наша». Я уже привыкла, что почти все на этом острове считают меня своей.
Туа уговаривала папу отдать ей рисунок. Папа не хотел отдавать.
- Софи только-только начала рисовать разными цветами. Это как, если бы она ползала и вдруг стала ходить. Это переломный момент. Прогресс. Нет, не могу, Туа, он слишком мне дорог.
Мне вдруг стало очень жалко большую добрую туземку. Я открепила рисунок от стены.
- Возьми, Туа. Это тебе будет на память обо мне.
Потом я повернулась к папе:
- Не сердись, папочка, я нарисую тебе ещё. Я теперь научилась. У меня же… прогресс?
С тех пор мои мелки стали расходоваться равномерно. Ну, более равномерно, чем раньше. Хотя синий цвет так и остался моим любимым на всю жизнь.
А ещё я очень подружилась с Туа. Я называла её бабушка Туа, потому что других бабушек у меня всё равно не было. Оказывается именно она принимала меня при рождении и учила мою маму обращаться со мной.
Бабушка Туа говорила по-французски не очень хорошо, но мы с ней ладили. Я рисовала для неё картинки, а она закармливала меня всякими вкусностями.
Именно на Таити я стала много рисовать. Меня завораживали яркие краски и незаметные цветовые переходы, линии и силуэты.
Я мало обращала внимание на принадлежность островов, которые мы посещали. Франция, США, Полинезия или Малайзия – мне было всё равно. Люди везде были похожими. И заботы их тоже были одинаковыми: наловить рыбы, починить сорванную тайфуном крышу, обменяться новостями, повеселиться на общем празднике. Эти повседневные хлопоты были мне понятны и близки. Мы с родителями тоже ловили рыбу и чинили снасти, каждодневно драили палубу и стояли вахты, боролись со штормами или от души веселились, когда выдавались спокойные вечера.
И жизнь текла размеренно. Новые встречи и впечатления украшали её, а страшные события в Карибском море постепенно забывались. Может быть потому, что мы жили, словно в раю и нам встречались только хорошие люди.
Но однажды всё вспомнилось снова. Это случилось, когда мы попали на остров с хорошей пристанью, большим белым домом и даже с вертолетной площадкой. Нас встретил хозяин, толстый и радушный. Правда, улыбка у него оказалась такая же приклеенная, как у дочери Роберта.
- Как я рад встретить цивилизованных людей в этом забытом Богом месте! – приветствовал он нас с папой. И глаза у него были масленые.
Папа покачал головой:
- Если ваш остров забыт Богом, то кто же его так хорошо снабжает? Дьявол?
Хозяин захихикал и пригласил нас в дом. Вся гостиная была украшена разными красивыми вещами, а ковры были такие мягкие и белоснежные, что мне было боязно ступать по ним своими не очень чистыми сандалиями. Я сняла их и оставила у двери. Впрочем, ноги мои были не чище.
Гостиная поразила меня своим богатым убранством. На стенах висели картины в тяжелых золотых рамах. Они были очень красивыми и старинными. Или написанными под старину, но очень похоже. Я бродила, как в музее, завороженная этой красотой. Я давно не видела ничего подобного. Последний раз я видела такие картины и статуи в Неаполе, в музее.
Папа и хозяин острова разговаривали и пили из высоких бокалов. Но вдруг папин тон неуловимым образом поменялся и я прислушалась к взрослому разговору.
- …белые люди должны держаться вместе, - изрек хозяин, приподнимая бокал за тонкую ножку.
Папа медленно и с достоинством поднялся:
- Порядочные люди должны держаться вместе. А нам с вами не по пути, - сказал папа. – Пойдем, Софи! – резко бросил он мне. Я пулей вылетела вслед за папой, подхватив сандалии.
До «Ники» папа шел быстро, отшвыривая по дороге попадающиеся камешки. Я почти бежала за ним и очень запыхалась.
Нас встретила встревоженная мама:
- Ник, всё в порядке?
- Не всё не в порядке! – заговорил папа. - В непорядке!
Папа запутался в английских словах, что бывало крайне редко и свидетельствовало о том, что его переполняют эмоции.
- Этот собачий сын устроил на островах феодальный строй и настоящую блокаду. Эмбарго наложил на все товары. Торгует здесь только он, сучий потрох!
- Ник! – оборвала его мама и указала глазами на меня.
Папу это не остановило. Он поглядел на меня долгим непонятным взглядом, потом перевел взгляд на маму и сказал тихо и по-итальянски. Но я поняла.
Толстый хозяин роскошного белого дома был работорговцем. Он продавал и покупал детей.
На Таити меня снова отдали в школу, и она мне очень понравилась. У нас были хорошие учителя и преподавали они на французском. Я училась хорошо, но не по всем предметам, поэтому «заучкой» меня никто не дразнил. И «Дикаркой» никто не дразнил, наоборот, пару раз я слышала, как про меня говорили «барышня с материка». В школе для меня была только одна сложность: читать и писать по-французски мне приходилось учиться заново. Но учителя были очень добрыми и помогали мне.
На уроке искусств, учитель увидел, как я рисую, и после долго и часто о чем-то разговаривал с моим отцом. Я уловила только слово "Сорбонна", оно мне было знакомо: там учился папочка. После этого разговора, папа и мама долго разговаривали и что-то решали.
Все каникулы мы провели на островах, добывая жемчужины и кораллы, а в августе папа проложил маршрут до Гавайев.